Итало Звево - Дряхлость
Балли, следуя своей убеждённости в собственной невиновности, высказался более определённо. Он сказал, что вёл себя так потому, что обещал научить Эмилио. Если бы и он плакал от любви, то ничего не получилось бы. С Джолоной надо вести себя так, как делал он, и Стефано надеется, что со временем Эмилио научится подражать ему. Балли не верил, не мог поверить, что подобная женщина может рассматриваться всерьёз, и он сам описал её за несколько дней до встречи такой, какой она и оказалась. Ему было легко всё предвидеть.
Но Эмилио вовсе не был убеждён доводами Балли. Он ответил, что и любовью занимается таким же образом и что ему по-прежнему кажется, что нежность — единственное важное условие для наслаждения любовью, и ему совсем не хочется вести себя иначе. И это совсем не значит, что он относится к этой женщине слишком серьезно. Разве он обещал ей взять её в жёны?
Стефано смеялся от души. Эмилио очень сильно изменился за последние часы. Разве он не помнил, что несколько дней назад был так обеспокоен, что был готов просить помощи у прохожих?
— Я ничего не имею против того, чтобы ты развлёкся, но мне не показалось, что тебе это удалось.
Эмилио на самом деле имел вид очень уставшего человека. Его жизнь всегда была малорадостной, а после смерти отца она стала очень спокойной. Теперь же его организм страдал от нового режима.
Скромная, как тень, Амалия захотела выйти из комнаты, но Эмилио задержал её, чтобы заставить Стефано молчать. Потом же двое мужчин уже не знали, как остановить начавшуюся дискуссию. Балли пошутил, что Эмилио выбрал Амалию арбитром в том деле, какое она знать не должна. Между старыми друзьями возник спор, и было бы лучше уладить всё потихоньку, полагаясь только на суд Божий, который только и мог решить подобный вопрос.
Но суд Божий не мог больше оставаться слепым, потому что Амалия уже поняла, о чём шла речь. Она посмотрела благодарно и выразительно на Балли так, что, не увидев этот взгляд, было невозможно поверить, что можно так посмотреть этими маленькими серыми глазками. Она наконец-то нашла союзника, и горечь, что так долго печалила её сердце, растворилась в появившейся большой надежде. Амалия была искренней:
— Я уже поняла, о чём идёт речь. Он прав, — её голос вместо того, чтобы определять, кто прав, напротив, сам требовал поддержки, — я тоже уже устала видеть его всё время рассеянным и грустным. На его лице постоянно печать того, что он спешит покинуть этот дом и оставить меня совсем одну.
Эмилио выслушал это, опасаясь, как бы эти жалобы не переросли в рыдания. Но Амалия, наоборот, говоря о своём огромном горе в присутствии Балли, оставалась спокойной и улыбающейся.
Балли же в горе Амалии видел лишь союзника в споре с Эмилио и сопровождал её слова упрекающими жестами, обращёнными к другу. Впрочем, вскоре Балли перестал жестикулировать. Амалия же, весело смеясь, продолжала свой рассказ: несколько дней назад она прогуливалась с Эмилио и могла видеть, что он делался неспокойным каждый раз, когда видел вдали женские фигуры и пытался найти среди них одну — очень высокую и белокурую.
— Я правильно поняла? — смеялась Амалия, довольная, что Балли с ней соглашается, — такая длинная и такая белая?
Для Эмилио в этой насмешке не было ничего обидного. Амалия подошла и прислонилась к нему, положив ему свою белую руку на голову по-братски.
Балли подтвердил:
— Длинная, как солдат короля Пруссии, и такая белая, что даже можно сказать бесцветная.
Эмилио рассмеялся, но его всё ещё мучила ревность:
— Я был бы доволен только уверенностью, что она тебе не нравится.
— Он ревнует ко мне, понимаешь, к своему лучшему другу! — проревел возмущённый Балли.
— Это можно понять, — сказала мягко Амалия, почти умоляя Стефано простить друга.
— Нет, нельзя! — сказал Балли, протестуя, — как можно сказать, что такое безобразие можно понять?
Амалия не ответила, но осталась при своём мнении с уверенным видом человека, который знает, что говорит. Она хорошо подумала и поэтому поняла состояние души несчастного брата, ведь оно было ей так знакомо. Амалия сильно покраснела. Некоторые нотки этого разговора отдавались в её душе, как звуки колоколов в пустыне — длинные-длинные, покрывающие огромное пустое пространство, они его измеряли, неожиданно всё его заполняя, делая его ощущаемым и представляя обильно радость и горе. Амалия надолго замолчала. Она на время забыла, что разговор идёт о её брате, и подумала про саму себя. О, какая странная и удивительная вещь! Она и раньше говорила про любовь, но по-другому, без снисхождения, потому что не должна была так говорить. Как же серьёзно она воспринимала все приказания, которые ей вбивали в голову с детства. И она слушалась, презирая тех, кто этого не делал; и душила в себе все позывы к мятежу. Амалия была обманута! Балли представлял собой и добродетель, и силу. Балли, который говорил о любви так ясно, и было очевидно, что она для него — вещь обычная. Сколько же раз он, наверное, любил! Своим сладким голосом и весёлыми голубыми глазами он всегда любил всё и вся, и даже её.
Стефано остался на обед. Немного смущённо Амалия заявила, что угощение будет скромным, но затем Балли удивился тому, что в этом доме еда так хороша. Многие годы Амалия проводила большую часть дня у очага и стала хорошей кухаркой; это было необходимо, чтобы угодить разборчивому в еде Эмилио.
Стефано был рад тому, что остался. Он чувствовал себя побеждённой стороной в споре с Эмилио и старался задержаться, чтобы реван-широваться, удовлетворённый тем, что Азалия считала его правым, извиняла его и поддерживала, вся его.
Для него и для Амалии этот обед вышел веселейшим. Стефано был разговорчив. Он рассказал о своей юности, полной удивительных приключений. В случаях, когда нужда заставляла его помогать себе любыми средствами, но при этом всегда весёлыми, грозила бедой, то всё же всегда находилось спасение. Балли рассказал во всех подробностях приключение, которое спасло его от голода и помогло заработать.
Это всегда бывает так: закончив учёбу, Балли бродил по Милану, собираясь пойти на работу инспектора, предложенную ему в одном из коммерческих предприятий. Как скульптору, трудно начать карьеру, когда с самого начала ты обречён на голодную смерть. Однажды Балли проводил день перед дворцом, где были выставлены работы умершего недавно скульптора, оценив творчество которого, Стефано собирался сказать последнее «прощай» своему ремеслу. Там он встретил друга, гуляя с которым они беспощадно критиковали выставленные работы.
Безрадостность положения вызывала горечь у Балли, и он всё находил посредственным и незначительным. И он выступал громким голосом и с жаром; эта критика должна была стать его последней работой в качестве художника.
В последней комнате перед работой, которую покойный мастер не смог закончить из-за болезни, унесшей его в мир иной, Балли остановился поражённый, не в силах продолжать свою критику. Эта статуя представляла голову женщины с выразительным профилем, линии были точны и грубо обточены, но всё же ясно свидетельствовали о горе и задумчивости. Балли был сильно потрясён. Он понял, что в покойном скульпторе художник жил до самого конца и что специалист всегда вмешивался, чтобы уничтожить художника, при этом забывая о первоначальных впечатлениях и о первых чувствах лишь для того, чтобы всегда помнить безликие догмы — предрассудки искусства.
— Да, это правда! — сказал ему стоящий рядом бодрый старичок в очках.
Балли же ещё более предался своему восхищению и теперь уже взволнованно отзывался о покойном старце, унесшем свой секрет в могилу.
Старик перестал рассматривать гипсовую статую и захотел познакомиться с критиком. Это был случай, когда Стефано представился как скульптор, а не как коммерческий инспектор. Старик оказался сказочно богат. Сначала он заказал Балли сделать его бюст, потом надгробную плиту и, наконец, упомянул его в завещании. Таким образом, Балли получил работу на два года и денег на десять.
— Как должно быть замечательно знать таких умных и добрых людей, — сказала Амалия.
Балли запротестовал. Он стал рассказывать о старике с заметной антипатией. Этот притязательный меценат постоянно был рядом с ним и заставлял его выполнять каждый день определённое количество работы. Будучи настоящим горожанином, лишённым собственного вкуса, он не любил ничего из искусства, пока всё это не было ему объяснено и показано. Каждый вечер Стефано был уставшим от работы и разговоров и иногда жалел, что уклонился от того, чтобы стать коммерческим инспектором ради этой работы. Когда старик умер, Балли носил траур, но чтобы оплакивать его более легко, Стефано не брал в руки глину многие месяцы.
Как же хороша судьба Балли: он даже не был обязан благодарить за те блага, что сыпались на него как дождь с неба. Богатство и счастье стали плодами его судьбы; почему он должен был удивляться или быть благодарным за это тому, кто был приглашён провидением для того, чтобы отдать ему свои дары? Очарованная Амалия слушала этот рассказ, подтверждающий, что жизнь на самом деле совсем другая, чем та, что она знала. Для неё и для её брата судьба была горька, но для них же самих было естественнейшим, что она так улыбнулась Балли. Амалия восхищалась этим и любила в нём силу и ясность, которые стали его первой удачей.
