Пэлем Вудхауз - Том 15. Простак и другие

Мне доставило злорадное удовольствие, что и я напугал неизвестного не меньше, чем он меня. Повернувшись ко мне, он чуть не подпрыгнул, и у меня вдруг мелькнуло, что разумнее поскорее назваться и поднять руки. По-видимому, я ненароком вторгся в самую гущу чьей-то ссоры, один из участников которой — тот, кто стоял в двух шагах от меня с заряженным пистолетом, — был крайне импульсивен: такие сначала стреляют, а уж потом выясняют, что к чему.

— Я мистер Бернс, — назвался я. — Учитель. А вы кто?

— Мистер Бернс?

Несомненно, этот сочный голос был мне знаком.

— Уайт? — неуверенно спросил я.

— Да, сэр.

— Что вы тут делаете? Вы что, с ума сошли? Кто тот человек?

— Хотел бы я и сам знать, сэр. Какая-то сомнительная личность. Я наткнулся на него за домом, он шнырял там очень подозрительно. Ну, он удрал, и я за ним погнался.

Моя спокойная натура была шокирована:

— Нельзя же стрелять в людей только из-за того, что они оказались за домом. Может, это торговец.

— Вряд ли, сэр.

— Если уж на то пошло, я тоже сомневаюсь. Вел он себя не как торговец. Но всё-таки…

— Сэр, я вас понял. Я просто хотел его напугать.

— Вам это удалось. Он влетел в кусты, точно пушечное ядро.

Я услышал, как дворецкий фыркнул, сдерживая смех.

— Да, малость припугнул его, сэр.

— Надо позвонить в полицейский участок. Вы сможете его описать?

— Вряд ли, сэр. Было очень темно. А если можно мне высказаться, полиции лучше не сообщать. У меня очень невысокое мнение о здешних констеблях.

— Не можем же мы допустить, чтобы посторонние рыскали у нас…

— С вашего разрешения, сэр, пускай рыскают. Иначе их не поймать.

— Если вы считаете, что это повторится, я должен сообщить мистеру Эбни.

— Извините, сэр, но лучше не надо. Он человек нервный, это его только встревожит.

Тут меня неожиданно стукнуло, что, увлекшись таинственным беглецом, я упустил из виду самое примечательное во всем происшествии. Откуда у Уайта вообще взялся пистолет? Мне встречалось много дворецких, которые свободное время проводили самым экстравагантным способом — один играл на скрипке, другой проповедовал социализм в Гайд-парке. Но мне еще ни разу не встречался дворецкий, который развлекался бы, паля из револьвера.

— А откуда у вас взялся револьвер?

— Сэр, могу я попросить вас сохранить всё в тайне? — наконец проговорил он.

— Что именно?

— Я — сыщик.

— Что!

— От Пинкертона, сэр.

Я испытывал чувства человека, увидевшего на хрупком льду табличку «Опасно». Если бы не эта информация, кто знает, какой опрометчивый поступок я совершил бы, поддавшись впечатлению, что Золотце не охраняют? Одновременно пришла мысль, что если раньше всё было сложно, то теперь, в свете открытия, усложнилось во много раз. Похищение Огдена никогда не представлялось мне легким, а теперь стало во сто крат труднее.

У меня хватило смекалки изобразить изумление. Наивный учитель, сраженный новостью, получился довольно удачно, во всяком случае, Уайт пустился в объяснения:

— Меня нанял мистер Элмер Форд охранять его сына. За мальчиком, мистер Бернс, охотятся несколько человек. Это вполне естественно, он трофей весомый. Если его похитят, мистеру Форду придется выложить немалые денежки. Поэтому вполне логично, что он принимает меры предосторожности.

— А мистеру Эбни известно, кто вы?

— Нет, сэр. Мистер Эбни уверен, что я обычный дворецкий. Только вы узнали, и вам-то я открылся только оттого, что вы случайно застигли меня в достаточно странной ситуации. Вы сохраните всё в тайне, сэр? Не стоит об этом распространяться. Такие вещи делаются втихую. Для школы невыгодно, если мое присутствие здесь заметят. Это не понравится другим родителям. Им покажется, что их сыновьям грозит опасность. Они забеспокоятся. Так что попросту забудьте всё, что я рассказал вам, мистер Бернс…

Я заверил его, что буду нем, но лгал. Я собирался помнить крепко, что за Золотцем, кроме меня, наблюдает и другой зоркий глаз.

Третье, и последнее, событие в этой цепи — «Добродушный гость» — случилось на следующий день. Я расскажу о нем коротко. Неожиданно в школу явился хорошо одетый человек, назвавшийся Артуром Гордоном из Филадельфии. Он извинился, что предварительно не известил о своем визите, но объяснил, что в Англии совсем ненадолго. Он присматривает школу для сына своей сестры, и при случайной встрече в Лондоне мистер Элмер Форд, его деловой знакомый, порекомендовал ему мистера Эбни. Вел себя мистер Гордон очень приятно. Веселый, добродушный, он шутил с мистером Эбни, посмеивался с мальчиками, потыкал Золотце в ребра, к крайнему неудовольствию этого перекормленного юнца, бегло осмотрел дом, мимоходом заглянув и в спальню Огдена — для того, объяснил он мистеру Эбни, чтобы подробно рассказать мистеру Форду, как его сыну и наследнику живется, и отбыл, искрясь добродушием. Все остались в полном восторге от обаятельного гостя. Напоследок он сказал, что школа прекрасна, и он узнал все, что хотел узнать.

Как выяснилось в тот же самый вечер, то была полнейшая и бесхитростная правда.

Глава IV

Виной тому, что я оказался в центре поразительных событий, приключившихся в тот вечер, мой коллега Глоссоп. Он нагнал на меня такую тоску, что вынудил сбежать из дома. Оттого и случилось, что в половине десятого, когда завертелись события, я расхаживал по гравию перед парадным крыльцом.

Персонал «Сэнстед Хауса» собирался после обеда в кабинете мистера Эбни на чашку кофе. Комнату называли кабинетом, но, скорее, это была учительская. У мистера Эбни был личный кабинет, поменьше, куда не допускался никто.

В тот вечер мистер Эбни ушел туда рано, оставив меня наедине с Глоссопом.

Один из изъянов островной изолированности частных школ — то, что каждый без конца сталкивается с другими. Избежать встречи надолго невозможно. Я избегал Глоссопа, как мог, — он только и мечтал загнать меня в угол, чтобы завести сердечную беседу о страховании жизни.

Самодеятельные агенты страхования — прелюбопытная компашка. Мир ими кишит. Я встречал их и в деревенских поместьях, в приморских отелях, на пароходах, и меня всегда поражало, что для них игра все-таки стоит свеч. Сколько уж они прирабатывают, не знаю, но вряд ли много, однако хлопочут неимоверно. Никто не любит их. Они, конечно же, видят это и упорствуют. Глоссоп, например, пытался уловить меня для занудных бесед всякий раз, как выдавался хотя бы пятиминутный перерыв в нашей дневной работе.

Сегодня он дождался все-таки случая и твердо вознамерился не упускать его. Едва мистер Эбни вышел из комнаты, как Глоссоп принялся извлекать из карманов буклеты и брошюры.

Я кисло смотрел на него, пока он бубнил о «возвращающемся вкладе», о суммах, возвращаемых при отказе от полиса и накоплении процентов на полисе «тонтина»,[5] пытаясь понять, почему я чувствую к нему такое отвращение. По-видимому, частично оно объяснялось его притворством, словно он старался из чисто альтруистических мотивов, ради моего же блага, а частично — тем, что он заставлял меня взглянуть в лицо фактам: я не вечно буду молодым. Абстрактно я, конечно, и сам понимал, что мне не всегда будет тридцать, но от манеры, в какой Глоссоп разглагольствовал о моем шестидесятипятилетии, мне начинало казаться, что это будет завтра. Я ощущал неизбежность увядания, безжалостность бега времени. Я просто видел, что седею.

Потребность избавиться от него стала неодолимой и, пробормотав: «Я подумаю», удрал из кабинета.

Кроме моей спальни, куда он вполне мог за мной последовать, у меня оставалось только одно убежище — двор. И, отперев парадную дверь, я вышел.

Подмораживало. Сияли звезды, от деревьев, растущих у дома, было совсем темно, и я видел на несколько шагов вокруг.

Я начал прогуливаться взад-вперед. Вечер был на редкость тихим. Я услышал, как кто-то идет по подъездной дороге, и решил, что это горничная возвращается после свободного вечера. Слышал я и птицу, шелестящую в плюще на стене конюшни.

Я погрузился в свои мысли. Настроение мне Глоссоп испортил, меня переполняла горечь бытия. Какой во всем смысл? Почему человеку дают шанс на счастье, но не дают здравого смысла, чтобы понять, где этот шанс, и использовать его? Если Природа создала меня таким самодовольным, что я даже потерял Одри, отчего она не подбавила мне толику самодовольства, чтобы я хотя бы не испытывал боли от потери? Я подосадовал на то, что как только я освобождаюсь на минутку от работы, мои мысли неизменно обращаются к ней. Это меня пугало. Раз я помолвлен с Синтией, я не имею права на такие мысли.

Возможно, виновата была таинственность, окружавшая Одри. Мне неведомо, где она, неведомо, как ей живется. Я даже не знаю, кого она предпочла мне. В том-то и дело! Одри исчезла с другим мужчиной, которого я никогда не видел, и даже имени его не знал. Поражение нанес неизвестный враг.