Хосе Васконселос - Моё дерево Апельсина-лима
(Его голос снова стал мягким, сладким, нежным, могущий разбить самое твердое сердце.)
Бедную, бедную Фани, у которой было доброе сердце.Богом клянусь тебе, что ты получишь свое…И Я УВИЖУ ТВОЮ СМЕРТЬ В ОДИНОЧКЕ.Ты ударил ее ножом без боли и сострадания.Бедную, бедную Фани, у которой было доброе сердце.
Люди выходили из домов и покупали буклеты, прежде рассмотрев ту, которая им больше нравилась. А я не отставал от него из-за «Фани».
Он повернулся ко мне с огромной улыбкой.
— Хочешь один, мальчик?
— Нет, сеньор, у меня нет денег.
— Я так и думал.
Поднял свою сумку и продолжал выкрикивать на улицу.
— Вальс «Прости», «Курю, ожидая», «Прощайте мальчики» и самое исполняемое танго «Королевская ночь». А в городе поют только вот эти танго… «Божественный луч», просто красота! Посмотрите, какие слова!
Казалось, он раскрыл грудь:
В твоем взгляде божественный луч, и я верю…Что вижу излучение звезд блестящих в небесном пространстве.Клянусь Богом, что даже там, на небесах не найтиГлаза, соблазняющие так, как твои…Ох! Позволь твоим глазам смотреть в мои, чтобы запомнитьПечальную историю любви, рожденную серебряной волной…Глаза, которые скажут хорошо, не говоря, как любовь несчастна…
Он объявил еще некоторые вещи, продал несколько буклетов и тут он обратил внимание на меня. Остановившись, он поманил меня, щелкая пальцами.
— Подойди сюда, птенчик.
Я подчинился, смеясь.
— Ты перестанешь или нет, преследовать меня?
— Нет, сеньор. Никто в мире не поет так красиво как вы!
Он почувствовал себя несколько польщенным и обезоруженным. Я видел, что начинаю выигрывать партию.
— Ты мне напоминаешь вошь на кобре.
— Да, дело в том, что я хотел удостовериться, что вы поете лучше, чем Висенте Селестино и Чико Виола. Так вот, вы поете лучше! На его лице нарисовалась широкая улыбка.
— А ты их уже слушал, птенчик?
— Да, сеньор. На граммофоне, в доме сына доктора Адауто Лус.
— Тогда это потому, что граммофон старый или иголка затупилась.
— Нет, сеньор. Он новехонький, только что купили. Вы действительно поете лучше, вот в этом то и все дело!
Он задумался.
— Продолжай.
— Я хожу за вами, все время. Хорошо. Вы объясните мне, сколько стоит каждый буклет, и тогда вы поете, а я продаю буклеты. Всем нравится покупать у маленьких.
— Это не плохая идея, птенчик. Но скажи мне одну вещь. Ты идешь, потому что хочешь. Я не могу тебе платить ничего.
— Но я же ничего не хочу!
— Тогда, почему?
— Потому что мне нравится петь. Я хочу научиться. И мне кажется, что «Фани», самая красивая вещь, что есть в мире. И если окажется в конце, что вы продали много, много, тогда дадите мне один старый буклет, который никто не хочет купить, я отнесу его своей сестре.
Он снял шляпу и почесал голову, на которой волосы уже редели.
— У меня есть очень молодая сестра по имени Глория, и я ей отнесу. Только для нее.
— Тогда пойдем.
И мы пошли, распевая и продавая. Он пел, а я учился.
Когда наступил полдень, он посмотрел на меня с некоторым недоверием.
— А ты не пойдешь домой обедать?
— Только, когда закончим свою работу.
Он снова почесал голову.
— Пойдем со мной.
Мы сели в баре на улице Цереры, и он достал из глубины своей большой сумки громадный сэндвич. Вытащил из-за пояса нож, как будто бы собираясь напугать. Отрезал кусок сэндвича и подал мне его. Затем выпил глоток кашáсы[25] и попросил два лимонада для завершения обеда.
— Знаешь, птенчик, ты принес мне удачу! У меня целая шеренга пузатых мальчиков, но мне и в голову не приходила мысль воспользоваться помощью одно из них.
Он сделал большой глоток лимонада.
— Сколько тебе лет?
— Пять. Шесть…. Пять.
— Пять или шесть?
— Пока еще не исполнилось шесть.
— Ты парень очень умный и добрый. Это я к тому, что в следующий вторник мы вновь встретимся? Он рассмеялся. — Конечно, если ты хочешь.
— Да, конечно хочу. Но мне надо договориться с сестрой. Она поймет меня. Меня это устраивает, так как я никогда не был по ту сторону вокзала.
— Как ты узнал, что пойду туда?
— Потому что жду вас каждый вторник. Один раз вы приходите, в другой нет. Тогда я подумал, что вы идете на ту сторону.
— Смотри, какой сообразительный! Как тебя зовут?
— Зезé.
— А меня, Ариовальдо. По рукам!
Он взял мою руку между своими мозолистыми, чтобы закрепить нашу дружбу до смерти.
Убедить Глорию не составило труда.
— Однако Зезé, раз в неделю? А как же уроки?
Я показал ей мою тетрадь со всеми заданиями, которые были выполнены и чисто. Оценки были великолепные. То же самое она сделала с тетрадью по арифметике.
— И по чтению, я самы лучший, Годойя. Но она не решалась.
— То, что учим, мы еще будем повторять в течение многих месяцев. Пока эта куча ослов все выучит, пройдет время.
Она рассмеялась.
— Как ты выражаешься, Зезе!
— Но это так, да, Глория, я учу лучше, когда пою. Хочешь посмотреть, сколько я новых вещей выучил? Мне показал дядя Эдмундо. Смотри: «стивидор», «небесный» и «несчастный». А кроме этого, я буду носить тебе, каждую неделю буклет, и научу тебя самым красивым песням в мире.
— Хорошо. А что мы скажем папе, когда он узнает, что по вторникам ты не завтракаешь?
— Да он не заметит. Когда он спросит, соври ему, что пошел завтракать к Диндинье. Или, что понес подарок Нанзеазене и остался там на завтрак.
Дева Мария! Та старуха, даже не знает, что я сделал!..
Наконец, она согласилась, убежденная, что это был способ отвлечь меня от шалостей и в то же время уберечь меня от трепок. Кроме того было бы красиво сидеть по средам под апельсинами и обучать ее пению.
Не могу дождаться наступления вторника. Жду дона Ариовальдо на Вокзале. Если он не опоздает на поезд, то приедет в 8.30.
Я рыскал по всем углам, наблюдая за всем. Мне нравилась ходить по кондитерской и смотреть, как люди спускались по лестницам Вокзала. Да, это было бы хорошее место для чистки обуви! Но Глория не разрешала мне, так как полицейские ходили один за другим и отбирали ящик. А, кроме того — поезда. Я мог идти только с доном Ариовальдо, держась за его руку, даже чтобы пересечь пути наверху моста.
Вон идет он, задыхаясь. После «Фани» он убедился, что я знал, что нравилось людям покупать.
Мы садились у стены Вокзала, напротив Фабрики, он открывал новый буклет, проигрывал мне музыку и напевал первый куплет. Если мне не нравилось, то он искал другую.
— Эта новая, «Маленькая бесстыдница». Спел еще раз.
— Спой по новой. Он повторил последний куплет.
— Эта, дон Ариовальдо, кроме «Фани» и танго. Мы продадим все!
И мы пошли по улицам наполненных солнцем и пылью. Мы были веселыми птичками, которые подтверждали, что лето пришло.
Его красивый голосище открывал окно в утро.
— Хит недели, месяца и года. «Маленькая бесстыдница», записанная Чико Виолой.
Луна поднимается в серебряном цвете,Высоко над зеленеющей горой.И лира певца серенады,Пробуждает в окне его любимую.На звук мелодии страстной,Звонких струн гитары.Поверяет певец свое любимойТо, что у него не сердце…
Здесь он делал маленькую паузу, кивал два раза головой и я вступал своим тоненьким голоском.
О прекрасный образ женщины искушающий меня.Если бы я мог, то повел бы тебя под венец.Ты образ моих снов, ты мой свет.Ты плутовка, не нуждаешься в труде…
Вот это да! Девушки бежали к нам, чтобы покупать. Кавалеры, люди разного положения и типа.
Мне нравилось продавать буклеты по четыреста и пятьсот рейсов. Когда была девушка, то я уже знал.
— Ваша сдача, сеньора.
— Возьми себе, купишь леденцы.
Я перенял манеру говорить дона Ариовальдо.
В полдень, уже известно. Мы входили в первый попавшийся буфет и «хрум хрум», поедали сэндвич с освежающим напитком из апельсина или смородины.
В это время я сунул руку в карман и рассыпал сдачу на столе.
— Вот, дон Ариовальдо, — и подвинул мелочь к нему.
Он улыбнулся и ответил:
— Ты честный мальчик, Зезé.
— Дон Ариовальдо, а что означает «птенчик», вы меня так называли раньше.
— В моем краю, в святой Баия,[26] мы обращаемся так к мальчикам толстопузым, маленьким, некрупным. Он почесал голову, поднял руку ко рту и отрыгнул. Попросил прощение и зажал во рту зубочистку. Деньги все еще лежали в том же углу.
