Роберт Стоун - В зеркалах
Бар был полон, вдоль всей стойки сидели люди. Ближе к двери компания хохочущих голландцев с пивным румянцем на щеках угощала белым вином трех кубинок в ярко-красных брючках. Дальше несколько молчаливых завсегдатаев безучастно потягивали пиво, а за ними кучка несвежих дам заигрывала с тремя хмельными и угрюмыми грузчиками. В кабинке напротив музыкального автомата два матроса пили виски.
Джеральдина прошла вдоль стойки и отыскала себе место как раз напротив кабинки, где сидели матросы. Она заказала виски с содовой, отхлебнула, медленно встала и подошла к музыкальному автомату. Глядя мимо матросов, она улыбнулась; один из них приветствовал ее поднятым стаканом. Джеральдина взяла список пластинок и стала читать, напевая себе под нос и похлопывая ладонью по теплой пластиковой обложке. Она слышала, возвращаясь на место, как один из матросов встал и пошел за ней. Седоватый сицилиец у кассового аппарата на стойке смотрел на нее равнодушным взглядом.
Рука матроса обхватила ее плечи — она скосила глаза на его волосатую веснушчатую кисть. На темно-синей подкладке завернувшегося обшлага были вытканы красные и зеленые драконы.
— Жизнь — мировая штука, если не слабеть, — прокричал он, сжимая ее плечо.
— А на кой она, эта сила?[19] — подхватила Джеральдина.
Она обернулась и впервые увидела его лицо, уже немолодое, дочерна загорелое, с глубокими темными морщинами у глаз и рыжими с проседью усами.
— Правильно, — сказал матрос, — на кой она черт? Мне ни на кой.
— И мне, — сказала Джеральдина. — Не хочу быть сильной.
Он заказал еще два виски, бросил на стойку бумажник, ловко вытянул долларовую бумажку и дал бармену.
— И я не хочу быть сильным, если только женщина не заставит, — сказал он Джеральдине.
— А ты, наверно, хват, — усмехнулась Джеральдина. — Прямо как тигр.
— Я самый хваткий тигр в джунглях. Я весь из клыков да полосок. Верно, Гарольд? — Он обернулся к своему товарищу, сидевшему в кабинке. — Правда, я самый хваткий тигр в джунглях?
— Иди ты… — сказал Гарольд. Он следил глазами за кубинкой, которая шла к автомату с сигаретами.
— Ты любишь музыку, Хват? — спросила Джеральдина.
— А как же. — Он бросил на стойку четвертак. — Поди заведи музыку.
Джеральдина подошла к музыкальному автомату и снова стала проглядывать список. От виски ее стало клонить в сон.
Все не так, как ей представлялось. Не так, как должно было быть. А, какого черта, сонно подумала она, теперь разбирать не приходится и каждого надо ублажать — они за тобой ухаживать не станут. У него такой славный бумажник, у старого Хвата, снаружи темный и, должно быть, прохладный на ощупь, а она голодная, и есть хочется все сильнее.
Смешно как всегда получается с едой, думала она, как все они к этому относятся. Они готовы накачивать тебя спиртным, пока тебя совсем не развезет, они угощают тебя музыкой и восемь часов подряд могут бросать за тебя монеты в щелки игральных автоматов, но попробуй заикнуться насчет рубленого бифштекса, и они смотрят на тебя так, будто ты хочешь выпить из них кровь. Может, это как-то связано с моралью. Она сунула монету Хвата в щель, и машина заиграла песню Хэнка Уильямса «Первый снег»[20] — ту, где умирает ребенок.
«Ладно, брат Хват, — подумала она, возвращаясь к стойке. — Вечер твой, дорогой».
Хват заказал еще два виски, и они подсели к Гарольду, рядом с блестящим автоматом, который доигрывал зимнюю погребальную Хэнка Уильямса.
— На кой черт ты завела такую тоскливую песню? — спросил Гарольд.
— Она мне нравится, — сказала Джеральдина.
— Только не заплачь, — сказал ей Гарольд. — Не выношу, когда баба хнычет в баре.
— Тут всем чихать, что ты не выносишь, — рыцарственно заявил Хват. — И между прочим, эта девушка не из таких. Верно, голубка?
— Не из таких, — подтвердила Джеральдина. — Я девушка для веселья. Я смешливая.
Гарольд был пьян и недружелюбен. Вскоре он встал и пошел толочься возле кубинок и дурным глазом глядеть на их голландских компаньонов. Хват стал показывать Джеральдине свои значки. Он сказал ей, что был рулевым на десантном катере и что белая «Е» у него на плече означает боевое отличие. Она сказала ему, что это, видно, суровая и опасная жизнь, а он сказал, что такая она и есть, и он сам суровый и опасный. Он пересел к ней, прижал ее к стене и начал шарить под юбкой.
Джеральдина тянула виски и то и дело просила сигарету. У нее кружилась голова, ломило все тело, в висках стучало от голода и от выпивки. Если рискнуть, то сейчас самое время.
— Эй, Хват, — весело сказала она, — как ты думаешь, не пойти ли куда-нибудь поесть?
— Потом, — пробормотал он, ощупывая под юбкой ее ляжку. — Мы еще как следует не выпили.
— Мы можем как следует выпить и после ужина, правда? Я что-то проголодалась.
— После ужина? — рассеянно спросил Хват. У него уже начинали пьяно разъезжаться зрачки. — После ужина?
— Да, миленький, — сказала Джеральдина. — После того, как доедим.
Где-то возле стойки разбили стакан, опрокинулся табурет; гомон смолк, потом возобновился, густой и настойчивый. Кубинка в красных брючках тихо и женственно вскрикнула.
— Ты кто такой, немчура, — говорил Гарольд, — норму мне будешь устанавливать?
Голландцы слезли с табуретов и встали перед ним, поддерживая друг друга за локти.
— Остыньте, ребята, — сказал им бармен.
— После ужина, а?
— Да, — сказала Джеральдина. Она решила идти напролом. — Ты что больше всего любишь, Хват? Такой мужчина должен любить… — она остановилась, не в силах выговорить слово «бифштекс», при мысли о котором у нее свело желудок и странно сжалось горло, — бифштекс. Да, Хват?
— Бифштекс, — тупо повторил Хват, положив ладонь ей на бедро, — бифштекс? Слушай, давай пойдем к тебе и состряпаем ужин. Что надо, я куплю.
— Ко мне? — сказала Джеральдина и уперлась рукой ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. — Я думала, мы просто забежим в ресторан или еще куда.
— К черту. Не желаю ужинать в ресторане. Хочу домашней еды, вот что. Как ты смотришь? Куплю бифштекс — большущий, фунта на три, филейный бифштекс, чтоб его черти взяли, а?
Она почувствовала, как лицо ее расплывается в блаженно-глупой улыбке.
— Ой как здорово, Хват!
— Бифштекс, — продолжал Хват, — и яйца. Бифштекс с яичницей.
— Ты молодчина, Хват, — благоговейно проговорила Джеральдина.
Опустив глаза, она изо всех сил старалась прогнать туман в голове от выпитого виски и усталости. Хват молодчина, но эти яства струились где-то вверху теплым ветерком, и ей пришлось крепко напрячь воображение, чтобы поместить их на тарелку.
Куда же они пойдут? Ну, предположим, старый Хват снимет комнату, где будет электроплитка. Скажет, что так гораздо уютнее. И денег у него на это хватит. Но, будь оно все проклято, там же будет не только бифштекс и яичница, там будет Хват — Хват со своими горе-усами, со своими корявыми, веснушчатыми пальцами. Если бы я была настоящей проституткой, подумала она, если бы была профессионалкой, тогда в два счета отделила бы Хвата от еды. Как она заставит Хвата снять комнату и запрется от него? Или сумеет? Нет, решила она, не сумеет. А кое-кто из ее знакомых сумел бы, и она была не прочь попробовать, — может, Хват сам по себе и ничего, но ей он казался распадной пьяной свиньей.
— Ты настоящий мужчина, Хват, — сказала она, вынимая его руку из-под своего колена. — Я с тобой.
Ну а если заставить его купить еду, потом взять у него пакеты возле какого-нибудь незапертого парадного и улизнуть другим ходом? Это обычный прием, есть целая теория, как это делается. Но тогда ей негде будет жарить — у нее всего доллар с чем-то, на это комнату с плиткой не снимешь. И кроме того, надо же где-то ночевать. И что, если она попробует обычный прием, а он ее поймает и разозлится? Так можно и зубы потерять. Так можно и на нож нарваться.
Чтоб ты провалился, проклятый, думала Джеральдина, похлопывая его по руке, чтобы задержать ее на столике, хоть бы ты упился насмерть, чтоб можно было стибрить твой бумажник! Жаль, что нет у нее свинчатки или железного ломика — треснуть бы его по башке, и делу конец. И яду нет подсыпать ему в стакан, и ни револьвера, ни ножа, чтоб перерезать этой сволочи глотку… Хват с драконами на обшлаге, Хват-тигр… парень что надо…
Хват встрепенулся, когда она вдруг начала смеяться.
— Я вспомнила один анекдот, — объяснила Джеральдина.
— А этот ты знаешь? — сказал Хват. — Ну, про типа, который с мандавошками..
Джеральдина вертела в пальцах коробок спичек, в ней боролись голод и жгучее желание поджечь Хвату усы. Возле них внезапно появился бармен.
— Мы угощаем вас и вашего приятеля, — обратился он к Хвату. — Подойдите к стойке, мы подадим там.
— А моя девочка? — сказал Хват. — Ей вы тоже подадите?
