Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера
Это так было. В одну из ночей я проснулся и удивился, что во всем доме тишина, и я не слышу шороха ни от кровати отца, ни от кровати мамы. Это было странно: как это? Весь дом замер? Задрожал я и закричал: „Мама! Мама!“ Оттого что прошло время и никто не отозвался, объял меня ужас, ведь крыса может вылезти из норы и обгрызть мне лицо, или дикий зверь может прийти и растерзать меня. А я — слепой и не могу сразиться с крысами и дикими зверями, и лежу один, а если и закричу, ни один человек не придет и не спасет меня. Стало мне жалко самого себя, и я заплакал: что случилось? Как это оставляют слепого ребенка одного? А когда прервал я на короткое время рыдания, наполнилось мое сердце досадой и гневом на отца и на мать за то, что оставили они меня и ушли себе. Снова принялся я плакать, но, когда понял, что никто не слышит моего плача, пришло мне в голову отомстить отцу и матери за то, что оставили они меня одного. Слез я с кровати, и надел талит, и надел штаны, и вышел наружу — вернутся они домой и не найдут меня! Пока я стоял на улице, услышал звуки музыкальных инструментов. Пошел я на эти звуки, пока не пришел в какой-то дом и не услышал, что там танцуют и играют. Снова я заплакал от этих чудесных нигунов. Стало мне жаль себя… такие чудные нигуны… и я рассердился на отца и маму, что они не привели меня послушать эти чудесные нигуны. Подошла какая-то женщина и спросила: „Мальчик, почему ты стоишь с закрытыми глазами?“ Не сказал я ей, что я слепой, но сказал ей: „Так я хочу“. Сказала та женщина: „Открой глаза, мальчик, и не упрямься“. Захлестнула меня жалость к самому себе за то, что я слепой и не могу открыть глаза; и разозлился я на ту женщину за то, что она не знает, что я слепой и не могу открыть глаза. Сказал я ей в ответ: „Назло тебе не открою глаза“. И, не договорив, разразился страшным плачем, так что слышен был мой плач из конца в конец дома. Услышала мама и ужаснулась — и она, и мой отец были среди приглашенных. Взяла меня мама на руки, и обняла меня, и закричала, и заплакала: „Птенчик ты мой! Ой, горе нам!“ А когда немного успокоилась, начала она меня стыдить, что опозорил я ее и отца и явился босой на свадьбу. Стало мне жаль себя: мало того что она оставила меня одного, еще и ругает меня. И от жалости к самому себе сердился я на нее, и на своего отца, и на весь мир целиком: нет жалости в их сердцах к маленькому мальчику-калеке. И, начав плакать, больше не прекращал. Не помогали ни окрики моего отца, и ни мольбы моей матери, и ни сладкие пироги, что давали мне. Наконец, подошла какая-то старушка, и взяла меня за руку, и уложила меня на кровать, и я замолк, потому что не было у меня больше сил плакать. Все это помню я, как будто это было сегодня, хотя прошло уже пятьдесят семь лет. Теперь, когда ты пришел пригласить меня на твою хупу, ты просто вернул меня к жизни. Иногда человек задает сам себе вопрос, для чего он живет в мире, и не понимает, что делают ему добро, когда продлевают его дни, дабы он мог исправить то, что возможно. И хорошо, если исправлю я на твоей свадьбе то, что натворил на свадьбе твоего деда».
6В это же самое время, когда приглашал Ицхак своих близких, обходила Ривка дома соседей и приглашала их на хупу. Одни пообещали ей, что придут, и не пришли, другие сказали прямо: «Не придем». Ривка не отказалась от мысли устроить праздник для дочери и купила халы, и вино, и сардины, и сладостей, и орехов, и водки, чтобы омыли гости руки и произнесли семь благословений. Кроме того, она пригласила двух барабанщиков и флейтиста веселить жениха и невесту на их хупе. А перед хупой одела мужа в субботнее платье, лапсердак и штраймл, и вымыла ему бороду, и вывезла его на кровати из дома, чтобы он видел хупу своей единственной дочери.
Лежал рабби Файш на своей кровати. Два синюшных мешка повисли под его глазами, и застывшие глаза глядят и не понимают, что они видят. Напротив встал реб Хаим-Рефаэль, слепец, и он будто подглядывает своими слепыми глазами, и нечто вроде улыбки застыло в них. Все еще не привык он к иерусалимцам, и ощупывал рукой, и кивал головой, и улыбался незрячей улыбкой, пугавшей людей.
Много гостей не пришло разделить радость жениха и невесты. Гинда-Пуа не пришла из-за болезни реб Алтера. Гравер и его жена не пришли, потому что пошли на церемонию выкупа первенца своей дочери, выпавшую на этот же день. Штукатур Эфраим не пришел, потому что лежал больной. Прошлой ночью, когда он ходил будить спящих на служение Творцу, попался он на глаза сторожу из Магриба, выламывавшему дверь лавки, чтобы выкрасть товар; набросился на него сторож и столкнул в один из люков. Вместо гостей, которые не пришли, пришли подростки, девочки и мальчики, посмотреть на дочку рабби Файша, выходящую замуж за «поляка». Каждый раз, когда показывался сосед или соседка, протягивала Ривка к ним руки и говорила: «Заходите, заходите, люди добрые! Приходите на хупу моей единственной дочери!» Не успевает зазывать их, как они уклоняются и проходят мимо. Тот, кто видел в тот день горе Ривки, не устрашат его муки ада.
Ицхак и Шифра не замечали ни тех, кто пришел к ним на хупу, и ни тех, кто пришел поглядеть на них; Ицхак думал только о Шифре, а Шифра думала только об Ицхаке, так что не оставалось у них в сердце места для всех остальных. И когда принесли ему телеграмму со свадебными поздравлениями от Рабиновича, свернул он ее, и засунул в карман, и не прочел ее до конца. Дошло дело до того, что он забыл фамилию Сони. Когда пошел он постричься перед хупой и вынужден был подождать немного, дал ему парикмахер номер «Хапоэль Хацаир», и увидел он там статью о Хемдате и Яэль. Там шла речь о том, что Хемдат влюблен в Яэль Хают, а Яэль Хают увлекается другими молодыми людьми. Отложил Ицхак газету и не почувствовал никакой жалости к Хемдату — так виновник торжества отбрасывает от себя все беды в мире, переполненный радостью.
Шифра и Ицхак не замечали ни тех, что пришли на их хупу, и ни тех, что пришли поглазеть и поглумиться. Больше того, они не замечали даже горя несчастной Ривки, переживавшей, что на хупе ее дочери нет ни веселья и ни почета, и восклицающей в глубине души: что это, за что сделал мне Всевышний такое? Но, напоследок, сжалился Всевышний над ней и послал ей веселье и почет на глазах всех ее соседей и соседок.
Каким образом? В это самое время прибыл в Иерусалим большой раввин из Венгрии, божий человек, святой, гений и праведник, и как велик был его гений, так велика была доброта его сердца и праведность. Услышал он об этой свадьбе и вспомнил, что как-то раз в юности попал он в дом реб Моше-Амрама, когда сватали ему его дочь, и вспомнил все угощение, которым угощал его реб Моше-Амрам. Подобно другим праведным хасидам, прямодушным и бесхитростным, которые помнят добро и не помнят зла, помнил этот праведник доброту реб Моше-Амрама. Сказал он своему помощнику: пойду и воздам его дочери добром за добро. Надел субботнее платье и отправился к реб Файшу. А кто увидит этого праведника, идущего по улице, — как не пойдет с ним? Тут же присоединились к нему знатоки Торы и деловые люди, и принесли с собой хлеб, и вино, и мясо, и рыбу, и разные деликатесы. Устроили большую трапезу, и раввин произнес семь благословений. Наполнился весь дом радостью и весельем. И пришли все соседи и соседки, мужчины, и женщины, и дети разделить радость жениха и невесты, так что не мог дом вместить всех пришедших.
Часть двенадцатая
О БОЛЕЗНЯХ
1Праздник прошел, и ушло все веселье. Лихорадка свирепствует вовсю. Нет дома, в котором не было бы больного. К лихорадке присоединяется инфлюэнца. А к этим двум тяжелым болезням, привычным в Иерусалиме, присоединяется воспаление мозговой оболочки, она же — менингит, известный под именем «упрямая болезнь». Больные из бедноты, в особенности больные из ашкеназской общины, буквально гниют заживо.
Одни врачи говорят, что болезни приходят из-за плохой воды, потому что к тому времени высохли колодцы и осталась только грязная вода. Другие врачи говорят, что грязь и отбросы в городе приводят к болезням. А есть среди врачей такие, что говорят, будто талит и штраймл приносят с собой эпидемию. Лежит больной в больнице на больничной койке, а в субботу идет этот больной в синагогу и заражает других. К этому нужно добавить миквы. Есть миквы, которые наполняют мутной водой и меняют воду не чаще чем раз в два месяца, а в миквах для женщин, которые обязаны наполнять только дождевой водой, меняют воду три раза в год. Вдобавок ко всему этому — бедность: живут люди в тесноте, и питаются селедкой и копченой рыбой, которой исполнилось уже два и три года, и пьют дурную воду, а отхожие места стоят у них на дворах и отравляют воздух.
Страх все растет и растет. Один врач говорит: «Положение опасное». А коллега его добавляет: «Ужасное и страшное». Слова эти наводят ужас даже на здоровых. И каждый, у кого только есть возможность, готов взять свою семью и бежать из города, да только некуда бежать, ведь и из других мест поступают плохие новости. Спешат врачи от больного к больному, прописывают лекарства и берут плату, а если вызывают их ночью, берут двойную и тройную плату.
