Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур
— Страшное, говоришь? Что за слово?
— «Несчастье мое!» — прошептала ты мне на ухо.
— Ну, хорошо, хорошо… Если ты все это помнишь, то хорошо. А теперь иди! Оставь меня одну.
— Мама, — начал он упрашивать, — позволь мне остаться здесь еще немножко. Я не могу сейчас покинуть тебя одну. Можно присесть на твою кровать? Вот здесь.
— Нет, нет, нет! Лучше сядь на стул! Вот здесь, напротив…
Он остался стоять с приоткрытым ртом и буквально пронизывал мать взглядом. Она не выдержала, опустила опухшие веки и снова расплакалась. И вдруг, совсем неожиданно, начала заламывать руки и умолять:
— Алтерка, сын мой! Уходи! Уходи сейчас! Я хочу, я должна побыть одна. Я боюсь будить девочку. У нее такой чуткий сон…
— Ах, ты только о ней беспокоишься? А обо мне нет?
— Завтра, сын мой!.. — снова стала умолять Эстерка. — Завтра утром… Перед твоим отъездом…
Алтерка мрачно опустил голову:
— А, перед отъездом…
Он повернулся и вышел в своих мягких шлепанцах, даже не пожелав матери спокойной ночи.
Глава двадцать третья
Уезжай!.
1
Утром, когда Алтерка еще лежал, забывшись чутким, беспокойным сном, его разбудили легкий шорох женского платья и такие же легкие шаги. Он воспринял это как дальний отзвук своей ранней юности. И несмотря на усталость, вскочил и с трепетной радостью распахнул глаза и даже открыл рот, будто ожидая некую прекрасную весть.
Слух не подвел его. Рядом с кроватью стояла мама. Прежняя мама из давно прошедших детских лет. В том же голубом кринолине, который она надевала в честь его бар мицвы… В том же милом жакетике из цветастого шелка, зауженном в талии, что делало ее похожей на большую скрипку. Тот же самый батистовый платок, как кремовая пена, прикрывал полуоткрытый корсаж. В ее высокой прическе был тот же серебряный гребень в виде лодочки. Прикрытая прозрачной косынкой лодочка словно плыла в легком тумане среди черных кудрей. И на пути серебряной лодочки светилась побелевшая прядь… Смуглое удлиненное лицо матери было напудрено, на щеке — игриво прилепленная мушка. Характерная ямочка на подбородке была очаровательна, а синие глаза матери сияли. В них, словно в двух родниках, сконцентрировалась вся синева ее бархатного платья. Казалось, цвет складчатого бархата был их отблеском. Даже прежняя улыбка снова цвела в изгибе полных материнских губ. От всего ее облика и изысканного одеяния веяло теперь сладкой игривостью, которую позволяют себе только молодые и красивые матери. Вся эта сцена была залита светом летнего утра.
— Мам… — издал приглушенный крик Алтерка и не закончил его — так потрясен и взволнован он был.
Эстерка подбодрила его сладким, даже чересчур сладким голосом, столь же неожиданным, как ее вид и все ее поведение:
— Доброе утро, сын мой!.. Ну? Выспался?
Алтерка снова что-то забормотал и снова не закончил. Он все еще не мог прийти в себя и не понимал, как можно так быстро столь чудесным образом измениться. Ведь посреди ночи он видел в ее спальне немолодую заплаканную женщину с расплывшимся телом и растрепанными волосами, с нездоровым блеском в припухших глазах и жалобным голосом. Он была нетерпелива, невежлива, неправа. А всего несколько часов спустя — только посмотрите! Одежда, любезность, голос…
Не найдя слов в ответ на материнское «доброе утро», он поспешно уселся в кровати и бросился целовать ей руки. С теплой уступчивостью она позволила ему это. Он был глубоко тронут. Его губы перескакивали с одной ее руки на другую, он целовал ее в красивые ладони и в суставы пальцев, чтобы со всех сторон ощутить эти драгоценные прикосновения. И чем дольше это продолжалось, тем больше улетучивались его ночная злость и ревность к чужой девочке, жившей в доме его матери и отобравшей у него ее любовь…
Не дожидаясь приглашения, с легкостью матери, по-прежнему считающей своего двадцатидвухлетнего сына ребенком, Эстерка присела на край его кровати, закрыв почти всю ее своим праздничным кринолином и затопив постельное белье голубыми бархатными волнами. Она отняла свои исцелованные руки от губ Алтерки и насильно, хотя и ласково опустила его голову обратно на белую подушку, погладила его растрепанные русые волосы и улыбнулась:
— Полежи так еще немного, сын мой. Отдохни.
Он вздохнул, как страдающий от жажды человек, которому дали было глоток холодной воды, но тут же забрали обратно:
— Ох, мамка… Мне кажется, что это сон. Теперь, целых девять лет спустя, я тебя снова нашел…
Она как-то странно скривила губы и ничего не ответила. Алтерке на мгновение показалось, что ей хочется снова разрыдаться, но она сдерживается изо всех сил. Однако он тут же увидел, что ошибается: глаза матери были спокойны, приоткрытые губы улыбались… И Алтерка снова стал безмолвно восхищаться милым образом своих детских лет, роскошными складками, спадавшими с ее коленей на прикроватный коврик. Она напоминала ему одну из французских аристократок в петербургском театре, выгнанных из дома парижским переворотом. Они были оторваны от всего близкого и дорогого, но ничуть не утратили хорошего вкуса. Его мать держала себя просто и изысканно… У кого она этому научилась? Где видела это?
Но Эстерка истолковала его немое восхищение совсем иначе. Она подумала, что сын восхищается не ею самою, а ее странным переходом от ночного сдавленного плача к такой нежности утром. Поэтому она обратилась к нему без лишних предисловий:
— Я пришла к тебе, сын мой, чтобы развеять твои тяжелые думы… Которые наверняка у тебя есть…
— Да, да, мама! — схватился Алтерка за ее руку и стал гладить ее. — Сделай это, мамочка!
— Спрашивай. Я отвечу.
— Во-первых, почему ты меня так холодно приняла? Как чужого. Даже хуже, чем чужого…
— Очень просто, — сказала Эстерка, игриво улыбаясь. — С тех пор как начал взрослеть, ты стал напоминать мне своего отца… Ты, конечно же, помнишь тот портрет, который всегда висел в кабинете у твоего деда… Теперь я могу говорить с тобой открыто. Ты ведь уже, не сглазить бы, взрослый. Я не любила твоего отца. Больше, чем просто не любила. Теперь ты знаешь.
2
Он отпустил руку матери и стал растерянно рассматривать свои ногти, как еврей перед совершением обряда гавдолы.
— Об этом я более или менее знаю. Кое-что понял из разговоров деда. Но при чем тут это?.. Какое отношение это имеет ко мне?..
Эстерка ничего не ответила. Только легко поднялась и, как голубое облако, проплыла
