«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье
Дебора лежала на спине за летним домиком, размышляя, что бы случилось, если бы Иисус и Будда встретились. Была бы между ними учтивая беседа, обмен мнениями, как между политиками во время совещаний на высшем уровне? Или они все-таки оказались бы одним и тем же лицом, рожденным в разные времена? Странно, что эта тема, интересная сейчас, ничего не значила в тайном мире. Прошлой ночью за турникетом все проблемы исчезли. Их больше не существовало. Остались только знание и радость.
Она, должно быть, уснула, потому что, открыв глаза, в смятении увидела, что Роджер уже не сидит в ванне, а вбивает в землю на лужайке столбики для крикета. Было без четверти пять.
— Скорее, — окликнул он, увидев, что она пошевелилась. — Я уже чай пил.
Она поднялась и побрела к дому, все еще сонная, чувствуя головокружение. Бабушка с дедушкой сидели в гостиной, освеженные долгим послеполуденным отдыхом. От дедушки пахло одеколоном. Даже Заплатка пришел в себя и лакал холодный чай из своего блюдца.
— У тебя усталый вид, — укоризненно заметила бабушка. — Ты здорова?
Дебора не была уверена. Голова трещала. Должно быть, от дневного сна. Она никогда не спала в такое время.
— По-моему, да, — ответила она, — но если бы мне дали жареной свинины, меня бы точно стошнило.
— Никто и не предлагает тебе жареной свинины, — удивленно сказала бабушка. — Съешь сэндвич с огурцом. Они освежают.
Дедушка подстерегал осу. Он мрачно и выжидающе следил, как она кружит над его чаем. Внезапно взмахнул в воздухе своей мухобойкой.
— Готова, — торжествующе объявил он и каблуком вдавил осу в ковер.
Дебора подумала про Иегову.
— Не носись по жаре, — сказала бабушка. — Это неразумно. Разве не можете вы с Роджером поиграть в какие-нибудь приятные, спокойные игры?
— В какие игры? — спросила Дебора.
Но бабушка была неизобретательна. Крокетные молотки все поломаны.
— Мы могли бы притвориться гномами и играть головками от молотков, — сказала Дебора и на миг представила себе крокет на четвереньках. Но от этого онемели бы колени. Так играть слишком трудно.
— Я почитаю вам вслух, если хотите, — сказала бабушка.
Дебора ухватилась за это предложение — ведь оно отсрочивало крикет. Она побежала на лужайку и постаралась подать эту идею так, чтобы сделать ее заманчивой для Роджера.
— Я потом с тобой поиграю, — сказала она. — А мороженое, которое у Агнес стоит в холодильнике, ты можешь съесть все. И я поговорю с тобой вечером, когда ляжем спать.
Роджер колебался. Все следовало взвесить: получалось три хороших предложения против одного плохого.
— Помнишь, папа подарил тебе палочку сургуча? — спросил он.
— Да.
— Дашь ее мне?
Пришел черед выбирать Деборе — момент покоя сейчас или утрата длинной и толстой сургучной палочки такого ярко-красного цвета.
— Ладно, — согласилась она неохотно.
Роджер оставил калитки, и они пошли в гостиную. Дедушка при первом же упоминании о чтении исчез, забрав с собой Заплатку. Бабушка убрала чайную посуду со стола, нашла свои очки и книгу. Это был «Черный Красавчик»[58]. Бабушка не держала у себя современных детских книг, и эта книга сближала всех троих. Она читала ту ужасную главу, где говорилось, как конюх, позволив Красавчику сильно вспотеть, напоил его холодной водой и не накрыл попоной. Как раз подходящая история для такого дня. Даже Роджер слушал завороженно. А Дебора, глядя на спокойное бабушкино лицо, под звуки ее негромкого голоса думала о том, как странно, что бабушка смогла с такой легкостью превратиться в Красавчика. Она стала конем, страдающим в конюшне от пневмонии и спасенным мудрым кучером.
После чтения крикет уже не представлял никакого интереса, но Деборе пришлось держать слово.
Ее не покидала мысль о Черном Красавчике, который сам пишет о себе книгу. Бабушка сказала, что это показывает, как хорошо эта книга написана, ведь ни один ребенок ни разу не усомнился в практической стороне дела, ни разу не представил себе лошадь, держащую перо в копыте.
«У современной лошади была бы пишущая машинка», — подумала Дебора и начала подавать мячи Роджеру, улыбаясь про себя при мысли о том, как Красавчик двадцатого века стучал бы обоими передними копытами по клавишам машинки.
В этот вечер, по случаю сильной жары, обычный распорядок изменили. Дети приняли ванну перед ужином, потому что разгорячились и устали после крикета. Потом, надев кардиганы поверх пижам, они сели за стол на террасе. На этот раз бабушка была снисходительна. Было все еще жарко настолько, что простудиться они не могли, а роса пока не выпала. Сидеть в пижамах на террасе оказалось довольно занятно. Как люди за границей, сказал Роджер. Или туземцы в Южных морях, сказала Дебора. Или бродяги на побережье, которые утратили положение в обществе. Дедушка, переодевшийся в белый тропический пиджак, положения в обществе не утрачивал.
— Он — белый торговец, — шепотом сказала Дебора. — Он сколотил состояние на жемчуге.
Роджер поперхнулся. Любая шутка в адрес дедушки, которого он боялся, таила в себе сладкий страх опасности.
— Что показывает термометр? — спросила Дебора.
Дедушка, которому ее интерес доставлял удовольствие, пошел проверить.
— Все еще за тридцать, — с удовлетворением объявил он.
Дебора, когда позже чистила зубы, подумала, каким бледным кажется ее лицо в зеркале над раковиной. Оно было не коричневым, как у Роджера после целого дня на солнце, а изнуренным и желтым. Она перевязала лентой волосы на затылке, нос и подбородок сразу заострились. Широко зевнула, как зевает Агнес на кухне воскресными вечерами.
— Не забудь — ты обещала, что будем разговаривать, — поспешно напомнил Роджер.
Разговаривать… Это было тяжкое бремя. Она так устала, ее тянуло к гладкой белизне подушки, хотелось отбросить в сторону все одеяла, оставив одну лишь простыню. Но Роджер у себя в кровати не спит, дверь между их комнатами широко открыта, и он не отступится. Тут единственный выход — смех, и чтобы довести его до истерического хохота и поскорее утомить, она подробно описала один день в жизни Уиллиса
