Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
Механик тыкал пальцем в кнопку, но безрезультатно. Он включал рубильник снова и снова. Пинал машину. Красный свет не загорался; звук не появлялся.
— Ну? — рявкнул Феррис. — Ну? В чем дело?
— Генератор не в порядке, — ответил беспомощно механик.
— Что с ним?
— Не знаю.
— Ищи неисправность и устраняй!
Механик не был квалифицированным электриком; его выбрали для этой работы благодаря не знаниям, а способности, не раздумывая, нажимать кнопки; эта задача требовала напряжения всех его умственных способностей. Он открыл заднюю панель машины и тупо уставился на сложную систему спиралей: видимых неполадок не было. Надел резиновые перчатки, взял плоскогубцы, наугад подвернул несколько болтов и почесал в затылке.
— Не знаю, в чем тут дело, — сказал он. В голосе его звучала беспомощная покорность. — Кто я такой, чтобы знать?
Наблюдатели подскочили, столпились у машины и уставились на непослушные детали. Действовали они интуитивно: они знали, что не знают, в чем дело.
— Но вы должны починить генератор! — крикнул Феррис. — Он должен работать! Нам нужен ток!
— Мы должны продолжать! — выкрикнул Таггерт; он весь дрожал. Это возмутительно! Я этого не потерплю! Я не отпущу его!
И указал в сторону матраца.
— Сделай что-нибудь! — закричал Феррис механику. — Чего стоишь, сложа руки? Сделай что-нибудь! Исправь генератор! Приказываю!
— Но я не знаю, что с ним, — сказал, хлопая глазами, механик.
— Ну так выясни!
— Как выяснить?
— Приказываю исправить генератор! Слышишь? Заставь его работать, иначе уволю и брошу в тюрьму!
— Но я не знаю, что с ним. — Механик растерянно вздохнул. — Я не знаю, что делать.
— Это вышел из строя вибратор, — произнес голос позади них; они обернулись; Голт с трудом дышал, но говорил твердым, уверенным голосом инженера. — Выньте его и снимите алюминиевую крышку. Там увидите два сплавленных контакта. Разъедините их, возьмите маленький напильник и зачистите оплавленные поверхности. Потом снова наденьте крышку, поставьте вибратор на место, и ваш генератор заработает.
Несколько секунд стояла мертвая тишина.
Механик неотрывно смотрел в глаза Голту, и даже он смог распознать характер искры в темно-зеленых глазах; то была искра презрительной насмешки. Он отступил на шаг. Своим бессвязно-тусклым сознанием, каким-то бессловесным, смутным, неясным образом даже этот маленький человек понял смысл того, что происходит в подвале.
Механик поглядел на Голта, троих наблюдателей, машину, содрогнулся, выронил плоскогубцы и выбежал.
Голт расхохотался.
Трое наблюдателей медленно попятились от машины. Они силились не позволить себе понять того, что понял механик.
— Нет! — внезапно завопил Таггерт, глянул на Голта и бросился вперед. — Нет! Я не дам ему так отделаться! — Он опустился на колени и лихорадочно стал искать алюминиевый цилиндр вибратора. — Я починю его! Я сам буду управлять машиной! Мы должны продолжать! Должны сломить его!
— Успокойся, Джим, — с беспокойством сказал Феррис, поднимая его на ноги.
— Не лучше ли… не лучше ли отложить до завтра? — умоляюще произнес Моуч; он смотрел на дверь, за которой скрылся механик; во взгляде его сквозили зависть и ужас.
— Нет! — выкрикнул Таггерт.
— Джим, разве с него недостаточно? Имей в виду, нам нужно быть осторожными.
— Нет! Недостаточно! Он даже ни разу не завопил!
— Джим! — выкрикнул Моуч, испуганный выражением лица Таггерта. — Мы не можем себе позволить убить его! Ты это знаешь!
— Наплевать! Я хочу сломить его! Хочу, чтобы он завопил! Хочу.
И тут завопил сам Таггерт. Это был внезапный, долгий, пронзительный вопль, словно при каком-то неожиданном зрелище, хотя глаза его были устремлены в пространство и казались невидящими. Зрелище это возникло в его сознании. Защитная стена эмоций, уклончивости, притворства, полумышления и псевдослов, которую он возводил всю жизнь, рухнула в один миг, в тот миг, когда понял, что хочет смерти Голта, полностью сознавая, что за нею последует его смерть.
Таггерт внезапно понял, что направляло все его действия. Не его замкнутая душа, не любовь к другим, не общественный долг или какие-то лживые звуки, с помощью которых он поддерживал самоуважение, то была страсть уничтожать все живое ради неживого. Это было стремление бросать вызов реальности, уничтожая всякую жизненную ценность, с целью доказать себе, что может существовать, не считаясь с реальностью, что никогда не будет связан какими-то вескими, непреложными фактами. Минуту назад он был способен сознавать, что ненавидит Голта больше всех на свете, что эта ненависть доказывает порочность Голта, которая не нуждалась в определении, что он хочет смерти Голта ради того, чтобы уцелеть самому. Теперь он знал, что хочет его смерти ценой собственной гибели вслед за ним, знал, что никогда не хотел жить, знал, что хотел мучительно уничтожить величие Голта. Он признавал, что это величие, величие по единственной существующей мере, независимо от того, признают его или нет: величие человека, владеющего реальностью, как никто другой. В тот миг, когда он, Джеймс Таггерт, понял, что стоит перед выбором: принять реальность или умереть, его эмоции выбрали смерть, лишь бы не капитулировать перед тем царством, выдающимся сыном которого был Джон Голт. Уничтожая Голта, Таггерт это понимал, он искал уничтожения всего существования.
Это вошло в его сознание не посредством слов: поскольку все его знание состояло из эмоций, теперь он был захвачен эмоцией и видением, которого не мог рассеять. Он больше не мог напустить тумана, чтобы скрыть видение всех тех тупиков, какие всегда старался не видеть. Теперь в конце каждого тупика он видел свою ненависть к существованию, видел лицо Черрил Таггерт с ее радостным стремлением жить, и это стремление он всегда старался уничтожить, видел свое лицо как лицо убийцы, которого все заслуженно ненавидели, уничтожавшего ценности потому, что они ценности, убивавшего, чтобы не обнаружить своего неисправимого зла.
— Нет… — простонал он, неотрывно глядя на это видение и тряся головой, чтобы избежать его. — Нет… нет…
— Да, — произнес Голт.
Таггерт увидел устремленный прямо на него взгляд Голта, словно Голт видел то же, что он.
— Я сказал тебе это по радио, так ведь? — спросил Голт.
Это было клеймо, которого Джеймс Таггерт страшился: клеймо и доказательство объективности.
— Нет… — произнес он еще раз слабым голосом, но это был уже не голос живого сознания. Он чуть постоял, слепо глядя в пространство, потом ноги его бессильно подогнулись, и он сел на пол, все еще глядя в пространство, не замечая ни своих действий, ни окружения.
— Джим!.. — окликнул его Моуч. Ответа не последовало.
Моуч и Феррис не задавались вопросом, что случилось с Таггертом: они знали, что не должны пытаться понять это, дабы не разделить его участь. Они знали, кто сломился в этом подвале. Знали, что это конец Джеймса Таггерта, независимо оттого, выживет его тело или нет.
— Давай… давай уведем Джима отсюда, — дрожащим голосом сказал Феррис. — Отвезем его к врачу… или куда-нибудь…
Они подняли Таггерта на ноги; он не сопротивлялся, покорялся безвольно, переставлял ноги, когда его подталкивали. Это он достиг того состояния, до которого хотел довести Голта. Друзья вывели его из комнаты, держа за руки с обеих сторон. Он избавил их от необходимости признаться себе, что они хотят скрыться от глаз Голта.
Голт наблюдал за ними; взгляд его был слишком уж строго проницательным.
— Мы вернемся! — рявкнул Феррис начальнику охраны. — Оставайтесь здесь и не впускайте никого. Ясно? Никого.
Они затолкали Таггерта в свою машину, стоявшую под деревьями у входа.
— Мы вернемся, — сказал Феррис деревьям и темному небу.
Они были уверены только в том, что им нужно было покинуть подвал, тот подвал, где живой генератор был присоединен к мертвому.
ГЛАВА X. ВО ИМЯ ЛУЧШЕГО В НАС
Дагни шла через сад прямо к будке охранника, у двери «Проекта Ф». Шаги ее звучали целеустремленно, мерно, откровенно, нарушая тишину аллеи. Она подняла голову, чтобы в лунном свете охранник узнал ее лицо.
— Пропусти меня, — сказала она.
— Вход воспрещен, — ответил охранник металлическим голосом. — Приказ доктора Ферриса.
— У меня разрешение мистера Томпсона.
— Что?.. Я… я ничего не знаю об этом.
— Зато знаю я.
— Доктор Феррис не сказал мне… мэм.
— Позвольте договорить.
— Но я принимаю указания только доктора Ферриса.
— Так мистер Томпсон для тебя никто?
— О нет, мэм! Но… но если доктор Феррис велел никого не впускать, это значит никого… — и неуверенно, подобострастно добавил: — Так ведь?
— Ты знаешь, меня зовут Дагни Таггерт, и ты видел в газетах мои фотографии с мистером Томпсоном и другими высокопоставленными лицами страны?
