Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
От машины шел короткий провод к находящейся позади нее аккумуляторной батарее. Длинные спирали проводов, похожие на изогнутые щупальца спрута, тянулись по каменному полу от машины к кожаному матрацу, лежавшему под конусом неимоверно яркого света. Джон Голт лежал пристегнутым к этому матрацу. Он был раздет донага; маленькие металлические диски электродов на концах проводов были прикреплены к его запястьям, плечам, бедрам и лодыжкам. Напоминающее стетоскоп, приспособление было прикреплено к его груди и соединено с усилителем.
— Поймите правильно, — заговорил доктор Феррис, впервые обращаясь к нему. — Мы хотим, чтобы вы приняли полную власть над экономикой страны и стали диктатором. Хотим, чтобы вы правили. Понятно? Хотим, чтобы вы отдавали распоряжения, и они были правильными. Уразумейте, что речи, логика, доводы или пассивное повиновение вас теперь не спасут. Нам нужны идеи — иначе будет плохо. Мы не выпустим вас отсюда, пока вы не назовете конкретных мер, которые предпримете для спасения нашей системы. Потом мы заставим вас оповестить о них страну по радио.
Он поднял руку, демонстрируя секундомер на запястье.
— Даю вам тридцать секунд, чтобы решить, начнете ли вы говорить сразу же. Если не начнете, мы начнем. Ясно?
Голт смотрел прямо, лицо его не выражало ничего, словно он понимал больше, чем было сказано. Он не ответил. Все слышали в тишине тиканье секундомера, отсчитывающего секунды, и сдавленное, прерывистое дыхание Моуча, сжимавшего подлокотники кресла.
Феррис махнул рукой механику у машины. Механик включил рубильник; вспыхнула красная стеклянная кнопка, раздались два звука: низкое гудение электрогенератора и какой-то стук, размеренный, как тиканье часов, но со странным приглушенным резонансом. Присутствующие не сразу поняли, что этот звук идет из усилителя, и что они слышат биение сердца Голта.
— Номер три, — сказал Феррис, подав сигнал поднятием пальца.
Механик нажал кнопку под одним из приборов. По телу Голта пробежала долгая дрожь; левая рука задергалась в спазмах, вызванных током между запястьем и плечом. Голова откинулась назад, глаза закрылись, губы плотно сжались. Он не издавал ни звука.
Когда механик снял палец с кнопки, рука Голта перестала трястись. Он не шевелился.
Трое вопросительно переглянулись. Глаза у Ферриса были пустыми, Моуча — испуганными, Таггерта — разочарованными. Стук сердца продолжал раздаваться в тишине.
— Номер два, — сказал Феррис. Правая нога Голта задергалась в конвульсиях от тока, проходившего теперь между бедром и лодыжкой. Руки сжали края матраца. Голова дернулась из стороны в сторону, потом замерла.
Биение сердца немного ускорилось. Моуч откинулся назад, прижавшись к спинке кресла. Таггерт сидел на краешке сиденья, подавшись вперед.
— Номер один, постепенно, — сказал Феррис.
Торс Голта резко приподнялся, опустился и стал дергаться в долгих содроганиях, пристегнутые в запястьях руки напряглись, теперь ток шел от одного запястья к другому через сердце. Механик медленно поворачивал одну из ручек, увеличивая напряжение; стрелка прибора приближалась к красному сегменту, обозначавшему опасность. Голт дышал шумно, отрывисто.
— Достаточно? — спросил Феррис, когда механик выключил ток.
Голт не ответил. Рот его слегка приоткрылся для дыхания. Биение сердца ускорялось. Но дыхание замедлялось до ровного ритма благодаря тому, что он расслабился.
— Слишком мягко вы с ним! — крикнул Таггерт, глядя на обнаженное тело.
Голт открыл глаза и взглянул на него. По ним ничего нельзя было понять, кроме того, что взгляд у него оставался твердым и вполне осмысленным. Потом он снова опустил голову и продолжал лежать неподвижно, словно забыв о наблюдателях.
Его обнаженное тело выглядело в подвале неуместно, оно напоминало древнегреческую статую. В нем была та же образность, но стилизованная в более легкую, динамичную форму, предполагающую бóльшую силу и бурную энергию. Это было тело не возничего колесницы, а строителя самолетов. И как образность древнегреческой статуи — статуи человека как бога — дисгармонировала с духом современных залов, так его тело дисгармонировало с подвалом, предназначенным для доисторической деятельности. Дисгармония эта была резче, потому что он, казалось, вполне сочетался с электрическими проводами, нержавеющей сталью, точными приборами, рычагами контрольной панели. Они отчаянно гнали от себя любые мысли, осознавали только рассеянную ненависть и ужас; может быть, отсутствие подобных статуй в современном мире превратило генератор в спрута и отдало такое тело в его щупальца.
— Насколько я понимаю, вы специалист по электричеству? — сказал Феррис и усмехнулся. — Мы тоже, вам не кажется?
В тишине ответили ему два звука: гудение генератора и биение сердца Голта.
— Смешанную серию! — приказал Феррис, ткнув пальцем в сторону механика.
Теперь удары тока следовали с неравномерными, непредсказуемыми интервалами, то сразу же один за другим, то их разделяло несколько минут. Лишь по конвульсивным содроганиям ног, рук, торса, всего тела можно было понять, идет ли ток между двумя конкретными электродами или между всеми сразу. Стрелки приборов приближались к красным отметкам, потом отходили назад: машина была рассчитана на причинение максимальной боли без вреда телу жертвы.
Не Голт, а наблюдатели находили непереносимым пережидать минуты пауз, заполненных звуком сердцебиения: сердце теперь частило в неровном ритме. Паузы были рассчитаны на то, чтобы замедлить этот ритм, но не дать облегчения жертве, вынужденной ждать очередного удара в любой миг.
Голт лежал, расслабившись, словно не пытался противостоять боли, а покорялся ей, не пытался ослабить ее, а сносил. Когда он разжимал губы для дыхания, а они от внезапного удара тока сжимались снова, он не сдерживал дрожь напряженного тела, а предоставлял ей прекращаться в тот миг, когда исчезал ток. Только мышцы его лица туго натянулась, и сжатые губы время от времени кривились. Когда ток проходил по груди, золотисто-бронзовые пряди волос взлетали от дерганья его головы, словно от порыва ветра, и падали на лицо, на глаза. Наблюдатели недоумевали, почему его волосы темнеют, и, наконец, поняли, что они мокрые от пота!
Ужас от звука сердца, бьющегося так, словно оно вот-вот разорвется, должна была испытывать жертва. Но от ужаса дрожали мучители, слыша неровный, рваный ритм, и затаивали дыхание всякий раз, когда казалось, что он оборвался. Теперь по звуку казалось, что сердце скачет, неистово колотясь о ребра, в мучении и отчаянном гневе. Сердце протестовало; человек нет. Он лежал спокойно, с закрытыми глазами, расслабив руки и слушая, как сердце борется за его жизнь.
Первым не выдержал Уэсли Моуч.
— О, Господи, Флойд! — закричал он. — Не убивай его! Не смей убивать! Если он умрет, нам конец!
— Не умрет, — прорычал Феррис. — Захочет умереть, но не умрет! Машина не позволит! Она математически рассчитана! Она безопасна!
— Может, хватит? Теперь он будет повиноваться нам! Я уверен, что будет!
— Нет! Не хватит! Я не хочу, чтобы он повиновался! Хочу, чтобы он поверил! Принял! Захотел принять! Мы должны заставить его работать на нас добровольно!
— Давайте же! — выкрикнул Таггерт. — Чего ждете? Не можете усилить ток? Он еще ни разу не вскрикнул!
— Что это с тобой? — ахнул Моуч, увидя выражение лица Таггерта, когда ток сотрясал тело Голта: Таггерт пристально смотрел на него, однако глаза казались остекленелыми, мертвыми, но лицевые мышцы вокруг них собрались в отвратительную карикатуру удовольствия.
— Достаточно? — то и дело кричал Феррис Голту. — Готов захотеть того, чего хотим мы?
Ответа они не слышали. Голт время от времени поднимал голову и смотрел на них. Под глазами темнели круги, но глаза были ясными, а взгляд их — осмысленным.
В нарастающей панике наблюдатели теряли голову, голоса их сливались в неразборчивые вопли:
— Мы хотим, чтобы вы взяли власть!.. Хотим, чтобы вы правили!.. Приказываем, чтобы отдавали приказы!.. Требуем, чтобы диктаторствовали!.. Приказываем вам спасти нас!.. Приказываем думать!..
В ответ они слышали только биение сердца, от которого зависела их жизнь. Ток проходил через сердце Голта, и оно начинало нерегулярно частить, словно спеша и спотыкаясь, и вдруг его тело расслабленно замерло, биение прекратилось. Тишина подействовала на наблюдателей как ошеломляющий удар, и прежде чем они успели закричать, к их ужасу добавился другой: Голт открыл глаза и поднял голову. Потом они осознали, что гудение мотора тоже прекратилось, что на контрольной панели погасла красная лампочка: ток прекратился, генератор не работал.
Механик тыкал пальцем в кнопку, но безрезультатно. Он включал рубильник снова и снова. Пинал машину. Красный свет не загорался; звук не появлялся.
