Чарльз Диккенс - Лавка древностей
Вода шумела, заливала ему уши, и все же он услышал стук в ворота, услышал громкий окрик, узнал, чей это голос. Он бил руками и ногами, но это не помешало ему сообразить, что те люди тоже плутают в темноте и теперь снова вернулись к воротам, что он тонет чуть ли не у них на виду, что они совсем близко, а спасти его не смогут, так как он сам преградил им путь сюда. Он ответил на окрик, ответил отчаянным воплем, и бесчисленные огни, от которых у него зарябило в глазах, заплясали, словно на них налетел ветер. Но все было тщетно. Набежавшая волна обрушилась на него и стремительно повлекла за собой.
Судорожным рывком всего тела он снова вынырнул из воды и, поведя по сторонам дико сверкающими глазами, увидел какую-то черную громадину, мимо которой его несло. Корпус судна! И так близко, что этой гладкой, скользкой поверхности можно коснуться пальцами! Теперь только крикнуть… Но он не успел издать ни звука, волна залила его с головой и, протащив под судном, понесла дальше уже труп.
Она играла и забавлялась своей страшной ношей, то швыряя ее с размаху об осклизлые сваи, то пряча среди длинных водорослей на тинистом дне, то тяжело волоча по камням и песку, то будто отпускала и в тот же миг снова несла дальше, и, наскучив, наконец, этой чудовищной игрушкой, выбросила ее на болотистую равнину унылую пустошь, где в былые времена ветер раскачивал на виселицах пиратов, скованных цепями. Выбросила и оставила там — пусть выбелит солнце!
И утопленник лежал в этом безлюдье один. В небе занялось зарево, его мрачные блики окрасили воды, выкинувшие сюда труп. Лачуга, которую он так недавно покинул живым, превратилась теперь в пылающий костер. Слабые отсветы огня перебегали по мертвому лицу, сырой ночной ветер пошевеливал волосы, вздувал пузырем одежду, точно в насмешку над смертью, — и вряд ли кто мог бы оценить такую насмешку лучше, чем этот человек, будь в нем сейчас хоть капля жизни.
Глава LXVIII
Освещенные комнаты, пылающие камины, веселые лица, музыка радостных голосов, слова привета и любви, горячие сердца и слезы восторга — верить ли такой перемене? Но она предстоит Киту в самом недалеком будущем. Он знает, что за ним уже приехали. Он боится, как бы не умереть от счастья, не дождавшись свидания с родными и близкими.
Подготовка к этому велась с самого утра. Сначала ему сказали, что его не отправят завтра с партией арестантов. Потом постепенно дали понять, что возникли какие-то сомнения и надо еще кое-что расследовать и, может быть, он будет оправдан. Наконец, уже под вечера его вводят в комнату, где сидят несколько джентльменов?! Он видит среди них своего доброго хозяина, и тот подходит к нему с протянутой рукой. Он слышит, что невиновность его установлена, что ему вынесли оправдательный приговор. Он не видит того, кто говорит что, поворачивается только на звук голоса, хочет ответить что-то — и без сознания падает на пол. Его приводят в чувство, убеждают: успокойся, возьми себя в руки, будь мужчиной. Кто-то добавляет: подумай о своей бедной матери. Но радостное известие потому и сразило его, что он полон мыслей о ней. Джентльмены рассказывают наперебой, как слухи о его злоключениях распространились по всему городу, по всей стране, и какое это вызвало сочувствие к нему. Но он не внемлет им. Его помыслы еще не вышли за пределы родного дома. Знает ли она? Что она сказала? Кто сообщил ей? Он не способен думать ни о чем другом.
Его заставляют выпить немного вина, ласково беседуют с ним; и, наконец, он успокаивается, понимает, что ему говорят, и благодарит всех. А теперь можно уходить. Мистер Гарленд спрашивает, как он себя чувствует, — если лучше, пора ехать домой. Джентльмены снова окружают его и жмут ему руку. Он признателен им всем за участие, за добрые пожелания и, снова лишившись дара речи, крепко опирается на руку хозяина с одной лишь мыслью — как бы не упасть!
Когда они идут мрачными тюремными коридорами, служители с грубоватым добродушием поздравляют его. Им попадается и любитель газет, но в поздравлениях этого должностного лица чувствуется холодок, вид у него суровый. Он считает, что Кит втерся в тюрьму обманным путем, не имея на то никаких прав. Может, он и порядочный юноша, но здесь ему не место, и чем скорее его отсюда уберут, тем лучше.
Последняя дверь затворяется за ними. Они огибают угол и останавливаются под открытым небом — на улице, которую Кит так часто видел во сне, так часто представлял себе, сидя за этими каменными стенами. Она словно стала шире и оживленнее, чем раньше. Вечер хмурый, но каким веселым, погожим кажется он Киту! Один из джентльменов, прощаясь с ним, сует ему деньги. Он не смотрит сколько, а теперь, когда они с мистером Гарлендом проходят мимо кружки для бедных арестантов, быстро возвращается назад и опускает в нее обе монеты.
На соседней улице мистера Гарленда ждет карета, и, усадив Кита рядом с собой, он велит кучеру ехать в Финчли. Сначала они еле-еле плетутся, да и то с факелами — все из-за тумана. Но лишь река и узкие улицы остаются позади, предосторожности становятся излишними и можно ехать быстрее. За городом Киту и галоп показался бы черепашьим шагом, но когда они уже совсем близко от цели своего путешествия, он просит сдержать лошадей, а когда впереди возникает коттедж, молит остановиться хоть минутки на две, чтобы у него было время собраться с духом.
Но останавливаться здесь никто не намерен. Мистер Гарленд говорит с Китом весьма решительным тоном, лошади бегут рысью, и вот экипаж въезжает в ворота. Еще минута, и они у подъезда. За дверью слышны голоса, быстрые шаги. Ее распахивают настежь. Кит пулей врывается в дом и попадает прямо в объятия матери.
А вот и верный друг — мать Барбары, по-прежнему с малышом на руках, словно она не расставалась с ним с того самого печального дня, когда они и не помышляли о такой радости. Вот она — да благословит ее бог! плачет-разливается и так громко всхлипывает, как еще никто никогда до нее не всхлипывал. А вот и маленькая Барбара — бедная маленькая Барбара, похудевшая, ни кровинки в лице, и все же такая хорошенькая! Она трепещет, точно листок на ветру, и стоит, прислонившись к стене. А вот и миссис Гарленд! Свет не видывал такой уютной, милой старушки! Но с чего это она вдруг падает замертво, и хоть бы кто помог ей! А вот и мистер Авель, который оглушительно сморкается и обнимает всех по очереди. А вот и одинокий джентльмен — суетится, минутки не постоит спокойно. А вот и наш славный, серьезный маленький Джейкоб — сидит себе в сторонке на лестнице, сложив руки на коленках, точно старичок, и ревет ревмя, никому не доставляя никаких хлопот. Все они здесь, и все они вместе и каждый в отдельности, начисто потеряли голову, совершают поступки один безумнее другого! И надо же так случиться, что, когда остальные более или менее приходят в себя, обретают дар речи и способность улыбаться, Барбара — нежная, кроткая, глупенькая Барбара вдруг куда-то исчезает. Ее ищут и находят в гостиной — в обмороке. А очнувшись от обморока, она бьется в истерике, а после истерики снова падает в обморок, — и бедняжке так плохо, что ни уксус, ни холодная вода (в дозах, которые могут отправить человека на тот свет) не оказывают на нее никакого действия. Тогда мать Кита возвращается обратно и просит Кита пойти поговорить с ней; и Кит отвечает: «Хорошо», и уходит в гостиную, и ласково говорит: «Барбара!» А мать Барбары поясняет дочке: «Это Кит». И Барбара лепечет с закрытыми глазами: «Неужто правда?» И мать Барбары говорит: «Не сомневайся, душенька! Теперь все дурное позади». И, желая окончательно убедить Барбару, что он жив и здоров, Кит снова заговаривает с ней, и Барбара снова заливается истерическим смехом, а после смеха слезами; и тогда обе матушки, переглянувшись, принимаются отчитывать ее — не подумайте, что всерьез, боже вас упаси, нет, — лишь бы только она поскорее успокоилась! — и, будучи женщинами опытными в такого рода делах, сразу подмечают первые признаки улучшения, уверяют Кита, что теперь «все обойдется», и отсылают его обратно, в соседнюю комнату.
А там, в соседней комнате, на столе уже выставлены графины с вином и прочее угощение! И все так пышно, будто Кит, и его родные, и друзья невесть какие знатные гости. Маленький Джейкоб уже сидит за столом и с поразительной быстротой уписывает за обе щеки кекс с изюмом, не сводя глаз с винных ягод и апельсинов, которые у него на очереди, так как будьте уверены, что он даром время терять не собирается. Лишь только Кит входит в комнату, одинокий джентльмен (вот хлопотун, второго такого днем с огнем не сыщешь!) наполняет рюмки — какие там рюмки — бокалы! — и провозглашает тост за его здоровье и говорит, что, пока он жив, у Кита недостатка в друзьях не будет; и то же самое говорит мистер Гарленд; и то же самое говорит миссис Гарленд; и то же самое говорит мистер Авель. Но мало того, что Киту оказан такой почет и, уважение, — это еще не все, ибо одинокий джентльмен вынимает из кармана массивные серебряные часы, которые тикают на всю комнату и показывают. время с точностью до одной секунды, а на задней крышке этих часов выгравированы имя и фамилия Кита с разными завитушками и росчерком, — короче говоря, часы предназначаются Киту, для него и куплены, и он сразу же получает их. А тут и мистер и миссис Гарленд, не удержавшись, намекают, что и они припасли подарок Киту, и мистер Авель признается в том же самом, — и счастливее Кита сейчас, пожалуй, не найдешь никого на всем белом свете.
