Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер
Кровь моя еще продолжала кипеть в жилах, я смешал воду с вином и лимонным соком, и этот напиток освежил меня чрезвычайно. Я хоть и не уснул, но с наступлением утра почувствовал себя значительно лучше.
Граф, который пришел ко мне очень рано, нашел меня бледным и истощенным. Я попросил его забыть мою вчерашнюю выходку, так как, по моим ночным наблюдениям, был действительно болен. С большой поспешностью вызвали врача; тот покачал головой, объяснил мое состояние воспалительной горячкой, опасной для жизни, и отворил мне кровь. В десять поднялся я освеженным и бодрым и не чувствовал более никаких неудобств, кроме некоторого волнения и усталости.
В течение дня попытался я все же несколько раз заговорить с графом о протекшей ночи и о моих предположениях. Я имел к тому хороший повод; заметив, что я внимательно вглядываюсь в бокалы с вином на столе и тщательно исследую каждое блюдо, граф спросил меня с улыбкой, не опасаюсь ли я с его стороны намерения отравить меня. Однако вопрос сам по себе замкнул мне уста. Граф все еще пребывал в борьбе со своим сердцем, и это вносило в его слова и поведение в целом определенную горечь, хоть он и старался держаться искренне и приветливо. Таково человеческое сердце. Я увидел, что он хоть и не раскаивается в своей жертве, но тяжко вздыхает о ней. Он бы утешился объяснением, что мое расстроенное здоровье сыграло во вчерашней сцене роль почти без участия моего сердца. Однако его спокойствие и твердость подавили мою решительность.
Я продолжал наблюдать за своим состоянием духа. Чем далее обдумывал я свое открытие, тем больше остывал по отношению к Каролине. Я был рад этому, но озабочен мыслью, что, возможно, все же ее люблю. Однако, пытаясь подавить свое чувство, я только разгорячался, ибо, чем сильнее пытаешься противостоять лихорадке, тем с большей властью она охватывает тебя. Возможно ли, что ты все еще любишь Каролину? — спрашивал я себя втайне. Я не верил этому и опасался этого одновременно. Собственно, она не обладала качествами, которыми женщина могла бы меня к себе приковать; она была недостаточно кротка, недостаточно благоразумна и казалась слишком своевольной, чтобы быть способной к самопожертвованию, если бы я такового от нее потребовал. Несомненно, она обладала незаурядным даром общения и была способна на некоторую привязанность при равнодушии ко всему остальному, что смягчало ее себялюбие и могло осчастливить обладателя ею. Но достоин ли некий испытанный друг своего счастья? О Карлос, стыдись же себя самого, борись с несчастной страстью, которую желают возбудить в тебе и телесно; борись с нею, чтобы не быть игрушкой в чужих руках, и завоюй вновь собственное уважение, уважение графа и всех твоих друзей.
Наконец я дал себе пламенное обещание — избегать Каролину настолько, насколько позволяют приличия. Уже сегодня я хотел положить этому начало. Я был приглашен на одну ассамблею, где, несомненно, мог встретиться с Каролиной. Мое недомогание давало естественный повод отказаться от визита. Я решил остаться дома.
Недоставало лишь занятия, которое могло бы меня развлечь и рассеять. Я пошел в кабинет и выбрал несколько книг. Примерно полдюжины отнес я на софу, еще не решив, с какой начать. Также нашел я ноты для моей флейты и придвинул стул к фортепиано. Наконец я надел ночную сорочку, натянул на голову ночной колпак и растянулся на софе, стараясь не прислушиваться к своим невеселым мыслям, чтобы не впасть в дурное настроение и провести вечер с большим удовольствием для себя. Единственной заботой моей было, как в случае надобности позвонить слугам, не вставая с моей превосходной софы, где я так уютно устроился. Но я надеялся, что они проявят сообразительность и заглянут ко мне сами.
Тем временем услышал я, как к дому подъехала карета. Я перепугался. О Боже, подумал я, кто-то своим визитом хочет нарушить мой покой. Я натянул ночной колпак поглубже на лоб, закрыл глаза и сделал вид, что крепко сплю. Если посетитель застанет меня спящим, подумал я, ему ничего не останется, как повернуться и уйти восвояси.
Через некоторое время дверь отворилась и кто-то вошел. Ко мне приблизились, причем весьма тихо. Я решил, что мне следует осторожно взглянуть, что это за любезный посетитель, желающий пробудить меня от моего глубокого, сладкого сна. Я приоткрыл глаза и незаметно скосил взгляд из-под колпака, боясь даже вздохнуть.
Подле меня стоял граф в полной парадной форме.
— О Боже! Да вы при полном параде! — вскричал я, резко садясь и удивленно глядя на него снизу вверх.
— Милые шутки разыгрываете вы, маркиз, — отвечал он мне довольно холодно. — Я уже было вообразил, что вы умерли, а вы вскакиваете вдруг, пугая меня.
Он не торопясь пристегнул шпагу, которую держал в руке, когда вошел, взял шляпу, подошел к зеркалу и поправил локон.
Поскольку я продолжал сидеть неподвижно и глядеть на него с изумлением, он вновь надел шляпу, повернулся ко мне и пренебрежительно скрестил руки на груди.
— Скажите, маркиз, — заговорил он все с тою же серьезною миной, — что это за комедию с ночным колпаком вы тут разыгрываете?
— Комедию? — переспросил я удивленно.
— Думаю, ваш послеобеденный сон был достаточно продолжителен, ибо я еще никогда не видел, чтобы кто-то ел с большим аппетитом, чем вы.
— Вы заблуждаетесь, дорогой граф, — возразил я, весьма задетый. — Напротив, сегодня ни один кусок не доставил мне удовольствия.
Мне очень хотелось втянуть его в спор и доказать, что сегодня я ел с наименьшим аппетитом, чем когда-либо за всю свою жизнь. Граф повернулся к окну, ничего не отвечая, и принялся мурлыкать арию. Он отворил окно и сделал вид, будто на улице его нечто всерьез заинтересовало; затем, громко рассмеявшись, спросил:
— Как долго хотите вы еще продержать свою карету у дверей дома?
— Моя карета стоит у двери? Я не понимаю вас. Вы приказали ее подать?
— Да, и к тому же карету с вашим фамильным гербом. Разве вы забыли, что король праздника сегодня я и что министр фон Х* и господин посол
