Галерея женщин - Теодор Драйзер
А потом, при прощании, как гордо и дерзко она соединила свои губы с моими (прямо на глазах у тетки), а потом повернулась и подставила те же губы ей – предложение было принято крайне холодно. И все это на глазах у матери (которая явно все знала, но, из дипломатических соображений, хранила свои знания при себе), отца и других членов семьи. До сих пор помню глаза жены, затуманенные ненавистью и сдерживаемым гневом. А Релла горделиво улыбалась, торжествуя в своей юной красе. Потом я ехал обратно по холмистой дороге и по долинам Д., не обращая внимания на настроение сидевшей рядом со мной женщины, и предавался размышлениям, чрезвычайно тягостным – как для меня, так и для нее.
Ибо я, несмотря на весь пыл и все муки, потерпел поражение. Жена же моя, потерпев поражение, в некотором роде одержала победу. Оба мы были несчастны. Релла тоже. Отсюда мои размышления о полной беспомощности, даже о порабощенности человека – несмотря на все его устремления – перед лицом столь бурных страстей. Сколь же муторны анахронизмы бытия. Вот он я, всем сердцем желающий лишь одного, но вынужденный вопреки собственной воле брести по этой проклятой тропе условностей и долга. Из страха или неспособности разорвать сковывающие меня цепи. А за спиной у меня Релла, которая при всей силе своего желания и отваге не в состоянии ничего изменить. А рядом со мной женщина, которую гнетет и давит сила, совершенно ей неподвластная, однако женщина эта приняла решение ни за что не отказываться от того, что принадлежит ей «по праву», и теперь цепляется за пепел давно и дотла сгоревшей любви. И тут же родители Реллы и родители моей жены, которые твердо убеждены, что счастье и порядок царят там, где на деле осталась лишь оплавленная взрывоопасная их противоположность, пропитанная неудовлетворенностью. Закон и условности всецело это одобряют.
«Сколь тонок слой внешних приличий! – думал я. – Сколь безразличны, а потому и безжалостны те силы, которые властвуют над нами, невзирая на наши представления и побуждения!»
Позднее, в Нью-Йорке, я получил от Реллы несколько писем и жалобу на то, что ее не только против воли отправили продолжать образование в пансионе, но еще и вынуждают выйти замуж за некоего врача, который ей не нравится; тут же легкий намек на то, что, если я обеспечу ее необходимыми средствами, она попробует бежать. Но на тот момент никаких средств у меня не было. Хуже того, на том этапе жизнь обернулась ко мне такой стороной, перед которой даже и любовь почти утратила ценность. Я тогда стоял на грани полного краха, не только в финансовом, но и в физическом плане, – и, соответственно, ничего решительно не мог поделать. Да, я написал ей и все объяснил, но на этом прекратил переписку, зная, что не могу ей дать ничего, кроме бед.
Позднее, понятное дело, место Реллы заняли другие женщины. Другие мужчины заняли мое место в ее жизни. Бессчастный союз, половину которого я тогда составлял, в итоге все же распался. Релла, которую отправили к родственникам в Техас, в результате вышла замуж за торговца нефтью – есть основания полагать, что по любви. Последнее, что я о ней слышал, – в результате болезни ей частично парализовало одно веко, и это безнадежно испортило ее красоту. Кроме того, она потеряла почти все свои прекрасные волосы. Не достигнув и тридцати лет.
Воистину, «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается»[38].
Эрнестина
По-моему, больше всего ее удручала и в конце концов толкнула на роковой шаг мысль о том, что она как-то прошла мимо представлявшихся ей возможностей и что жизнь сама по себе – непонятная игра, которая часто ведется краплеными картами и шулерскими костями. Я уверен, она была несколько смущена и разочарована, поняв, что в избранной ею профессии преуспевают люди, не обладающие ни настоящим талантом, ни умом, ни порядочностью, лишенные всяких моральных устоев, которые так нужны в решающие минуты. И мне кажется, что у нее самой не было тех нравственных сил, которые помогли бы ей устоять в жизни. Возможно также, ей слишком хотелось видеть хорошее в других, и она недостаточно заботилась о том, чтобы сохранить это в себе.
Я твердо уверен в том, что жизнь – это просто игра, ведут и выигрывают ее алчные, наглые, развратные, бездушные люди, а пешками для них служат жалкие глупцы, бедняки и простофили, – если б не эта уверенность, я обрушился бы на ее собратий по беззаботной профессии. Поверьте, трудно найти слова, которые были бы для них слишком сильными или слишком оскорбительными, – корыстные, жадные, льстивые, беспутные, развращенные, злобные, жестокие… Но стоит ли продолжать? Весь этот список вы найдете сами в словаре Трента и Уокера. А впрочем, разве они хуже тех представителей других профессий, которые благодаря стечению обстоятельств в конце концов достигли высокого положения? Если кого-нибудь или что-нибудь нужно винить в этом, то признаем, что виновата сама жизнь.
Но перейдем к нашему рассказу.
Впервые я увидел Эрнестину, когда она выходила из станции надземной железной дороги на углу Шестой авеню и Восьмой улицы. Она была молода, на вид не старше девятнадцати лет, и волнующе, неотразимо красива. Ее сопровождал знакомый мне подающий надежды режиссер, из тех, кто начинает с малых форм. Вероятно, он знакомил ее с Гринвич-Виллидж и был похож на настоящего импресарио. Она казалась совсем юной и неопытной девушкой, которая, точно принцесса, едва удостаивает взглядом предлагаемые ей для осмотра владения. Он представил нас друг другу, и они сейчас же удалились. Но, как ни коротка была наша встреча, я сразу увидел, что это необыкновенная девушка. Уверенность в себе и непринужденность, чувствовавшиеся в каждом ее движении, казалось, не соответствовали томному выражению лица, поражающему с первой минуты. Она была воплощением молодости, радости жизни, поэзии и любви к красоте. Что-то в ней подсказало некоему писателю и издателю, одно
