Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь
Жак быстро и нежно прикасался губами к шее Северины, возле самого подбородка; наконец она снова заговорила журчащим шепотом:
— Надо будет заманить его сюда… Да, да, я вызову его под каким-нибудь предлогом. Еще не знаю, под каким именно. Потом решим… А ты спрячешься тут и дождешься, ладно?.. Все пойдет как по маслу, здесь нам никто не помешает… Так мы и поступим, хорошо?
По-прежнему осыпая поцелуями ее шею и грудь, он послушно соглашался:
— Да, да.
Но Северина с необыкновенной рассудительностью старательно взвешивала все «за» и «против»; по мере того как план действий созревал у нее в голове, она вносила в него все новые и новые поправки.
— Знаешь, дорогой, будет очень глупо, если мы станем действовать недостаточно осмотрительно. Коли все обернется так, что нас на следующий же день арестуют, то, по мне, лучше не связываться… Послушай, я когда-то читала, уж не помню где, — должно быть, в каком-нибудь романе, — что всего лучше избавиться от человека таким способом, чтобы это смахивало на самоубийство… С некоторых пор Рубо ведет себя очень странно, он подавлен, угрюм, и никого не поразит, когда вдруг станет известно, что он приехал в Круа-де-Мофра и покончил тут счеты с жизнью. Все дело в том, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что это самоубийство… Ведь так?
— Да, конечно.
Северина продолжала вслух обдумывать все подробности; Жак, припав губами к груди молодой женщины, с такой страстью целовал ее, что она слегка задыхалась.
— Надо убрать его так, чтобы не осталось следов… Слушай, что я придумала! Допустим, рана у него будет на шее, тогда мы вдвоем вытащим труп из дома и положим поперек полотна. Понимаешь? Опустим голову Рубо прямо на рельс, и первый же поезд его обезглавит. Пусть потом разбираются: ведь шея-то у него будет вся искромсана, никакой раны не различишь, ничего!.. Здорово придумано, а?
— Да, лучше и не придумаешь.
Оба оживились, Северина даже повеселела, она гордилась собственной сообразительностью. Жак нетерпеливо привлек ее к себе, и по телу молодой женщины пробежал трепет.
— Нет, пусти, обожди немного… Видишь ли, дорогой, мы еще не все предусмотрели. Если мы останемся тут вдвоем, то версия о самоубийстве может, чего доброго, показаться подозрительной. Тебе придется уехать. Понимаешь? Завтра ты и отправишься, причем совершенно открыто, чтобы Кабюш и Мизар видели и, если понадобится, могли подтвердить. Ты сядешь в поезд в Барантене, в Руане под каким-нибудь благовидным предлогом сойдешь, а затем, под покровом ночи, возвратишься, я впущу тебя через черный ход. Отсюда до Руана всего четыре лье, ты за три часа обернешься… На этот раз я все предусмотрела. Если ты согласен, ему — конец.
— Да, я согласен, и ему — конец!
Теперь он уже не целовал ее, лежал неподвижно и размышлял. Снова наступило молчание, и оба, не шевелясь, замерли в объятиях друг друга, казалось, они обессилели при одной мысли о том, что готовились совершить и что отныне представлялось им уже неизбежным. Затем они медленно возвратились к действительности и сплелись еще теснее, так что едва не задохнулись, потом Северина словно опомнилась и разжала руки.
— Постой! А под каким предлогом нам заманить его? Рубо дежурит до шести вечера, стало быть, может выехать из Гавра только в восемь, а сюда попадет к десяти. Тем лучше!.. Кстати, Мизар сказал мне, что объявился покупатель на дом, он прибудет в Круа-де-Мофра послезавтра утром. Так вот, завтра, как встану, пошлю Рубо депешу о том, что его присутствие здесь необходимо. Он приедет вечером. А ты отправишься засветло и успеешь возвратиться еще до него. Ночи стоят темные, луны нет, нам ничто не помешает… Все складывается на редкость удачно.
— Да, на редкость удачно.
И тут, охваченные неистовым желанием, они предались страсти. Когда любовники наконец уснули, так и не разжав объятий, вокруг стояла гробовая тишина, до утра было еще далеко, на небе едва брезжила полоска зари, и мрак по-прежнему окутывал Северину и Жака своим черным плащом, скрывая их даже друг от друга. Машинист проспал до десяти утра тяжело, без сновидений; открыв глаза, он не увидел молодой женщины — она одевалась в своей комнате по другую сторону площадки. В окно вливались яркие солнечные лучи, они воспламеняли красный полог кровати, красную обивку на стенах, и комната, казалось, полыхала огнем; дом содрогался от грохота промчавшегося мимо поезда. Должно быть, шум-то и разбудил Жака. Ослепленный, он, щурясь, смотрел на солнце, на красные потоки света, и тут все вспомнил: итак, решено, нынче ночью, когда этот огромный пылающий шар закатится, он убьет Рубо!
События в тот день развертывались так, как задумали Северина и Жак. Еще до завтрака она попросила Мизара сходить в Дуанвиль и отправить оттуда депешу Рубо; а часа в три Жак в присутствии Кабюша начал готовиться к отъезду. Когда он вышел из дому, чтобы поспеть к поезду, отправлявшемуся из Барантена в четыре пятнадцать пополудни, каменолом от нечего делать отправился с ним на станцию: его тайно тянуло к машинисту, словно, находясь рядом с любовником, он тем самым приближался к женщине, которую страстно желал. В Руан Жак прибыл без двадцати пять; сойдя с поезда, он направился на помещавшийся у самого вокзала постоялый двор, который содержала его землячка. Он сказал ей, что на следующий день хочет повидать кой-кого из товарищей, а потом отправится в Париж, где и приступит к своим обязанностям. Жак пожаловался, что очень устал, как видно, переоценил свои силы; уже в шесть часов он ушел спать к себе в комнату, которую предусмотрительно выбрал на первом этаже, — окно ее выходило в пустынный переулок. Десять минут спустя он осторожно выбрался из окошка, позаботившись так притворить ставень, чтобы можно было тем же способом незаметно вновь проникнуть в комнату, и быстро зашагал по дороге в Круа-де-Мофра.
Только в четверть десятого Жак оказался перед уединенным, унылым и заброшенным домом, примостившимся наискось от линии железной дороги. Ночь была очень темная, ни один луч света не освещал фасад этого строения с плотно закрытыми ставнями. У Жака болезненно сжалось сердце, и его охватила ужасная тоска — словно предчувствие несчастья, которое неизбежно должно было произойти. Он поступил так, как они условились с Севериной: трижды кинул камешек в ставень красной комнаты, а потом направился к заднему фасаду дома, где через некоторое время бесшумно отворилась дверь. Заперев ее за собой, Жак ощупью стал подниматься по лестнице, прислушиваясь к шуму легких шагов впереди. Войдя в спальню, он при свете яркой лампы, стоявшей на самом краю стола, увидел раскрытую постель и лежавшую на стуле одежду Северины; молодая женщина — в одной сорочке и босая — уже причесалась на ночь, ее густые волосы были высоко подобраны и открывали шею; Жак замер от неожиданности.
— Как? Ты легла?
— Да, и так, по-моему, куда лучше… Мне пришла в голову одна мысль. Понимаешь, если я в таком виде отопру ему дверь, у него не возникнет и тени подозрения. Я скажу, что у меня мигрень. Мизар уже знает, что мне нездоровится. А когда Рубо завтра утром подберут на полотне, я с полным основанием заявлю, что даже не выходила из комнаты.
Однако Жак, ощутивший знакомую дрожь, вспылил:
— Нет, нет, одевайся… Тебе надо встать. Ты не можешь оставаться в таком виде.
Северина в недоумении улыбнулась.
— Почему это, дорогой? Не тревожься, поверь, мне совсем не холодно… Посмотри, какая я теплая!
Она подошла к Жаку и кокетливым движением протянула голые руки, чтобы обнять его, сорочка соскользнула с ее плеча, обнажив округлую грудь. Жак гневно отпрянул, и тогда она послушно проговорила:
— Не сердись, я сейчас снова лягу. И не надо тревожиться, я не заболею.
Когда Северина опять улеглась в постель и натянула простыню до самого подбородка, он несколько успокоился. Между тем она ровным голосом стала излагать ему окончательно сложившийся у нее в голове план действий.
— Как только он постучит, я спущусь и открою дверь. Сначала я думала проводить Рубо наверх, а ты бы поджидал его здесь. Но потом нам пришлось бы стаскивать его вниз по лестнице, а это не так-то просто, ко всему еще тут пол паркетный, а прихожая выложена плитами, и кровь там легко будет смыть… Сейчас, когда я снимала платье, мне вдруг припомнился один роман — там говорится о человеке, который, готовясь совершить убийство, разделся догола. Понимаешь? Потом можно вымыться, а на одежде не будет ни пятнышка… Что, если и тебе раздеться? Давай сбросим даже рубашки!
Жак оторопело посмотрел на нее. Но лицо у Северины было, как всегда, кроткое, а глаза — ясные, как у девочки, она была озабочена лишь одним — чтобы успешно закончилось то, что они задумали. Этим-то и были заняты все ее мысли. Представив на минуту себя и Северину совершенно голыми и забрызганными кровью, Жак ощутил, как отвратительная дрожь пронизала его до мозга костей.
