Собрание сочинений в 9 тт. Том 2 - Уильям Фолкнер
На тротуаре жестче сидеть, чем на земле. Он в открытой двери. Смотрит на меня. Спрашивает: «Тебе чего?» Голова прилизанная. У Джула иногда прилизанная. У Кеша голова не прилизанная. Дарл поехал в Джексон мой брат Дарл На улице он съел банан. Может, лучше бананов хочешь? сказала Дюи Дэлл. Подожди до Рождества. Тогда его выставят. Тогда его увидишь. Теперь мы купим бананов. Купим полный пакет, я и Дюи Дэлл. Он запирает дверь. Дюи Дэлл там. Свет погас.
Он уехал в Джексон. С ума сошел, а в Джексон уехал. Много людей не сошли с ума. Папа, Кеш, Джул, Дюи Дэлл и я, мы не сошли с ума. Мы с ума никогда не сходили. И в Джексон не поехали. Дарл.
Давно слышу корову, стучит копытами по улице. Потом выходит на площадь. Идет через площадь, голову опустила, стучит копытами. Мычит. До того как замычала, на площади ничего не было, но площадь была не пустая. Теперь замычала, и площадь стала пустая. А она идет дальше, понурилась, стучит копытами. Она мычит. Мой брат — Дарл. Он поехал в Джексон на поезде. Поехал на поезде не для того, чтобы сойти с ума. Он сошел с ума у нас в повозке. Дарл. Она там долго пробыла. И корова ушла уже. Долго. Она была там дольше, чем корова. Но не дольше, чем пустая. Дарл мой брат. Мой брат Дарл.
Дюи Дэлл выходит. Смотрит на меня.
— Пойдем теперь в ту сторону, — говорю я. Она смотрит на меня.
— Не поможет, — говорит она. — Вот подлец.
— Дюи Дэлл, что не поможет?
— Знаю, что не поможет, — говорит она. Она ни на что не смотрит. — Знаю.
— Пошли в ту сторону, — говорю я.
— Нам надо обратно в гостиницу. Поздно. Надо потихоньку пробраться.
— Все равно, давай пойдем туда, посмотрим?
— Ты же лучше хотел бананов. Хотел бананов?
— Ладно. Мой брат сошел с ума, и он уехал в Джексон. Джексон дальше ума.
— Не поможет, — говорит Дюи Дэлл. — Знаю, что не поможет.
— Что не поможет? Чтобы ехать в Джексон, он сел в поезд. Я не ездил в поезде, а Дарл ездил в поезде. Дарл. Дарл мой брат. Дарл. Дарл.
ДАРЛ
Дарл поехал в Джексон. Его посадили в поезд, со смехом, по длинному вагону со смехом, головы поворачивали по-совиному, когда он проходил. «Над чем смеешься?» — спросил я.
«Да да да да».
Двое привели его на поезд. В разномастных пиджаках, оттопырившихся над правыми задними карманами. Затылки у обоих только что выбриты скобкой, словно два парикмахера разом брили по шнуру, такому, как у Кеша. «Ты над пистолетами смеешься?» — спросил я. «Почему смеешься?» — спросил я. «Потому что слышать не можешь смеха?»
Они опустили два сиденья, чтобы Дарл мог сидеть у окна и смеяться. Один сел с ним рядом, другой сел напротив, ехал задом. Одному пришлось ехать задом, потому что у казенных денег на каждое лицо есть задняя сторона, на каждый зад есть лицо, а едут они на казенные деньги, а там — кровосмешение. У пяти центов с одной стороны женщина, а с другой — бизон; два лица, а зада нет. Я не знаю, что это такое. У Дарла был биноклик из Франции, с войны. А в нем женщина и свинья, два зада без лица. Я знаю, что это такое. «Ты поэтому смеешься, Дарл?»
«Да да да да да да».
Повозка стоит на площади, мулы не шевелятся, вожжи захлестнуты за пружину сиденья, повозка задком к суду. Ничем не выделяется из сотни других повозок; возле нее стоит Джул и смотрит на улицу, как любой другой человек в этот день, и все же чем-то они выделяются, отличаются. Атмосферой предрешенного и скорого отъезда, какая окружает поезда, — может быть, впечатление создается тем, что Дюи Дэлл и Вардаман на сиденье и Кеш на тюфяке в повозке едят бананы из пакета. «Ты поэтому смеешься, Дарл?»
Дарл — наш брат, наш брат Дарл. Наш брат Дарл в клетке в Джексоне, его чумазые руки легко лежат в тихих просветах между прутьями, он глядит оттуда с пеной на губах.
«Да да да да да да да да».
ДЮИ ДЭЛЛ
Когда он увидел деньги, я сказала:
— Это не мои деньги, я им не хозяйка.
— Чьи же?
— Это деньги Коры Талл. Миссис Талл. Я продала ее пироги.
— Десять долларов за два пирога?
— Не тронь. Они не мои.
— Не было у тебя никаких пирогов. Врешь. В свертке у тебя было воскресное платье.
— Не тронь! Возьмешь, вором будешь.
— Родная дочь называет меня вором. Родная дочь.
— Папа. Папа.
— Я кормил тебя и дал тебе кров. Любил и заботился, а теперь моя родная дочь, дочь моей покойной жены, над материной могилой называет меня вором.
— Говорю тебе, не мои. Мои, ей-богу, отдала бы.
— Где ты взяла десять долларов?
— Папа. Папа.
— Не хочешь говорить. Или через такой позор добыла, что боишься говорить?
— Говорю тебе, не мои. Ты понимаешь или нет, что не мои?
— Да разве ж я не отдал бы обратно? А она родного отца называет вором.
— Говорю тебе, не могу. Говорю, не мои деньги. Ей-богу, отдала бы.
— И брать не стал бы. Моя родная дочь, которую я семнадцать лет кормил, пожалела мне в долг десять долларов.
— Они не мои. Не могу.
— Так чьи же?
— Мне их дали. Купить одну вещь.
— Что купить?
— Папа. Папа.
— В долг ведь. Видит Бог, тошно мне, что родные дети меня попрекают. А я им свое отдавал, не скупясь. С радостью отдавал, не скупясь. И теперь они мне отказывают. Адди. Твое счастье, Адди, что ты умерла.
— Папа. Папа.
— Правду говорю, ей-богу.
Он взял деньги и ушел.
КЕШ
Когда мы остановились, чтобы одолжить лопаты, в доме играл граммофон, а когда лопаты стали не нужны, папа сказал:
— Надо бы их вернуть, я думаю.
И мы опять поехали к тому дому.
— Надо Кеша к Пибоди отвезти, — сказал Джул.
— Да тут делов-то на минуту, — сказал папа. Он вылез из повозки. В этот раз музыка не играла.
— Пускай Вардаман отнесет, — сказал Джул. — Он вдвое быстрей обернется. Или давай, я…
— Нет, лучше я сам, — говорит папа. — Я ведь одалживал.
И вот мы ждали в повозке, но в этот раз музыка не играла. Я думаю, хорошо, что у нас нет такой штуки. Думаю, я бы совсем не работал, только слушал. Не знаю, может, музыку послушать —
