Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню
Доктор широко раскрыл свои честные глаза и покраснел. Человек начитанный мыслит глубже прочих, но не быстрее. Подыскивая ответ, доктор успел остыть. Впрочем, он никогда и не давал воли гневу. Если доктор слышал внезапную дерзость, он обычно вскидывал подбородок и заливался легким румянцем – только это и указывало, что он рассержен; в остальном он сохранял душевный мир, не поддаваясь человеческой слабости.
И теперь доктор опустил взгляд на скатерть, где стояли не убранные после завтрака посуда и серебряные приборы, обнаружил там несколько крошек и принялся печально выстраивать их пальцем сначала в ряд, потом в круг и уж не знаю в каком еще порядке; проделывая это, доктор глубоко вздыхал.
Деврё пребывал в дурном расположении духа. Он был горд и не собирался извиняться. Но, глядя в сторону и не склоняя головы, он выразил надежду, что мисс Лилиас чувствует себя лучше.
Как же, как же, приближалась весна, и пастор знал, что вместе с весной к маленькой Лили возвращается здоровье.
– Она как птичка… как цветок, а зима почти уже прошла. – В речь доктора вплетались, как отголоски сна, красивые слова из Песни Песней, которые так любила читать маленькая Лили: – «Цветы вскоре покажутся на земле, время пения настанет, и голос горлицы послышится в стране нашей».
– Сэр, – произнес Дик Деврё (голос его звучал странно). – У меня к вам просьба: не окажете ли вы мне одну услугу? Думаю, с учетом всех обстоятельств, я хочу не слишком многого. Если я напишу письмо и передам его вам незапечатанным… письмо, сэр… к мисс Лили… не согласитесь ли вы прочесть ей это письмо вслух или отдать, чтобы она прочитала его сама? Или просто несколько слов… не на бумаге… вы их передадите?
– Капитан Деврё, – проговорил доктор сдержанно, но очень печально, – я должен вам сказать, что моя дорогая девочка очень нездорова. Она была простужена; болезнь, против обыкновения, затянулась – думаю, моя маленькая Лили унаследовала слабое здоровье ее дорогой матери, – и теперь требуется бережное, очень бережное обращение. Но слава богу, впереди весна. Да, да, теплый воздух, солнце – и она снова сможет выйти на улицу. Сад, знаете ли, посещения знакомых, небольшие прогулки. Так что я не ропщу и не отчаиваюсь, нет. – Речь его звучала, как обычно, мягко и задумчиво и сопровождалась тяжкими вздохами. – Вы ведь знаете, капитан, я старею, – помолчав, продолжил доктор, – и был бы рад, если бы она обрела доброго и нежного спутника жизни, потому что она – слабый, хрупкий цветок, так мне кажется. Бедная маленькая Лили! Я часто думаю, что она пошла в свою дорогую мать, и я ее всегда холил и лелеял. Она балованное дитя, очень балованное. – Доктор внезапно замолк и подошел к окну. – Если бы ее можно было избаловать, я бы сделал это уже давным-давно, но нет, ее не испортишь. Славная моя маленькая Лили! – Твердо, но в то же время кротко пастор Уолсингем продолжил: – Доктора говорят, что ее нельзя волновать, и я не могу этого допустить, капитан. Ваше послание я ей передал… когда же это было?.. Четыре, нет – пять месяцев назад. Я передал его охотно, потому что был о вас хорошего мнения.
– А теперь нет… теперь все иначе, – яростно прервал его Деврё.
– Так вот, ее ответ вам известен; она дала его не сгоряча, без спешки, приняв окончательное решение, которое я собственноручно записал и отослал вам.
– Я думал, доктор, вы мне друг, а теперь уверен, что это не так, – отозвался молодой человек по-прежнему с горечью.
– Ах, капитан, не считайте своим другом того, кто друг вашим порокам; если вы восстаете на тех, кто указывает вам на ваши слабости, то вы не друг самому себе. Зачем же видеть врагов в своих самых ревностных доброжелателях?
– Все мы не без греха, сэр, и мои грехи не самые тяжкие, но все же мне не дозволено ни исповедаться, ни получить прощение. Этому есть причина, и вы ее от меня скрываете.
Гордый, побледневший от ярости, Деврё был чертовски хорош, и красота его носила на себе печать порока.
– Она не назвала причины, сэр, – ответил доктор Уолсингем. – Лилиас не сказала ничего, но, как я понял, она вас не любит, и она просила меня больше об этом не упоминать.
– Она не назвала причины, однако же причина вам известна, – свирепо сверкая глазами, произнес Деврё.
– Право, сэр, я не знаю, – ответил священник.
– Да нет же, знаете… вы должны… вы дали понять… во всяком случае, вы слышали обо мне что-то дурное, потому и относитесь теперь к моему сватовству неблагосклонно.
– В самом деле, за последнее время я слышал о вас немало дурного, капитан, – отвечал доктор Уолсингем уверенно и не спеша, но с печалью. – Я слышал достаточно, чтобы убедиться: не такой муж нужен женщине, которая стремится обрести надежного спутника и честный, мирный очаг.
– Я знаю… вы говорите так из-за той палмерзтаунской девицы, которая меня оболгала? – вскричал Деврё.
– Эта несчастная молодая женщина, капитан, носит фамилию Глинн, и вы ее обманули, обещав жениться.
В то же мгновение Деврё вскочил. Он походил на призрак, в глазах горел синий огонь, с побелевших губ не сорвалось ни слова – несколько секунд слышалось лишь тиканье прозаических старых часов миссис Айронз на верхней площадке лестницы; изящная рука капитана была протестующе вскинута, весь его облик, напоминавший одновременно о рае и аде, мог бы принадлежать падшему ангелу.
– Пусть всеблагой Творец покарает меня смертью здесь, у ваших ног, доктор, если это не ложь! – вскричал капитан. – Ничего я ей не обещал – она скажет вам сама. Я полагал, она давно вам сказала. Эту ложь придумала ее мамаша, воплощенная дьяволица, уж не знаю зачем – наверное, просто из адского пристрастия к интригам.
– Было обещание или его не было, – серьезно
