Джордж Элиот - Мельница на Флоссе
— Я возражаю не против прогулки, а против того, чтобы в лодке нас было четверо, — ответил Стивен, опомнившись и стыдясь своей неучтивости. — Если бы речь шла о прогулке вчетвером — этим четвертым были бы вы, Фил. Но мы не станем делить между собой высокую честь сопровождать дам. Я поеду в следующий раз.
Этот разговор привел к тому, что Филип вновь начал с тревожным вниманием наблюдать за Стивеном и Мэгги. Когда все они возвратились в дом, решено было заняться музыкой, и, поскольку миссис Талливер и мистер Дин увлеклись игрой в крибедж, Мэгги уединилась, присев к столику с книгами и вязаньем, однако не принималась за работу и в рассеянности слушала музыку. Вскоре Стивен выбрал дуэт, который, по его настойчивой просьбе, должны были петь Люси и Филип: он и раньше не раз просил их об этом, но в Этот вечер Филипу казалось, что за каждым словом и взглядом Стивена скрывается какая-то цель, и он пристально наблюдал за ним, сердясь в то же время на свою подозрительность. Разве Мэгги не опровергла все его сомнения? А ведь она была сама правдивость: нельзя было не верить ее словам, ее взгляду во время их последнего разговора наедине. Вероятно, Стивен совершенно очарован ею (да и что могло быть естественнее?); но Филип чувствовал, что поступает низко, пытаясь проникнуть в горестную тайну друга. Тем не менее, он не спускал глаз со Стивена, который отошел от рояля, медленно приблизился к столику, где сидела Мэгги, и с небрежным видом принялся перелистывать лежавшие там газеты. Потом он сел спиной к роялю и, прижав локтем газету и опершись головой на руку, погрузился в чтение, словно был увлечен столбцом местных новостей в «Лейсхемском вестнике». В действительности он смотрел на Мэгги, которая, казалось, не обратила внимания на его приближение. Присутствие Филипа давало ей силы для борьбы: ведь всем нам легче проявлять сдержанность там, где на нас взирают с почтением. Но наконец до нее донеслось слово «дорогая», произнесенное с нежной и горькой мольбой — так просит тяжелобольной о том, что должен был бы получить и без просьбы. Она ни разу не слышала этого слова со времени их прогулки в Бассете, когда оно снова и снова срывалось с губ Стивена так же непроизвольно, как если бы то был едва внятный стон. Филип ничего не мог слышать, но, став по другую сторону рояля, он увидел, как Мэгги встрепенулась, потом, покраснев, посмотрела на Стивена и тотчас же с опасением оглянулась на него. Она ие подозревала, что Филип следит за ней, но все ее существо пронзил стыд от сознания необходимости что-то скрывать — стыд, заставивший ее подняться с места, подойти и встать позади матери, занятой игрой в крибедж.
Вскоре Филип отправился домой во власти страшного сомнения, смешанного с мучительной уверенностью. Теперь он уже не мог противиться мысли, что между Мэгги и Стивеном существует какое-то обоюдное понимание, и до поздней ночи его болезненно впечатлительная душа была отягощена этим, доводившим его почти до безумия, фактом: он не находил объяснения, способного примирить это обстоятельство со словами и действиями Мэгги. Когда наконец непреодолимая потребность верить в нее с вновь возродившейся силой овладела им, понадобилось не много времени, чтобы ему открылась истина: Мэгги борется, она хочет устранить себя — вот ключ ко всему, что он наблюдал после своего возвращения. Но, вопреки этой уверенности, его одолевали сомнения, которые он не в состоянии был отогнать. Воображение рисовало ему все происшедшее. Стивен до сумасшествия влюблен в Мэгги; он, должно быть, сказал ей об Этом; она отвергла его и спешит обратиться в бегство. Но он — откажется ли он от нее, зная, что ее чувство к нему делает ее почти беззащитной, — думал Филип с сокрушающим отчаянием.
Когда наступило утро, он испытывал такую слабость, что был не в силах, несмотря на свое обещание, участвовать в речной прогулке. Смятенный и подавленный, он ни на чем не мог остановиться, не мог принять никакого решения. Сперва ему пришла мысль, что надо немедленно увидеть Мэгги и просить ее открыться ему; вслед за тем он начал сомневаться, насколько позволительно его вмешательство. Разве все это время он не навязывал себя Мэгги? В давние годы она произнесла в своем юном неведении некие слона: этого достаточно, чтобы возненавидеть его хотя бы потому, что слова эти стали для нее оковами. И вправе ли он просить, чтобы она открыла ему свои чувства, когда она намеренно таит их от него? Он не должен видеть ее до тех пор, пока не уверится, что им руководит не себялюбивый гнев, а лишь бескорыстная забота о ней. Рано утром он написал и отослал со слугой коротенькую записку Стивену, извещая его, что внезапное недомогание не позволяет ему сдержать слово, данное им мисс Дип. Не будет ли Стивен так любезен, что передаст его извинения и заменит его?
У Люси созрел прелестный план, примиривший ее с отказом Стивена участвовать в прогулке. Она узнала, что ее отец в десять часов поутру едет каретой в Линдум, а ведь Линдум — то самое место, где ей надо непременно побывать, чтобы сделать совершенно необходимые покупки, которые никак нельзя отложить до другого случая; и тетушка Талливер тоже должна ехать, кое-какие покупки имеют отношение и к ней.
— Для тебя ничто не меняется, ты все равно поедешь кататься, — сказала она Мэгги, когда, окончив завтрак, они вместе поднимались по лестнице. — Филип будет здесь в половине одиннадцатого. Утро восхитительное. И не возражай, пожалуйста, грустное создание! Какая польза в том, что я волшебница-крестная, если ты отворачиваешься от всех моих чудес? Не думай о несносном кузене Томе: ничего не случится, если ты разок ослушаешься его.
Мэгги не упорствовала. Она почти радовалась этому плану: может быть, она обретет хоть немного сил и спокойствия, побыв наедине с Филипом, — это было бы возвращением к прежней более спокойной жизни, ибо душевная борьба тех дней казалась ей теперь отдыхом по сравнению с нынешним каждодневным смятением. Она приготовилась к поездке и в половине одиннадцатого уже сидела в гостиной.
Звонок раздался точно в назначенное время. Мэгги с печальной нежностью думала, каким сюрпризом окажется для Филипа их утренняя прогулка вдвоем, как вдруг услышала в холле твердые, быстрые шаги, отнюдь не похожие на шаги Филипа: дверь растворилась, и вошел Стивен Гест.
В первый момент оба были слишком взволнованы, чтобы Заговорить. Стивен уже знал от слуг, что все остальные уехали. Мэгги встала и снова села; сердце ее отчаянно билось; Стивен, бросив шляпу и перчатки, молча сел рядом. Она думала, что скоро должен явиться Филип, и с огромным усилием — видно было, как она дрожит, — поднялась, чтобы пересесть на другой стул, подальше.
— Он не придет, — тихо произнес Стивен. — Вместо него еду я.
— О, мы не можем ехать, — выговорила Мэгги, снова опускаясь на место. — Люси не ожидает, она будет огорчена. Почему не придет Филип?
— Он нездоров и просил меня заменить его.
— Люси уехала в Линдум, — сказала Мэгги, поспешно снимая шляпку. Руки ее дрожали. — Мы не должны ехать.
— Хорошо, — мечтательно отозвался Стивен, глядя на нее и перекидывая руку через спинку стула. — Тогда мы останемся здесь.
Он смотрел в самую глубину ее глаз: таинственные и далекие, словно звездная мгла, они в то же время были близкими, полными застенчивой любви. Мэгги сидела не шевелясь — может быть, мгновение, может быть, минуты, — до тех пор, пока не унялась беспомощная дрожь и горячий румянец не окрасил щек.
— Слуга ждет; он понес подушки в лодку, — вымолвила она. — Вы не пойдете, не скажете ему?
— Что мне ему сказать? — почти шепотом проговорил Стивен.
Теперь он смотрел на ее губы. Мэгги не отвечала.
— Поедемте, — умоляюще шепнул он, поднимаясь и беря ее под руку, чтобы помочь ей подняться. — Нам уже недолго быть вместе.
И они пошли. Мэгги чувствовала, как ее ведут по саду мимо кустов роз, уверенно и нежно помогают сесть в лодку, заботливо укладывают подушки и плащ у ее ног, раскрывают над ней зонт (о котором сама она забыла). Казалось, все та же посторонняя воля, без участия ее собственной, увлекает ее за собой, словно это была приданная ей самой сила, которую своим внезапным действием возбуждает в нас тоническое средство — ничего другого она не чувствовала. Памяти как бы не существовало.
Они быстро скользили по реке, Стивен греб, и течение несло их мимо домов и деревьев Тофтона, все дальше, мимо Залитых солнцем полей и лугов, проникнутых невинной радостью, обращенной без единого упрека к плывущим в лодке. Дыхание молодого, еще не изведавшего усталости дня, восхитительно ритмичный всплеск весел, обрывок песни пролетающей птицы, словно перелившийся через край избыток счастья, сладостное одиночество двух существ, слитых воедино в глубоком ненасытном взгляде, который не нужно отводить, — что еще могло быть в их душах в этот первый час? Томительно нежные, приглушенные возгласы время от времени срывались с уст Стивена, продолжавшего медленно, почти машинально грести: они ни о чем не говорили, ибо что такое слова, как не выражение мыслей? А мыслям не было места в той волшебной дымке, которая окутывала их, мысли принадлежали далекому прошлому и не менее далекому будущему. Мэгги лишь смутно различала берега, мимо которых они плыли, взгляд ее, не узнавая, скользил по селениям, ей было известно, что их еще несколько до Лукрета — там они всегда останавливались и оставляли лодку. Мэгги всегда была склонна к рассеянности, и не было ничего удивительного в том, что она не замечала знакомых мест.
