Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Вылезает Пепек и срывает маску; он собрался было смачно выругаться, да бросил взгляд на Станду. «Каков наш откатчик! — ворчит он. — Видно, придется мне подбросить ему еще уголька!» А Станда уже мчится во весь дух со второй нагруженной вагонеткой, не чуя ее веса. Крепильщик с улыбкой оглядывается ему вслед: «Славно у нас нынче работа идет!.. Придется нам поднажать, ребята, чтобы за ним угнаться!..» И все начинают двигаться быстрее, еще быстрее… Запальщик Андрес бегает по штреку, словно серая мышь, лампа Хансена мигает то на одном, то на другом конце штрека, крепильщик Мартинек с Матулой лишь шевельнут руками — и, глядь, уже стоят новые противовзрывные оклады — стойки, распорки и переклады; а из завала сплошным потоком льется уголь, и Станда носится с вагонеткой туда и обратно, туда и обратно, теперь уже зигзагами, кружится по каким-то запутанным подземным ходам и не может остановиться. «Да я не найду обратной дороги к команде!» — испугался он и проснулся. Оказывается, он задремал сидя, уткнувшись носом в больную руку, и слегка вспотел, и сердце у него часто бьется.
«Уж не лихорадка ли у меня», — тревожно подумал он, прижав руку к сердцу. Нет, оно бьется уже спокойнее. Скоро семь — значит, команда отработала половину смены. Сейчас Мартинек достанет свой ломоть хлеба с салом — он вообще очень любит поесть. «Ну как, ребята, подвигается работа?» — «Сволочная работа, приятель, — сплевывает Пепек, — а тут еще эта идиотская маска на роже! Но мы скоро пробьемся насквозь; надо довести работу до конца, черт побери, не оставлять же другой команде!» Из дыры выползает дед Суханек. «Ребятки, скоро кончим! — радостно тараторит он. — Там гулко так отдает!»
«Постойте-ка, — говорит Андрес. — Сбойка — это самое трудное; как пробьешь целик, может обвалиться кровля. Надо решить, кто пойдет добровольно. Я бы, к примеру, пошел», — спокойно предлагает он.
«Не выйдет, — возражает Суханек. — Потом скажут еще, мол, ни один шахтер не захотел лезть. Это дело проходчиков».
«Я закончу сбойку», — бормочет Адам и собирается надеть маску; но тут перед Адамом вырастает Станда.
«Вы не пойдете туда, Адам. Вы не имеете права».
«Почему… почему не имею права?..»
«Потому что вас любит Мария! Разве вы не видите этого, дружище?! Да вылезьте вы наконец из своей черной шахты, скажите ей: ну вот, Марженка, быть может, теперь удастся все исправить; разве мало мы с тобой мучились! Адам, слушайте, вам обязательно надо вернуться домой!..»
«Станда прав, — присоединяется команда, — поглядите, каков парень, кто бы подумал! Ты, Адам, туда не пойдешь, дело решенное. Ребята, кто полезет?»
— «Я, — вполголоса говорит Станда, ворочаясь на своей постели. — Ребята, пустите меня туда! Я еще ничего толкового не сделал… Кому я нужен? Глядите, только у меня никого нет! Ну, прошу вас, господин Андрес, прошу вас, ребята…»
Станда видит совсем близко ввалившиеся глаза Адама — в них такое странное выражение.
«Станда, — глухо спрашивает Адам, — это правда… что Мария меня любит? Ты точно знаешь?»
«Да, знаю. Ведь я сам любил ее, дружище… Иди же, иди к ней, оставьте вы меня наконец в покое!»
— И они пустят меня, — улыбается Станда с закрытыми глазами. — Я проползу до самого конца… на животе… теперь — насадить зубок; осторожно, чтобы его не заклинило! Хорошенько нажать… видите, какие пустяки! Та-та-та-та, ррта-та-тат-та, целик поддается, дробится, распадается, трещит, рука уже чувствует порыв воздуха с той стороны. Трах! — стена проломилась… ребята, мы пробились! Эй, вы еще живы, вы трое? Жив ли еще Иозеф Мадр, и Ян Рамас, и Кулда Антонин, отец семерых детей? Докладывает первая спасательная: Аксель Хансен, запальщик Андрес, забойщик Адам, дед Суханек, крепильщик Мартинек, каменщик Матула, Фалта Пепек а последний — Пулпан Станислав, с позволения сказать, откатчик… Но тут кто-то дергает Станду за ногу и кричит: «Назад!..» Что случилось? Ничего, только сверху бесшумно и медленно сползает огромный камень, отрывается и страшной тяжестью обрушивается на левую руку Станды. Это конец. Над головой гремит, и камень неотвратимо падает и крушит грудную клетку и сердце откатчика Пулпана.
— Это конец, — шепчет Станда и широко открывает глаза. Он видит белую комнату, белые голые стены, белый мирный потолок и с трудом переводит дух. Отчего вдруг так сдавило грудь? Какая невыносимая тяжесть!
Семь часов. Станда соскакивает с постели и звонит — куда девали мою одежду? Мне ведь надо пойти к товарищам, надо дождаться их после смены!
— Где моя одежда? — настойчиво сквозь зубы требует он у маленькой перепуганной сестры. — Мне нужно выйти!
В конце концов сестра, не выдав одежды, приводит к нему молодого врача. Станда лихорадочно объясняет, что он должен пойти к своей команде, но доктор молча сует ему под мышку термометр.
— Я совсем здоров, — стучит зубами Станда, — пожалуйста, пожалуйста, пустите меня к нашим!
Молодой врач пожимает плечами — жара нет, но нужно соблюдать порядок; больница — не проходной двор.
— Знаете что, — решает он после долгих размышлений, — я буду сегодня вечером в заводской гостинице. Сейчас отправляйтесь куда угодно, но к одиннадцати зайдите туда за мной. Я захвачу вас с собой на обратном пути в больницу, чтобы вам не беспокоить привратника. Желаю хорошо повеселиться, — задумчиво добавил молодой врач, очевидно считая, что тут замешана какая-нибудь девушка.
Но одеться, оказывается, очень трудно — Станда не может просунуть левую руку в рукав. Маленькая сестра, внимательно моргая, закалывает пиджак булавкой у самого подбородка, чтобы вид у Станды был более или менее приличен; рука на перевязи под пиджаком, воротник поднят, вот так; его провожают до самых ворот, и теперь он может идти куда угодно!
Уже восемь часов, быстро смеркается; Станда бежит к шахте «Кристина». Сейчас, вероятно, приходит следующая смена, докладывает десятник Казимоур со своей командой. Ребята натягивают на себя рубахи, изредка перебрасываясь скупыми словами; а теперь они тянутся разорванной цепочкой, раскачивая лампы, и молчат. То тут, то там вспыхивают вечерние огоньки, зажигаются дуговые лампы над «Мурнау» и Рудольфовой шахтой, красное зарево встает над коксовыми заводами; вдоль черных улиц протянулись огненные ожерелья фонарей; Станда прибавляет шагу. Теперь, должно быть, товарищи идут по бесконечному коридору с вереницей электрических лампочек под сводом. Что это шумит? Станда остановился и взглянул вверх. Деревья, листья на деревьях! Откуда взялись деревья в откаточном штреке? Сейчас команда, вероятно, уже у клети, поднимается на-гора; от усталости все клюют носом, глаза слипаются, но клеть мчится вверх, все выше и выше, конца не видно; шахтерскими лампочками, что мигают вверху, усыпан весь небосвод; когда глядишь вверх, на звезды, кажется, что весь мир, вся жизнь проваливаются куда-то глубоко, как стены в шахте. А клеть все возносится в черном бесконечном стволе звездной ночи; Адам устремил в пустоту ввалившиеся глаза, Пепек хмурится и дергает головой, точно ему тесен ворот, Матула тяжело сопит, лицо Андреса твердеет, дед Суханек шевелит губами, словно молится, а крепильщик сияет сонной улыбкой. Теперь клеть замедляет ход — где-то возле Млечного Пути — и останавливается: бог в помощь! И команда выходит из бескрайней ночи, подмигивая маленькими огоньками своих лампочек. Ребята, смена кончилась!
Станда шагает дальше по черной аллее. Теперь ребята раздеваются в душевой; от Пепека несет потом, Матула почесывается, дед Суханек заводит свою болтовню, Адам тихо идет под душ и начинает свое бесконечное мытье; он крепко трет длинные бедра и впалый живот, серьезно глядя куда-то в пространство глубоко запавшими глазами. «Да-а, ребята, — сладко зевает крепильщик, — ну и смена нынче выдалась!»
Над «Кристиной» сияют дуговые фонари, уже видны ярко освещенные окна машинного зала и черный силуэт копра. Станда прибавляет шагу и рысью мчится к решетчатым воротам. «Как бы не опоздать», — думает он с внезапной тревогой.
У ворот «Кристины» никого нет. Не стоят в ожидании Мария, Хельга, нет неряхи Анчки, нет там даже и тех трех женщин, что стояли, как изваяния, — жены шахтеров — Иозефа Мадра, отца троих детей, крепильщика Яна Рамаса, отца одного ребенка, и откатчика Антонина Кудлы, отца семерых детей. Станде стало не по себе; странно, что тут никого нет, ведь наша команда не могла еще уйти! Где-то между черными строениями мелькает лампочка — вероятно, ночной сторож или пожарная охрана. Станда терпеливо ждет. «Собственно, мне на шахте уже делать нечего, — говорит он себе, — только пальцы мои там остались. Я похож на женщину с ребенком, когда баюкаю на груди эту дурацкую руку, — подумалось ему. — Хоть бы жены были здесь, с которыми я мог бы ждать: неряха Анчка со своими двумя карапузами, госпожа Хельга с ребенком под сердцем, и Мария, Мария… Почему же никого нет? — замирает Станда с возрастающей тревогой, зевая от волнения и холода; он начинает зябнуть в своем пиджаке, заколотом булавкой. Им уже давно пора быть здесь! Вот сейчас они вынырнут из того коридора и зашагают вразвалку к проходной, чтобы сдать номера; я и до сотни не досчитаю…»
