Европолис - Жан Барт
Чудодейственное письмо положило конец вражде в доме Стамати. Если супруги и не помирились полностью, то все же заключили перемирие, нечто вроде молчаливого соглашения. Стамати постепенно стал приобретать в доме какое-то значение. Началась лихорадочная подготовка к встрече американца.
Покупались ковры, лампы, новая мебель. Стамати решил сделать заем в Греко-румынском банке.
Директор банка Ксенаки, известный своим педантизмом, принял его на этот раз с улыбкой на устах. Весьма любезно он предоставил Стамати кредит, даже не потребовав никакого обеспечения, надеясь на вклад, который сделает в банк его братец, приезжающий из Америки.
ГЛАВА III
— Я знаю, что вы ценитель. Это настоящая гавана. — И начальник полиции Петрэкел Петрашку, достав из кармана внушительный портсигар с серебряной монограммой, вежливо предложил доктору Ласку сигару, завернутую в блестящую бумагу.
Известный профессор естественного факультета Ясского университета приехал в дельту, чтобы изучать жизнь комаров.
Взяв сигару, предложенную ему полицмейстером, и ощутив приятный запах, профессор внимательно исследовал ее, поднеся к толстым стеклам очков.
— Сигара, должно быть, великолепная! Откуда поступают такие сигары?
Полицмейстер скрыл в усах тонкую улыбку.
— Откуда они поступают, трудно сказать. И не все ли это равно? Достаточно того, что я обязуюсь снабжать вас ими все время, пока вы будете находиться среди нас — И после долгой паузы он добавил: — Это единственная взятка, которую мы позволяем себе брать с иностранных пароходов… И то скорее для того, чтобы досадить господину Тудораки, самому непреклонному таможеннику во всем нашем государстве.
— Скажите, кто у вас лучший парикмахер в городе? — спросил профессор, с досадой поглаживая искусанный комарами и порезанный бритвой подбородок.
— Почему же вы мне раньше не сказали? Пойдемте к Нику Политику. У него бреются все порядочные люди.
На набережной, в двух шагах от кофейни, находилась парикмахерская Фотиадеса, доводившегося Стамати деверем.
На огромной белой вывеске было начертано синими буквами:
ПАРИКМАХЕРСКАЯ «ЭЛЛАДА».
АМЕРИКАНСКАЯ АНТИСЕПТИКА
На вертикальных досках перечислялись все виды обслуживания: «Модная дамская стрижка «а-ля гарсон»[12]. Маникюр. Завивка. Мытье головы. Банки и пиявки».
Под огромным красным крестом на стекле витрины для привлечения капитанов английских судов было выведено кривыми буквами: «Здесь говорят по-английски».
Внутри были видны зеркала, широкие американские кресла, фаянсовые раковины умывальников и разная современная аппаратура. В витрине была сооружена огромная пирамида из флаконов из-под духов и баночек для помады.
Поскольку все места в парикмахерской были заняты, профессор и полицмейстер в ожидании прогуливались по тротуару.
— Хозяин весьма забавный человек, большой оригинал, филантроп и пламенный патриот.
— А почему его зовут Нику Политик?
— Потому что политика — его страсть. Он ежедневно прочитывает все греческие и румынские газеты. Он в курсе всей мировой политики и рассуждает о ней с уверенностью и компетентностью государственного деятеля. Избави вас бог возразить ему, когда у него в руках бритва. Он выходит из себя, начинает размахивать руками, того гляди, перережет горло — невзначай, конечно. Порой мне бывает просто страшно. Сидя перед зеркалом, я молчу как мышь, пока он меня бреет. Пусть себе болтает, что хочет, и только когда встаю, свежевыбритый, я открываю рот, чтобы подразнить его. А так он прекрасный парикмахер. Рука у него легкая. Но он слишком горяч и чересчур увлечен политикой, это единственный его недостаток. Все патриоты уважают его и даже восхищаются им с тех пор, как он сделал благородный жест.
— Какой жест? — с любопытством спросил профессор, закуривая гаванскую сигару.
— Об этом стоит рассказать, потому что это интересно. — И полицмейстер начал рассказывать: — Это было во времена греко-турецкой войны тысяча восемьсот девяносто шестого года. С юга, из Греции, был прислан специальный пароход, чтобы отвезти на родину греков, рассеянных по всем дунайским портам. Пароход с добровольцами, которые должны были вступит в греческую армию, спускался из Брэилы и пришвартовался здесь, как раз напротив парикмахерской. Греками, проживавшими в порту, овладел неимоверный энтузиазм. Нику, так тот просто кипел. Он давно уже перевалил за призывной возраст и в списке, составленном консулом, не числился. Но в самый последний момент, когда пароход уже выбирал якорь перед отплытием, он не выдержал. Его словно прорвало. Он отшвырнул бритву и намыленный помазок и, как был в белом халате, выскочил, словно сумасшедший, из парикмахерской. В два прыжка он оказался на борту и был таков. Клиент, сидевший в кресле перед зеркалом, так и остался дожидаться его с одной выбритой щекой, а с другой в мыле.
Жена Нику, Олимпия, на набережной хлопнулась в обморок на руки родственников. Нику даже не взглянул на нее. Глаза его были устремлены только к далекой родине, которая звала его выполнить свой долг. В знаменитом сражении при Домокосе он не смог принять участия. В первый же день по прибытии в Пирей он споткнулся о какие-то рельсы и сломал ногу. Три месяца он провалялся в госпитале, но вернулся все-таки героем.
Несколько лет назад, когда убили греческого короля Георга, Нику рыдал в своей парикмахерской словно ребенок. Он рвал на себе волосы и причитал: «Я же говорил, чтобы его не выпускали одного на улицу… Ведь там все сумасшедшие… И как можно было убить Георгиоса Первого, самого лучшего и милосердного из всех королей Греции…» Я едва его сумел утешить. Потом ему пришла в голову мысль, что он непременно должен отправиться в Афины и отомстить за убийство короля. Но вскоре он стал самым пылким поклонником Венизелоса.
Но вот с тех пор, как пришло письмо американца, он ходит весьма огорченный. Между греками произошел раскол, все семьи перессорились, каждая хочет заполучить этого американца.
— Какого американца? — недоуменно спросил профессор.
— Как, вы не знаете? Вы не в курсе событий? Погодите, я вам расскажу, это очень интересно.
И полицмейстер начал подробно излагать все, что было связано с интригующим письмом.
— Значит, вы полагаете, что эта история с американцем вполне серьезна? — внимательно выслушав все, спросил профессор.
В его уме завертелись фантастическим хороводом астрономические цифры, миллиарды долларов, щедро раздаваемые фондами Карнеги или Рокфеллера, сказочные богатства, завещанные на дело развития науки и процветания человечества.
— Кто знает! — заключил полицмейстер. — Поживем, увидим. Даже мне, совершенно не заинтересованному лицу, любопытно посмотреть, чем закончится вся эта история, от которой весь порт сошел с ума.
* * *
