Джим Томпсон - Неудачник
— Понимаю, — сказал я.
— Я здесь не вижу никаких чеков на продажу, Джим...
— Их нет, — сказал я.— Я ничего не продал.
— Ив карточках не отмечено получение денег...
— Я ничего не получил.
Он внимательно посмотрел на меня, покачивая головой:
— Нет, не такой уж ты глупый. Ты бы не стал бить баклуши весь день. Может, ты взял себе выходной, Джим? Нет? Но за целых шесть часов работы ты так ничего и не продал и ничего не получил?
— Да, ничего, — сказал я. — Я понимаю, это звучит странно, но...
— Странно? Ну, я бы так не сказал. Зайди-ка сюда, Джим. Заходи и садись на этот стул. — Он толкнул меня на стул. — А я сяду напротив. — Он так и сделал. — Ну а теперь расскажи мне все подробно.
Он сидел так близко, что его ноги прижимались к моим, к тому же он наклонился вперед, взявшись руками за подлокотники моего кресла. Понятно, что в таком положении, когда мы едва не соприкасались носами, я чувствовал себя крайне стесненно и неуютно. И моя сбивчивая исповедь, дававшаяся мне с трудом, звучала нелепо, глупо и неубедительно.
Тем не менее, что меня крайне удивило, казалось, Кларк принял мои объяснения и понял их.
— Мне тоже приходилось бояться, Джим. Бывало, от страха я едва не терял голову. Помню, как-то в Чикаго, когда я работал на одну акулу, случилась одна страшная история. Меня послали получить деньги с одного бедолаги, который работал на сталелитейном заводе, он задолжал нам сотню — половина из них были проценты, — и парень пошел на меня с бейсбольной битой. Едва не расколол мне череп. Испугался я? Да это слабо сказано, Джим. Я чуть дух не испустил. А потом побежал в офис и вернул им карточки. Босс дал мне перерыв. Он велел своим ребятам отвести меня в подвал, и у каждого из этих двух парней были бейсбольные биты, и они не просто угрожали мне ими, они пустили их в ход. И вскоре, Джим, я уже не боялся того рабочего. Я не побоялся прийти к нему за долгом. Я боялся того, что может произойти, если не получу с него денег... Ну а теперь вернемся к твоему случаю, чтобы было все понятно, Джим, — я готов заключить с тобой пари. Ручаюсь, что ты сам захочешь завтра же вернуться на эту чертову живодерню и взыщешь долг с этого поганца. Ручаюсь, что ты охотнее пойдешь туда и добьешься своего, чем придешь сюда и скажешь, что ты этого не сделал, что ты прошляпил целый день. Я прав, Джим? Разве ты сам так не думаешь?
Хотелось бы мне сообщить вам, что в этот момент я встал, сказал, чтобы он катился куда подальше со своей работой, и ушел. Но, при всем своем желании предстать в самом выгодном для меня свете, я не способен на столь откровенную ложь. Я должен был работать. Я рос в мире, где превалирует право сильного, где весьма часто дисциплина поддерживается с помощью суровых физических мер. И теперь я распознал в Кларке слишком знакомый мне тип. Такие люди не любят шутить и приводят в исполнение свои угрозы.
— Надеюсь, ты не замышляешь бросить работу, Джим? Мне не хотелось бы так думать. Посвятить человека в работу стоит денег, и считается, что я знаю, кого подбирать.
Я неуверенно возразил:
— Нет, я не хочу уходить.
— Честно? Или ты только так говоришь, а сам уйдешь и больше не появишься? Если ты задумал что-нибудь в этом роде...
— Нет, не задумал.
— Молодец, Джим! — Он вдруг усмехнулся и шутливо ткнул меня в подбородок. — Теперь ты в порядке, теперь ты будешь хорошо работать. Ты просто испугался — а бояться нечего.
Чтобы как-то сократить эту бесконечную историю, скажу, что на следующий день я действительно пошел на скотобойню и получил деньги с человека, который накануне едва не убил меня свиной тушей. Я пропустил последний час занятий в колледже и поэтому смог прибыть на место до полудня. Я ждал у ворот, пока Браун не вышел на ленч. Захваченный врасплох и не имея преимущества, которое было у него накануне, он сразу же расплатился. Собственно, кинув на меня испуганный взгляд, он тут же достал деньги, не дожидаясь, когда я спрошу их.
Ободренный успехом, в этот день я получил много денег. Но на следующий день меня снова постигла неудача, и к субботе я почти ничего не собрал и не продал. Кларк, чье отношение день ото дня становилось все более зловещим, задержал меня для нового «совещания».
Оно началось почти так же, как и предыдущее. И сцена была поставлена таким же образом. Посадив меня перед собой, он прижал меня своими коленями и руками и придвинул ко мне свое лицо. Тихим, журчащим голосом он прочел мне лекцию об опасности неуместного страха. Он был совершенно серьезным. Время от времени, чтобы подчеркнуть свою мысль, он сдавливал мне руку, и я чуть не вскрикивал от боли. И тем не менее в самом важном, в глубине сердца или мозга, что делает человека таким, какой он есть, я оставался неколебимым. Я его боялся, но страх не мог меня изменить.
— Джим... — Неожиданно его голос стал резким. — Ты думаешь, я с тобой шучу? Думаешь, я позволю тебе уйти безнаказанным после того, как ты сделал из меня дурака? Мальчик, если тебе только в голову такое придет...
— Нет, — сказал я. — Я знаю, что у вас на душе. И не стану вас винить, если вы меня изобьете.
— Это будет не просто битье, Джим! Господи, ты собираешься работать с понедельника или...
— Не могу, — признался я. — Я бы хотел работать — мне нужен каждый цент, который удалось бы заработать. Но будет лучше, если вы меня уволите.
— Ну уж нет, этого ты не дождешься. Я тебя не уволю, но и ты работу не бросишь.
Я пожал плечами и решил говорить с ним начистоту. Он мог удержать меня на работе — сделать так, чтобы мне не захотелось уходить, — но не мог заставить меня участвовать в этом грабеже и насилии. Если он думал, что это ему удастся, добавил я весьма неуверенно, сейчас как раз самый момент попытаться.
— Вот как? — удивленно переспросил он. — Тебе так этого хочется?
— Видите ли...
— Скажи, Джим... — Он замолчал и облизнул губы. Затем, растерянно глядя на меня, продолжал чуть ли не увещевательным тоном: — Послушай, Джим, мне кажется, ты парень свойский. Мы с тобой ровесники, и у меня такое впечатление, будто мы с тобой ходили в соседние школы. Так в чем же дело, парень? Почему все так странно получается?
— Не знаю, — сказал я.
— Ты уверен, что наши злостные неплательщики тебя не обманывают? Может, они тебя разгадали и теперь знают, как с тобой...
— Дело не в них, — перебил я. — Дело во мне, что-то удерживает меня. Не знаю, как это объяснить, но только...
— А ты попробуй, Джим, может, получится.
— Мне кажется, что я их не очень боюсь, — сказал я. — Некоторые из них могут провернуть какой-нибудь фокус, вроде того парня на скотобойне, но я знаю, что на самом деле им с нами не справиться. Потому что все права на нашей стороне. И закон, и кучка головорезов, которые могут их до нитки обобрать. Я не могу воевать по таким правилам. Мне их жалко.
— Но им-то тебя не жаль, Джим! Они тебя ненавидят. Вспомни, что сделал этот Браун.
— Да помню я. Именно с этого все и началось. Я вижу, что они чувствуют по отношению ко мне, но меня это не возмущает. Будь я на месте Брауна, если бы кто-нибудь всучил мне такую рухлядь в четыре раза дороже, чем она стоит, а потом еще отколотил мою жену, наверное, я поступил бы точно так же.
— Но, Джим, они ведь не обязаны покупать это дерьмо. Если они настолько глупы...
— Наоборот, они как раз вынуждены его покупать или обходиться безо всего. Больше им никто ничего не продаст.
— Да, но... — Кларк неуверенно замолчал. — Да, Джим, но... — медленно проговорил он и снова замолк. — Понимаешь, Джим, это... как бы это сказать... гм...
Он встал и начал расхаживать по комнате, а потом внезапно повернулся и торжествующе воздел палец.
— Вот, Джим, теперь я понял. На самом деле мы оказываем услугу этим людям. Мы работаем, чтобы помогать им, а помощь, естественно, стоит денег, поэтому мы вынуждены... гм... — Он оборвал свою речь, нахмурился и разъяренно уставился мне в глаза, что заставило меня невесело рассмеяться. Несколько минут он сверлил меня взглядом, затем вдруг и сам засмеялся. — Ладно, — сказал он, — ладно, Джим, на сегодня давай на этом закончим. Но ты будешь работать, понял? Господи, да ты просто обязан работать!
Джадсон Кларк — Джад Кларк! Бывший школьный чемпион по футболу, бывший боец на кулачках, бывший вышибала денег на побегушках у акулы-рэкетира — короче, вор со школьным образованием. Я работал с ним долгие месяцы — так или иначе, а из магазина я не увольнялся — и со временем очень полюбил его. Он вызывал у меня любовь, смешанную с жалостью.
Я был, как он сказал, «парень его типа». У нас было приблизительно похожее прошлое, и, по его мнению, я должен был подчиняться складывающимся обстоятельствам из чистого самосохранения. Я обязан был так поступать, потому что в моих неудачах он видел собственное поражение. Я воплощал для него нечто очень важное, скорее всего угрозу тому представлению о правилах игры, которое было доступно его пониманию. Его ужас перед тем, что эти правила могут быть нарушены, был гораздо сильнее любого страха, который он мог мне внушить.
