Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)
XI
Сиди Тартрибенъ-Тартри
Если вы зайдете какъ-нибудь вечеромъ въ одну изъ алжирскихъ кофеенъ верхняго города, то и теперь еще можете услыхать, какъ старожилы разсказываютъ другъ другу съ подмигиваніями и усмѣшечками про нѣкоего Сиди Тартрибенъ-Тартри, очень любезнаго и богатаго европейца, который нѣсколько лѣтъ тому назадъ проживалъ здѣсь съ одною мѣстною дамочкой, по имени Байя. Сиди Тартри, оставившій по себѣ столь веселую и игривую память, былъ никто иной, — читатель уже догадался, — какъ нашъ Тартаренъ.
Да, такъ въ мірѣ семъ всегда бываетъ: въ жизни великихъ подвижниковъ и героевъ проскальзываютъ часы ослѣпленія, заблужденія и слабости. Знаменитый тарасконецъ не избѣжалъ общей участи, и вотъ почему, въ теченіе двухъ мѣсяцевъ, забывая львовъ и славу, онъ упивался любовью и предавался восточной нѣгѣ, убаюканный прелестями бѣлаго Алжира, подобно тому, какъ Аннибалъ когда-то благодушествовалъ въ Капуѣ.
Тартаренъ нанялъ домикъ въ самомъ центрѣ арабскаго квартала, хорошенькій, настоящій туземный домикъ, съ внутреннимъ дворикомъ, съ бананами, прохладною верандой и фонтаномъ. Тутъ онъ жилъ вдали отъ всякаго шума съ своею мавританкой, самъ превратившись съ головы до ногъ въ мавра, трубя цѣлый день свой кальянъ и услаждаясь конфектами съ мускусомъ. Байя тутъ же лежитъ на диванѣ съ гитарой въ рукахъ и напѣваетъ монотонныя мелодіи. Иногда, для развлеченія своего властелина, она встаетъ и исполняетъ восточный танецъ съ маленькимъ зеркаломъ въ рукѣ, въ которое любуется на свои блестящіе зубы и на кокетливыя улыбки.
Такъ какъ Байя ни слова не знала по-французски, а Тартаренъ — ни слова по-арабски, то бесѣды и не могли блистать особеннымъ оживленіемъ; и тутъ-то болтливый тарасконецъ могъ на досугѣ покаяться во всѣхъ вольныхъ и невольныхъ, но безчисленныхъ грѣхахъ, учиненныхъ имъ словомъ въ аптекѣ Безюке или въ лавкѣ оружейника Костекальда. Но въ самомъ этомъ покаяніи была своего рода прелесть. Невольное молчаніе въ теченіе цѣлаго дня навѣвало на Тартарена какъ бы сладострастную дремоту подъ звуки гитары, глухаго бурчанья кальяна и однообразнаго рокота фонтана.
Кальянъ, бани и любовь наполняли всю его жизнь. Наша счастливая парочка рѣдко выходила изъ дома. Иногда Сиди Тартри отправлялся вдвоемъ съ своею сожительницей на добромъ мулѣ полакомиться гранахами въ маленькомъ саду, куиленномъ нашимъ героемъ въ окрестностяхъ города. Но ни разу онъ и не подумалъ даже спуститься въ нижніе, европейскіе кварталы съ ихъ кутящими зуавами, съ ихъ алькасарами, биткомъ набитыми офицерами, съ этимъ вѣчнымъ дребезжаньемъ сабель по мостовой; ему противенъ и невыносимъ былъ европейско-солдатскій Алжиръ, похожій на кордегардію Запада.
Вообще доблестный тарасконецъ наслаждался полнымъ счастіемъ; въ особенности же заявлялъ свое довольство этою новою жизнью Тартаренъ-Санхо, которому очень по вкусу пришлись восточныя лакомства. На Тартарена-Кихота находили, правда, иногда минуты тоскливаго раскаянья при воспоминаніи о Тарасконѣ и объ обѣщанныхъ львиныхъ шкурахъ. Но мрачное настроеніе быстро исчезало отъ одного взгляда Байи или отъ одной ложки дьявольскихъ восточныхъ вареній, душистыхъ и пряныхъ, какъ напитокъ Цирцеи.
Вечерами заходилъ князь Григорій поговорить о свободной Албаніи. По своей безграничной любезности, этотъ милѣйшій изъ странствующихъ принцевъ исполнялъ въ домѣ должность переводчика, при случаѣ даже управляющаго, и все это даромъ, конечно, такъ, удовольствія ради. Кромѣ князя, у Тартарена бывали только турки. Всѣ ужасные пираты съ свирѣпыми лицами, нагонявшіе на него вначалѣ такой страхъ, оказались, при ближайшемъ знакомствѣ, добрыми и безобидными торговцами, лавочниками и ремесленниками, людьми благовоспитанными, тихими и скромными, себѣ на умѣ, большими мастерами играть въ карты. Раза четыре, пять въ недѣлю эти господа приходили провести вечеръ у Сиди Тартри, слегка обыгрывали его, поѣдали его варенье и въ десять часовъ расходились по домамъ, славя Аллаха и пророка его.
Проводивши гостей, Сиди Тартри и его вѣрная подруга заванчивали вечеръ на террасѣ или, вѣрнѣе, на бѣлой крышѣ дома, служившей террасой и господствовавшей надъ всѣмъ городомъ. Кругомъ тысячи такихъ же бѣлыхъ террасъ, освѣщенныхъ луною, спускались уступами до самаго моря. Съ нѣкоторыхъ изъ нихъ доносились чуть слышные звуки гитаръ. И вдругъ среди неясныхъ и трепетныхъ звуковъ, точно снопъ лучезарныхъ звѣздъ, прорѣзывала ночной воздухъ и неслась къ небу торжественная мелодія; то былъ голосъ красавца муэзина, статная фигура котораго ясно выдѣлялась на минаретѣ ближней мечети. Онъ пѣлъ славу Аллаха и далеко неслась его чудная, звучная пѣсня.
Байя тотчасъ же опускала гитару и восторженнымъ взоромъ, обращеннымъ къ муэзину, какъ бы упивалась словами молитвы. До тѣхъ поръ, пока длилось пѣніе, она глазъ не спускала съ минарета, вся трепещущая подъ вліяніемъ охватившаго ее экстаза. Растроганный Тартаренъ умиленно смотрѣлъ на нѣмую молитву своей подруги и думалъ, какъ увлекательна и хороша должна быть религія, способная доводить человѣка до такой высокой степени воодушевленія.
Облекись во вретище, Тарасконъ, и посыпь главу пепломъ! Твой Тартаренъ подумывалъ сдѣлаться ренегатомъ.
XII
Намъ пишутъ изъ Тараскона…
Разъ какъ-то Сиди Тартри возвращался одинъ верхомъ на мулѣ изъ своего пригороднаго садика. Въ воздухѣ уже вѣяло вечернею прохладой. Убаюканный развалистымъ шагомъ своего мула, охваченный полудремотой благополучнаго обывателя, сложивши ручки на животѣ, нашъ счастливецъ мѣрно раскачивался на покойномъ сѣдлѣ, обвѣшанномъ плетюшками съ арбузами и огромными толстокожими лимонами. Въ городѣ его заставилъ очнуться громкій голосъ, назвавшій его по имени.
— Э!… Вотъ нежданная встрѣча! Господинъ Тартаренъ, если не ошибаюсь?
Тартаренъ поднялъ голову и тотчасъ же узналъ загорѣлое лицо Барбасу, капитана парохода Зуавъ. Онъ сидѣлъ у двери маленькой кофейной, курилъ трубку и попивалъ абсентъ.
— А, здравствуйте, Барбасу, — отвѣтилъ Тартаренъ, останавливая своего мула, — какъ поживаете?
Вмѣсто отвѣта, Барбасу оглядѣлъ его удивленными глазами, потомъ расхохотался, да такъ расхохотался, что Тартарену стало даже неловко.
— Съ чего это вы въ чалму-то нарядились, мой добрѣйшій господинъ Тартаренъ?… Неужто правду болтаютъ, будто вы сдѣлались туркой?… А какъ поживаетъ маленькая Байичка? Все еще распѣваетъ Marco la Belle?
— Marco la Belle? — переспросилъ Тартаренъ недовольнымъ тономъ. — Да будетъ вамъ извѣстно, капитанъ, что особа, о которой вы говорите, честная мавританка и ни слова не знаетъ по-французски.
— Байя не знаетъ по-французски?… Да вы-то въ своемъ ли умѣ? — и капитанъ захохоталъ еще громче. Но, увидавши, какъ вытягивается лицо бѣдняги Сиди Тартри, онъ поспѣшилъ прибавить:- Впрочемъ, можетъ быть, это и не та совсѣмъ… Быть можетъ, я спуталъ… Только знаете что, господинъ Тартаренъ, вы хорошо сдѣлаете, если не очень-тобудете довѣрять алжирскимъ мавританкамъ и албанскимъ князьямъ!
Тартаренъ выпрямился на сѣдлѣ и выпятилъ грудь.
— Капитанъ! Князь — мой другъ!…
— Ну, ладно, ладно… не сердитесь. Выпьемте-ка лучши. Не хотите?… Не дадите ли какого порученія домой?… Тоже нѣтъ?… Ну, такъ счастливый путь… Да, кстати, землякъ, у меня вотъ хорошій французскій табакъ. Могу подѣлиться… Берите, берите!… Онъ вамъ будетъ на пользу… А то ваши проклятые восточные табаки скверно дѣйствуютъ на мозги…
Капитанъ усѣлся опять за столикъ и принялся за свой абсентъ, а Тартаренъ, погруженный въ невеселую думу, поѣхалъ домой неторопливою рысцой. Хотя его возвышенно-благородная душа и отказывалась вѣрить чему-либо дурному, тѣмъ не менѣе, его опечалили инсинуаціи капитана; а этотъ родной, провансальскій выговоръ, это напоминаніе о далекой отчизнѣ,- все это вновь разбудило смутныя угрызенія совѣсти.
Дома онъ не нашелъ никого. Байя ушла въ баню. Негритянка показалась ему безобразной, домъ мрачнымъ. Подѣ гнетомъ безотчетной тоски Тартаренъ сѣлъ у фонтана и сталъ набивать трубку табакомъ, даннымъ ему Барбасу. Табакъ былъ завернутъ въ обрывокъ газеты Семафоръ. Нашему герою бросилось въ глаза имя роднаго города и онъ сталъ читать:
«Намъ пишутъ изъ Тараскона:
„Городъ въ большомъ волненіи. Отъ Тартарена, истребителя львовъ, уѣхавшаго въ Африку на охоту за этими страшными хищникаи, уже въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ нѣтъ никакіхъ извѣстій. Что сталось съ нашимъ смѣлымъ соотечественникомъ? Страшно даже подумать, когда знаешь, какъ знаемъ мы, его необыкновенную пылкость, его безумную храбрость и жажду опасныхъ приключеній. Погибъ ли онъ, подобно многимъ другимъ, въ пескахъ пустыни, или сталъ жертвою страшныхъ чудовищъ, шкуры которыхъ онъ обѣщалъ привезти согражданамъ? Ужасная неизвѣстность! Здѣсь былъ, впрочемъ, слухъ, занесенный негритянскіми купцами, пріѣзжавшими на ярмарку въ Бокеръ, будто они встрѣтили въ пустынѣ по дорогѣ на Томбукту одного европейца, примѣты котораго сходны съ внѣшностью нашего дорогаго Тартарена… Господь да сохранитъ его намъ на многіе годы!“
