Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)
— Я вамъ говорю, что у меня пропало двадцать франковъ!
— Позвольте, однако…
— Чего тамъ, позвольте!
— Да знаете ли вы, съ кѣмъ говорите?
— Любопытно!
— Я князь Григорій Албанскій!
При этомъ имени Тартаренъ, въ сильномъ волненіи, протискался сквозь толпу къ самому столу, очень довольный и гордый тѣмъ, что встрѣтилъ албанскаго князя, съ которымъ познакомился на пароходѣ. Тутъ, однако же, оказалось, что громкій княжескій титулъ не произвелъ ни малѣйшаго впечатлѣнія на офицера, съ которымъ происходила ссора.
— Что же изъ этого слѣдуетъ? — насмѣшливо воскликнулъ офицеръ и продолжалъ, обращаясь къ публикѣ:- Григорій Албанскій?… Господа, кто слыхалъ про Григорія Албанскаго?… Никто!
Тартаренъ выступилъ впередъ.
— Извините… я знаю его свѣтлость! — сказалъ онъ, гордо выпячивая грудь.
Офицеръ осмотрѣлъ его съ головы до ногъ и пожалъ плечами.
— Ну, ладно… Подѣлите между собой мои двадцать франковъ и убирайтесь къ чорту!
Пылкій Тартаренъ хотѣлъ броситься за удалявшимся офицеромъ, но князь удержалъ его:
— Оставьте… Я самъ раздѣлаюсь съ нимъ, — и, взявши Тартарена подъ руку, онъ поспѣшно вышелъ изъ театра.
Когда они очутились на площади, албанскій князь снялъ шляпу, протянулъ руку нашему герою и, смутно припоминая его фамилію, началъ взволнованнымъ голосомъ:
— Господинъ Барбаренъ…
— Тартаренъ! — робко подсказалъ тотъ.
— Ну, Тартаренъ, Барбаренъ, все равно… Теперь мы друзья на жизнь и смерть!
Благородный албанецъ крѣпко пожалъ ему руку. Можете себѣ представить, какою гордостью сіяло лицо Тартарена.
— Князь!… Ваша свѣтлость! — бормоталъ онъ въ восхищеніи.
Четверть часа спустя, друзья сидѣли въ ресторанѣ Платановъ, на террасѣ, выходящей съ морю, и благодушествовали за бутылкою вина. Трудно вообразить себѣ человѣка болѣе привлекательнаго, чѣмъ этотъ албанскій князь. Тонкій, изящный, завитой и гладко выбритый, увѣшанный удивительными орденами, съ проницательнымъ взглядомъ, мягкими манерами и съ леркимъ итальянскимъ акцентомъ, онъ напоминалъ Мазарини въ молодости и при этомъ былъ очень силенъ въ латинскомъ языкѣ, безпрерывно цитировалъ Тацита, Горація и Комментаріи.
Онъ принадлежалъ къ древней владѣтельной династіи; по его разсказамъ можно было заключить, что братья изгнали его изъ отечества за либеральный образъ мыслей, когда ему было лѣтъ десять отъ роду. Съ тѣхъ поръ онъ скитается по свѣту, какъ истинный философъ, изъ любознательности и для собственнаго удовольствія. И странное совпаденіе — князь прожилъ три года въ Тарасконѣ. На выраженное Тартареномъ удивленіе, что онъ ни разу не встрѣтилъ его ни въ клубѣ, ни на Эспланадѣ, его свѣтлость отвѣтилъ уклончиво: «Я цочти никуда не показывался». Тартаренъ не сталъ разспрашивать: въ жизни великихъ и сильныхъ міра есть всегда немало таинственнаго.
Вообще князь Григорій оказался милѣйшимъ изъ владѣтельныхъ принцевъ. Попивая розовое вино Кресчіи, онъ терпѣливо слушалъ разсказы Тартарена про таинственную мавританку и даже похвалился, что быстро разыщетъ ее, такъ какъ былъ хорошо знакомъ со многими туземными дамами.
Выпили они основательно и бесѣдовали долго. На тосты князя: «За здоровье алжирскихъ красавицъ!» Тартаренъ отвѣчалъ тостами: «За освобожденіе Албаніи!»
Внизу подъ террасой рокотало море, плескались волны о берегъ; ночной воздухъ ласкалъ и нѣжилъ тепломъ; на небѣ сверкали безчисленныя миріады звѣздъ; въ платанахъ пѣлъ соловей.
По счету заплатилъ Тартаренъ.
IX
Скажи мнѣ имя твоего отца, и я тебѣ скажу названіе этого цвѣтка
Молодцы эти албанскіе князья, право! Ранымъ-равешенько на другой день послѣ вечера, проведеннаго въ ресторавѣ Платановъ, князь Григорій былъ у Тартарена.
— Вставайте скорѣй и одѣвайтесь… Ваша мавританка найдена… Зовутъ ее Байя… Ей двадцать лѣтъ, хороша, какъ цвѣтокъ, и уже вдова.
— Вдова!… Вотъ удача! — радостно воскликнулъ храбрый Тартаренъ, подумывавшій о восточныхъ мужьяхъ съ понятною тревогой.
— Вдова, но… у нея есть братъ.
— Ахъ, чортъ возьми!
— Свирѣпый мавръ!… Трубками торгуетъ на Орлеанскомъ базарѣ.
Минута молчанія.
— Ну, да васъ-то этимъ не испугаешь, — заговорилъ князь. — Къ тому же, мы какъ-нибудь и поладимъ, быть можетъ, съ этимъ разбойникомъ, если купимъ у него нѣсколько трубокъ. Одѣвайтесь-ка, одѣвайтесь, счастливчикъ!
Блѣдный, взволнованный, съ сердцемъ, замирающимъ отъ любви, Тартаренъ вскочилъ съ постели и сталъ наскоро застегивать свои широчайшіе фланелевые кальсоны.
— Что же мнѣ дѣлать? — обратился онъ къ князю.
— Очень просто: написать обворожительной вдовушкѣ и просить у нея свиданія.
— Такъ она знаетъ по-французски! — уныло проговорилъ тарасконецъ, мечтавшій о настоящемъ, чистѣйшемъ Востокѣ, безъ малѣйшей посторонней примѣси.
— Ни единаго слова не знаетъ, — отвѣтилъ князь совершенно спокойно. — Вы мнѣ продиктуете письмо по-французски, а я переведу, вотъ и все.
— О, князь, какъ вы добры!
Тартаренъ молча и сосредоточенно заходилъ по комнатѣ. Нельзя же писать мавританкѣ, какъ пишутъ какой-нибудь портнихѣ въ Тарасконѣ. Къ счастію, нашъ герой былъ достаточно начитанъ, что дало ему возможность изъ соединенія краснорѣчія индѣйцевъ Густава Эмара съ Путешествіемъ на Востокъ Ламартина и съ сохранившимися въ памяти отрывками изъ Жаколліо составить письмо въ наилучшемъ восточномъ вкусѣ. Письмо начиналось такъ: Подобно страусу въ пескахъ пустыни… и заканчивалась фразой: Скажи мнѣ имя твоего отца, и я тебѣ скажу названіе этого цвѣтка…
Тартарену очень хотѣлось, вмѣстѣ съ письмомъ, послать дамѣ своего сердца букетъ эмблематическихъ цвѣтовъ, какъ это дѣлается на Востокѣ; но князь Григорій сказалъ, что будетъ много превосходнѣе купить нѣсколько трубокъ у брата красавицы и тѣмъ, съ одной стороны, заручиться благорасположеніемъ свирѣпаго мавра, съ другой — сдѣлать пріятный подарокъ очаровательной мавританкѣ, курящей очень много.
— Такъ идемте скорѣй покупать трубки! — воскликнулъ сгорающій отъ нетерпѣнія Тартаренъ.
— Нѣтъ, нѣтъ… Вы подождите, я схожу одинъ… Мнѣ онъ дешевле уступитъ.
— Какъ! Вы сами?… О, ваша свѣтлость! — и сконфуженный, глубоко тронутый Тартаренъ подалъ свой кошелекъ обязательному албанцу, прося его не щадить издержекъ, лишь бы только угодить прелестной вдовушвѣ.
Дѣло, однако же, хотя и отлично направленное, пошло далеко не такъ быстро, какъ того можно было ожидать. Мавританка была очень тронута краснорѣчіемъ Тартарена, очарована его любезностью и съ нетерпѣніемъ ждала свиданія съ нимъ; всѣ затрудненія происходили со стороны брата и, чтобы устранить ихъ, приходилось покупать дюжины, сотни трубовъ, цѣлые тюки.
«На что нужны Байѣ всѣ эти трубви?» — разсуждалъ иногда самъ съ собою Тартаренъ и, все-таки, продолжалъ покорно расплачиваться.
Наконецъ, перекупивши горы трубокъ и насочинявши почти томъ поэтическихъ посланій въ восточномъ вкусѣ, Тартаренъ достигъ желаемаго. Я считаю излишнимъ распространяться о томъ, съ какимъ замираніемъ сердца собирался нашъ тарасконецъ идти на первое свиданіе, какъ тщательно онъ подстригалъ, выглаживалъ и душилъ свою загрубѣлую бороду охотника по фуражкамъ и какъ онъ не забылъ сунуть въ карманы кистень и два или три револьвера: осторожность никогда не мѣшаетъ.
Князь былъ такъ обязателенъ, что пошелъ съ Тартареномъ на это первое свиданіе въ качествѣ переводчика. Вдовушка жила въ верхнемъ городѣ. У ея двери молодой мавръ, лѣтъ тринадцати или четырнадцати, курилъ сигаретки. Это-то и былъ самъ Али, братъ красавицы. Какъ только Али увидалъ подходящихъ посѣтителей, онъ постучалъ въ дверь и молча удалился. Дверь отворилась. Гостей встрѣтила негритянка и, тоже не говоря ни слова, провела ихъ черезъ внутренній дворъ въ маленькую прохладную комнатку, въ которой ихъ ожидала хозяйка, полулежа на низенькомъ диванѣ. На первый взглядъ она показалась Тартарену меньше ростомъ и полнѣе мавританки, встрѣченной имъ въ омнибусѣ. Ужь, полно, та ли это самая? Но такое подозрѣніе лишь мимолетною искрой пронеслось въ головѣ Тартарена.
Вдовушка была такъ очаровательна: голыя ножки шаловливо выглядывали изъ-подъ складокъ пестраго платья, нѣжныя ручки были унизаны кольцами, золотистаго цвѣта лифъ обхватывалъ полный, какъ разъ въ мѣру, станъ. Вся она такая кругленькая, свѣженьная. соблазнительная. Янтарный мундштукъ кальяна дымился въ ея губахѣ и всю ее заволакивалъ нѣжнымъ облакомъ ароматнаго дыма. Тартаренъ вошелъ въ комнату, приложилъ руку къ сердцу и привѣтствовалъ хозяйку самымъ изящнѣйшимъ мавританскимъ поклономъ, стараясь придать своимъ глазамъ выраженіе пламенной страсти. Байя нѣсколько ceкундъ оглядывала его, не говоря ни слова; потомъ уронила мундштукъ, опрокинулась на подушки и закрыла лицо руками. Ея красивая шея и круглыя плечи судорожно вздрагивали отъ неудержимаго, безумнаго хохота.
