Габриэль Маркес - Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабушке (сборник)
Жаль, что Блакаман Злой не сможет повторить эту историю, чтобы поняли: она не выдумана. В последний раз, когда его видели в этом мире, он потерял даже остатки прежнего своего блеска, и дух его был сломлен, и кости не в порядке из-за невзгод пустыни. Но на нем все еще звенела пара бубенчиков, когда он появился в то воскресенье в порту Санта-Мария-дель-Дайрен с вечным своим погребальным кофром, только на сей раз он не продавал никаких противоядий. Надтреснутым от волнения голосом просил, чтобы морские пехотинцы расстреляли его публично, желая на собственной шкуре продемонстрировать воскресительные способности вот этого сверхъестественного создания, дамы и господа, и хотя вы с полным правом можете мне не верить, после того как я много лет страдал дурными замашками, обманывал и плутовал, клянусь прахом матери, что в этом испытании нет ничего потустороннего. Оно откроет вам чистую правду, а если остались у вас сомнения, обратите внимание: теперь я не смеюсь, как раньше, а сдерживаю слезы. Было убедительно, когда он расстегнул рубашку и похлопал себя по груди, показывая, что лучшее место для смерти – сердце, однако морские пехотинцы не отважились стрелять, опасаясь, что воскресные толпы сочтут такой поступок бесчестным. Кто-то, не забывший, наверное, прежние блакамановы штучки, добыл неизвестно откуда и принес в консервной банке корни барбаско[7], которых хватило бы, чтобы все корвины Карибского моря всплыли вверх брюхом, а он откупорил их с таким видом, будто собирается съесть. И действительно съел, дамы и господа, только, пожалуйста, не волнуйтесь и не молитесь, узрев меня почившим, ведь эта смерть ненадолго. В тот раз он был таким добросовестным, что не прибег к оперным стенаниям, просто спустился со стола, поискал на земле достойное место, чтобы лечь, посмотрел на меня снизу, как на мать родную, и испустил последний вздох в моих объятиях, все еще сдерживая мужские слезы, весь перекрученный столбняком вечности. Конечно, в этот единственный раз моя наука не сработала. Я засунул его в тот кофр заданного размера, где он поместился целиком, заказал ему мессу, Темную полунощницу, которая обошлась мне четыре раза по пятьдесят дублонов, потому что священник был в золотом наряде, да еще сидели трое епископов. Я распорядился воздвигнуть ему императорский мавзолей на холме, овеваемом лучшими морскими ветрами, с капеллой для него одного и железной плитой, где написано готическими прописными буквами, что здесь покоится Блакаман Мертвый, ошибочно называемый Злым, обманщик пехотинцев и жертва науки. А когда мне показалось, что почета довольно, чтобы воздать ему должное за его достоинства, я начал мстить за его гнусности и воскресил его в бронированной гробнице, оставив там кувыркаться в ужасе. Это было задолго до того, как город Санта-Мария-дель-Дайрен сожрали гигантские муравьи, но мавзолей по-прежнему стоит на холме, в тени драконов, которые поднимаются сюда подремать на атлантических ветрах, и каждый раз, когда бываю в этих местах, отвожу ему целый автомобиль роз. Сердце болит у меня от жалости к его достоинствам, но потом прикладываю ухо к плите, чтобы услышать его плач в обломках исковерканного кофра, а если он снова умер, то воскрешаю его, поскольку смысл кары в том, чтобы он продолжал жить, пока жив я, то есть вечно.
Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердой бабушке
Эрендира купала свою бабушку, когда поднялся ураганный ветер ее Несчастья. От его первого удара содрогнулся их огромный особняк с грубо оштукатуренными тускло-белыми стенами, затерянный в одиночестве пустыни. Но Эрендира с бабушкой, привычные к причудам бесноватой природы, не приняли во внимание мощный напор ветра и остались в ванной комнате, украшенной орнаментом из павлинов и нехитрой мозаикой в стиле римских бань.
Голая огромная бабка походила на прекрасную самку белого кита в мраморном водоеме. Эрендире только-только исполнилось четырнадцать лет. Она была слабенькая, хрупкая – косточки неокрепшие – и безответная не по годам. Сосредоточенно, будто совершая священный обряд, она поливала бабушку отваром из целебных трав и благоуханных листьев, которые прилипали к ее мясистой спине, к распущенным жестким волосам, к могучему плечу, татуированному похлеще, чем у бывалых моряков.
– Сегодня мне снилось, что я жду письма, – сказала бабушка.
Эрендира, которая не разжимала рта без надобности, спросила:
– А какой день был во сне?
– Четверг.
– Значит, письмо с дурной вестью, – сказала девочка, – но мы его не получим.
После купанья она повела бабушку в спальню. Старуха была такая толстая, такая грузная, что могла передвигаться, лишь опираясь на плечико Эрендиры или на величественный посох, похожий на епископский. Но в каждом ее движении, которое она делала через силу, проступало властное застарелое величие. В спальне, убранной без всякого чувства меры, с той бредовой роскошью, какой отличался весь дом, Эрендира два часа подряд возилась с бабкой. Она распутала – прядка за прядкой – ее волосы, надушила их, причесала, надела на нее платье с экзотическими цветами, подкрасила губы кармином, навела румяна на щеки, напудрила лицо тальком, смягчила веки мускусным маслом, покрыла ногти перламутровым лаком и, когда бабка стала похожей на раскрашенную огромную – выше человеческого роста – куклу, отвела ее в сад с искусственными удушливыми цветами, точно такими же, как на ее платье. Усадив бабушку в глубокое старинное кресло, похожее на трон, она оставила ее слушать в одиночестве хриплые граммофонные пластинки.
Пока бабка плыла по тинистой реке своего прошлого, Эрендира убирала дом – мрачный и сум бурный, забитый причудливой мебелью, статуями вымышленных Цезарей, алебастровыми ангелами, люстрами с хрустальными слезками, раззолоченным роялем и несметным количеством часов самых немыслимых форм и размеров. В патио была большая цистерна, где хранилась вода, которую много лет подряд таскали на своем горбу индейцы из дальнего источника. К одному из тяжелых колец цистерны был привязан захиревший страус, единственное животное в перьях, которому удалось выжить в этом гибельном климате. Особняк стоял вдали от всего, в самом сердце пустыни, и лишь неподалеку ютилось маленькое селение с жалкими прокаленными улочками, где с отчаяния лишали себя жизни козлы, когда налетал ветер Несчастья.
Это непостижимое убежище выстроил бабкин супруг, легендарный контрабандист по имени Амадис, от которого она родила единственного сына и нарекла Амадисом, и вот он, второй Амадис, был отцом Эрендиры. Никто толком не знал, как и почему появилось здесь это семейство. Среди индейцев жил упорный слух, что первый Амадис вызволил свою красавицу жену из публичного дома на Антильских островах, зарезав при этом одного мужчину, и укрылся с ней в равнодушной к закону пустыне. Когда оба Амадиса умерли – один от сжигающей душу лихорадки, другой – изрешеченный пулями в каком-то споре с соперником, – бабка похоронила их в патио, прогнала четырнадцать босоногих служанок, но по-прежнему лелеяла мечты о величии в сумраке дома, укрытого от стороннего взгляда, потому что ей жертвенно служила Эрендира, незаконнорожденная внучка, которую она взяла к себе с первых дней ее жизни.
Только на то, чтобы завести и сверить все часы, у Эрендиры уходило полдня. В тот роковой день, когда на нее обрушилось Несчастье, ей не надо было заниматься часами, потому что все часы заводились на сутки, но зато она искупала и переодела бабушку, перемыла все полы, сварила обед, протерла весь хрусталь. Часов в одиннадцать, когда она сменила воду в ведре для страуса и полила чахлую травку на могилах Амадисов, лежавших рядком, ее чуть было не сбило с ног яростным ударом ветра, который заметался из стороны в сторону, но она не учуяла в том дурного знака и не угадала, что это – ветер ее Несчастья. В полдень, протирая последние бокалы для шампанского, Эрендира уловила вдруг сладковатый запах бульона и опрометью бросилась на кухню, каким-то чудом не разбив венецианское стекло.
Еще бы чуть – и кипящая олья пролилась на плиту. Эрендира поставила тушить мясо со специями, приготовленное заранее, и, урвав свободную минутку, села на кухонный табурет. Девочка закрыла глаза и вскоре открыла, но в них уже не было никакой усталости. Она принялась наливать суп в фарфоровую супницу, но делала это во сне!
Бабка одиноко сидела во главе банкетного стола, накрытого на двенадцать персон и уставленного серебряными подсвечниками. Едва зазвенел ее колокольчик, Эрендира примчалась с дымящейся супницей. Пока девочка наливала в тарелку суп, бабушка, заметив, что она делает все в забытьи, как сомнамбула, быстро провела рукой перед ее глазами, точно протирая незримое стекло.
Эрендира так и не увидела бабушкиной руки. Старуха посмотрела на нее сторожким взглядом и, когда девочка направилась на кухню, громко окликнула: