Роже дю Гар - Старая Франция
За ним житейский путь, подходящий к концу. Это не ахти что, но ему желалось, чтобы его существование было образцовым. Тридцать лет он не доставлял себе никаких иных радостей, кроме того, что хорошо делал свое дело; он героически оборонялся от всех дурных привычек, которым поддается большинство людей. Ни табака, ни любовницы. Ни даже законной супруги. (Как только облекаешься малейшей долей власти, нужно, чтобы ею пользоваться, казаться бесчувственным — не выдавать себя никакими признаками слабости.) Единственные два развлечения, какие он разрешил себе, были интеллектуального порядка: коллекция марок и библиотека. В промежутке между двумя поездами он охотно рылся в своем альбоме или перелистывал один из четырнадцати переплетенных томов, которые завещал ему крестный отец, любитель театра: полное собрание сочинений Скриба. А вне этого все было принесено в жертву одному идеалу: быть безукоризненным начальником станции. Но сегодня удовлетворенное сознание исполненного долга никак не вознаграждает его.
Снаружи за стеной сигнальный звонок дребезжит вовсю. 209-й подходит. Счастье еще, что есть служба, а не то…
Начальник станции опять надевает фуражку и выходит на платформу. Эх, было бы хоть какое-нибудь дело, торговля, пассажиры! Но платформа этого примерного начальника станции во веки веков пустынна.
Жуаньо сквозь грязное оконное стекло ламповой видел, как прошел начальник. Ехидный огонек зажигается и гаснет у него между ресницами.
Он вспоминает объявление, которое старик отправил две недели назад в «Пти журналь»:
«Г-н, пожил., холост., нек. сбереж., мал. пенсия, любящий характ., желал бы посвят. себя счаст. женщ., серьезн. и ласк., способн. на привяз. и нежн. Писать конт. журн. К. В. 349. Срочно».
ХVIII. Филиберта. — Рыболовы
Жуаньо выходит из вокзала. Отчего бы нет?.. Одна нога у него на тротуаре, ягодицы в седле, он скручивает папиросу, перед тем как нажать на педали. Мысленно он уже в Буа-Лоран.
Филиберта — маленькая черная маслина с юга. Она худощава, кожа у нее нервная, она криклива и не очень хороша собой, но полна энергии. Целое лето рыскает она по всей округе в парусиновых башмаках на босу ногу; и в самую лютую жару не снимает красной косынки, повязанной треугольником под подбородком.
Заметно, что она не здешняя. Привез ее в Моперу один местный парень, по прихоти воинского набора посланный отбывать службу в Нарбонну. Парень умер скоропостижно вот два года, и с тех пор у нее с двумя малыми девчонками пошла нужда. Ходить к людям на поденную работу невозможно из-за детей. Филиберта ютится в глинобитной лачужке на пустыре, принадлежащем муниципалитету, и живет, как случится, — милостыней или воровством. Днем она оставляет детей в люльках, привязав их веревками, а сама уходит за валежником.
Жуаньо, когда разберет его желание, всегда сумеет ее найти. Миновав строевой лес, он попадает на вырубку и насвистывает охотничий напев. Она никогда не замедлит показаться. Послушно, даже не улыбнувшись ему при встрече, идет она за ним в самую густую чащу. Он требует от нее таких вещей, которые выполняет она против воли; но если бы он захотел, он мог бы добиться через мэра, чтобы ее выгнали из хибарки. Впрочем, он всегда протягивает ей двадцать или тридцать су — заработок в общем легкий. Тридцать су — это хлеба на два дня. А потом надо будет с этим покончить: эти истории будут продолжаться только до поры до времени. Как только ребятишки подрастут, Филиберте можно будет отдать их в школу, а самой наниматься стирать — нынче так трудно прачек найти. Тогда в полгода она подкопит сколько надо, чтобы вернуться на жительство в Рубань под Нарбонной, в Рубань, где жива у нее еще убогая тетка, в Рубань, о которой она мечтает каждый вечер засыпая, где люди — клянусь вам — не такие, как здесь.
На обратном пути он с высоты склона увидел на берегу под ивами трех деревенских тунеядцев, трех военных пенсионеров — тех, кого мосье Арнальдон в своих речах называет «нашими героями»: Паскалона, Тюля и Устена.
Жуаньо прислоняет велосипед к столбу у моста и молча подходит к трем рыболовам. Сколько бы ни ссорились они между собой, тем не менее некая тайная сила всегда сводит их снова — на площади на одном и том же углу, в кафе за одним и тем же столиком или под одним и тем же деревом на берегу.
Паскалон прихрамывает — особенно когда проходит по деревне. Из них трех он получает самую маленькую пенсию и менее других ленив. Он могильщик и чеботарь. Он сумел воспользоваться своим возвращением на родину в первый же год войны: в то вечер, когда в мэрии был устроен в его честь муниципальный прием, он добился, чтобы община назначила его кладбищенским сторожем с квартирой на кладбище — в крошечной хибарке под угрюмыми соснами. Он живет там один, но его враги — три военных вдовы — утверждают, что по ночам в хибарке происходят вещи, далеко не угрюмые. Паскалон стойко выдерживает сплетни и развлекается вовсю. Он мал ростом, без единого волоса на голове, на круглом розовом лице горят два развеселых глаза. Когда он не на кладбище и не у церкви, то он в кафе. Все посетители выставляют ему по стаканчику. Как устоять против него, когда он вертится, хромая вокруг столов, подмигивает и кидает хриплым своим голосом:
— Здорово, друг! Ничего нет для глотки?
Тюль — тот безрукий, и притом без правой руки; это не мешает удить рыбу, но это удерживает от работы. Франция и его сестра мадам Бос, жена хозяина кафе, кормят его. Он живет в кафе, встает в двенадцать часов дня и следит за биржевыми котировками. По воскресеньям он надевает передник и прикидывается, будто помогает прислуживать. Его специальность — собирать с посетителей гроши за игру механического рояля. Вся суть в том, чтобы нахватать монет больше, чем требуется для оплаты кабацкой танцульки: излишек идет ему на недельный запас табаку. Что же касается денег от казны, то это вещь священная: он их «помещает».
Третий, Устен, был отравлен газами. Он возбуждает наибольшую зависть, потому что руки-ноги при нем, а денег он получает больше всех. Это высокий блондин, вялый и неопрятный, со щеками, всегда покрытыми жидким пушком. У него впалая грудь, ходит он покашливая: эту привычку (как говорят военные вдовы) он усвоил в те времена, когда приходилось каждый месяц выкручиваться перед врачебно-контрольным советом. Его жена, оставленная им в деревне, сбежала во время войны, захватив всю мебель. «Газник» нашел только дом да свою собаку Гарибальди, желтоватого пуделя, такого же лохматого, как хозяин, настоящую цирковую собаку, дающую хороший доход: вечерами Устен заставляет ее проделывать всякие штуки на площади.
Запах ила и свежести поднимается с сырых лугов. Река в камышах прозрачна и быстротечна. Ее темно-зеленая волна гнет длинные травы и причесывает их, словно волосы.
— Если бы только рыба…
— Молчи, — шепчет Тюль.
— …клевала, как комары! — бормочет Паскалон.
«Газник» в некотором отдалении прислонился спиной к стволу ивы. Инстинктивно выбрал он единственное грязное место — там, где река образует колено и где скопившаяся пена сбивается в гнойную корку. Его босые ноги прохлаждаются в этой тухлятине. Он подремывает. Счастье еще, что Гарибальди, сидя с ведерком в зубах, смотрит за поплавком.
Жуаньо стоит, равнодушный к туче комаров, которая трубит ему в уши, и смотрит некоторое время, как течет вода.
Паскалон, оборотясь к нему, улыбается всеми своими порчеными зубами:
— Ничего нет для глотки?
XIX. Мари-Жанна Арнальдон. — Жуаньо у мэра
Жуаньо подходит к дому мэра. В открытое окно второго этажа минорная гамма, спотыкаясь о костяшки клавиатуры, вытряхивает на улицу нерешительные ноты.
Жуаньо у решетки звонит. Гамма тотчас же останавливается, и в окошке показывается мадемуазель Арнальдон. Хоть ей едва перевалило за тридцать — это уже старая дева, и притом ярко выраженная. Она улыбается почтальону так, словно даже самая малая непредвиденность доставляет ей удовольствие.
— Здравствуйте, мосье Жуаньо, сейчас спущусь.
Мосье Арнальдон овдовел рано. Мари — Жанна — его вторая дочь, оставшаяся жить при нем.
Обе сестры всегда принадлежали к числу тех, кого в Моперу называют счастливцами. И в самом деле они никогда «не нуждались».
С малых лет им удалось попасть в Вильграндский пансион и получить там хорошее воспитание, которого хватает потом на всю жизнь. Вернувшись в весеннюю пору своей юности в Моперу, дабы дожидаться тут замужества, они вели безмятежное существование под благодушным призором тети Ноэми, старой холостячки.
Годы утекали один за другим, и барышни давно уже перезрели, когда старшая, Тереза, из затаенной боязни так и остаться тут безмужней и бездетной старухой, вроде тети Ноэми, обвенчалась со сверстником своего отца, толстым фермером из Бур-Элуа, вдовцом с незамужней дочерью. И ведет там жизнь, мотаясь с утра до вечера на ферме между старым брюзгой и ревнивой падчерицей, которая не прощает ей вторжения. И всегда-то люди найдут на что жаловаться. Тереза в отчаянии, что муж у нее, по правде говоря, слишком стар, чтобы можно было надеяться иметь от него детей.
