Николай Гейнце - Сцена из жизни
– Найду-с. Как же не знать-с.
– Так проворнее поворачивайся…
Лакей побежал.
– Ах, постой! – спохватился Марк Иванович, но лакей уже был далеко. – Убежал. Вот досада, забыл совсем в сообщение поместить еще одну очень важную новость. Поступила к нам актриса Дудкина, – строчек десять проухал…
Вывих быстро отошел от них, сделав отчаянный жест рукой, и стал переходить от стола к столу, всюду сообщая эти свежие новости.
Городов, между тем, продолжал уговаривать Величковского.
– Вы послушайте меня внимательно. Иван Владимирович, я удивляюсь, почему вы не хотите и уклоняетесь от поступления в председатели. Я бы на вашем месте, если бы у меня было столько голосов, как у вас, и я мог бы, как вы, наверное рассчитывать быть избранным, – ни за что бы не отказался. Из меня тоже мог бы выйти хороший председатель. Юридическую сторону дела я знаю, а также и канцелярский порядок, потому уже несколько лет как частный поверенный, и административную великолепно тоже знаю – был прежде становым приставом. Ух, как бы я актеров держал. У меня ни гугу. А мое литературное значение всем известно. Корреспондирую в пяти газетах, значит, умею ценить искусство, кроме того, недавно пьесу написал, значит, вполне литератор, – с пафосом закончил он.
– Да, вы человек основательный, – покосился на него Бабочкин. – Ни один редактор на вас не пожалуется, чтобы ему из-за вас какая неприятность была. Все дорожат, потому что не подведете – очень осторожны. Такому человеку можно дело поручить… Правильное направление твердо знаете, вот что дорого…
Перед столом опять как из-под земли вырос Вывих.
– Слышали, слышали, еще свежая новость, – с хохотом начал он. – Наши Фауст и Маргарита поссорились не на шутку. У них, говорят, что-то вышло из-за Когана. Оттого и Крюковская больна и за последнее время не являлась в «общество» и не играла. А я-то сожалел об ее болезни, хотел ехать навестить, а оказывается, просто у нее любовная мигрень.
Он снова расхохотался.
– Нет, господа, это не притворство, – серьезным тоном начал Михаил Васильевич, укоризненно посмотрев на Вывиха. – Мне ее в последний спектакль даже очень жалко было – дрожит вся бедняжка. Дело-то у них должно быть всерьез пошло. Да и напугала же она меня. Входит ко мне в уборную, а меня в это время парикмахер брил. Схватила бритву: – Ах, вот, говорит, чего я все эти дни искала, мне для роли в одной новой пьесе нужно. – А сама смеется, да так нехорошо. – Продай мне, говорит парикмахеру. Я было у нее отнимать, думаю, руку обрежет, а она не дает и хохочет, даже мне от ее смеха страшно стало. – Чего вы, – говорит, – испугались, не зарежусь. – Бросила парикмахеру десять рублей, убежала и бритву с собой унесла.
– Не нравится мне, – заметил Городов, – что у нее часто бывают такие странные выходки. Она баба хорошая, только переходы в ней чересчур резки: то уж очень весела, то, думаешь, не святая ли мученица какая?
К столу в это время подошел Курский-Петров и уселся на свое место.
Марк Иванович с негодованием отодвинул стул и вскочил.
– Однако надо выпить!
Он быстро ушел по направлению к буфету.
Сергей Сергеевич расхохотался.
– Ишь, стрекача от меня задает! Знаете, за что меня Вывих не терпит и ругает?
– А за что? – спросил Величковский.
– Да я уж очень с ним шельмовскую шутку сыграл, – со смехом начал тот. – Был у нас тут в прошлом году один бенефисик назначен, я в ту ночь, около часу, Вывиха здесь же встретил; подлетает он ко мне и спрашивает, хорошо ли прошла пьеса. Я, говорит, не успел быть, а завтра нужно непременно отчет в газете, хоть в нескольких строках, а все-таки дать. Я, не долго думая, возьми да и соври ему, что, мол, прошел спектакль с успехом, только Бабочкин провалил свою роль. Марк Иванович эту самую шутку сейчас же из трактира в редакцию кратким сообщением и отослал, а пьеса эта вовсе не шла – бенефис был отменен. Егоза такую штуку все другие газеты продернули: пишет, мол, о спектакле, которого не было. С тех пор он меня видеть не может…
Присутствующие расхохотались.
XII. Общее собрание
На другой день, к семи часам вечера, собрались приглашенные повестками на годичное собрание «общества поощрения искусств», как исполнители действительные, так и почетные.
Громадное помещение «общества», находившееся на одной из бесчисленных набережных Петербурга, было уже переполнено массой публики, прослышавшей, что заседание будет бурное. В одной из зал, предназначенной в обыкновенные дня для танцев, стоял громадный стол, или, лучше сказать, несколько приставленных друг к другу столов, покрытых зеленым сукном; кругом были расставлены стулья, а в середине находилось председательское кресло.
Несмотря на то что бы уже девятый час, эта зала была пуста. Заседание еще не открывалось – ждали приезда Владимира Николаевича Бежецкого.
Публика и члены, среди которых были и знакомые уже нам Величковский, Городов, Бабочкин и Петров-Курский бродили и занимали столики в буфетных залах. Компания, которую мы видели накануне в «Малом Ярославце», сидела и теперь за одним столом. Рядом с Величковским была на этот раз и его племянница Marie.
Дядя не сводил с нее глаз.
– Не озябла ли ты, Marie? – заботливо временами спрашивал он.
– Нет, дядя, merci, – отвечала она.
– Однако, господа, мы здесь говорим, пьем и едим, – возвысил голос Городов, – а о деле, для которого собрались, мало думаем. Надо решить! И на что это похоже – все собрались, а председателя нет. Заставляет себя дожидаться. Странно что-то. Я бы уже этого не дозволил себе на его месте. – Он встал и подошел к сгруппировавшимся посреди залы.
Среди последних были: Исаак Соломонович Коган, архитектор Алексей Алексеевич Чадилкин, мужчина чрезвычайно высокого роста с окладистой черной бородкой.
К этой же группе подошла только что приехавшая в сопровождении Дудкиной, Надежда Александровна Крюковская.
С ней рядом шел Петров-Курский.
Он заметил ее, когда она входила в двери, раньше всех и поспешил к ней навстречу.
– А наконец-то наше красное солнышко проглянуло. Надежда Александровна, здравствуйте! Как здоровье? Мы так за вас боялись.
– Здравствуйте, Курский! – подала ему руку Дудкина.
Тот пожал ее.
Крюковская была бледна, но, видимо, старалась казаться веселой.
– Мега, я здорова, – засмеялась она в ответ на вопросы Сергея Сергеевича, тоже подавая ему руку, которую он почтительно поцеловал. – Разве стоит за меня бояться, мне никогда ни от чего ничего не делается и ничто не пробирает, точно я заколдованная. Даже досадно. А, может быть, кошачья натура, – с новым смехом добавила она. – А вы как тут без меня живете, хорошо ли себя ведете себя, мои милые дети…
Они подошли к группе. Она и Дудкина начали здороваться с присутствующими.
– Да не совсем хорошо! – ответил за всех Сергей Сергеевич.
– Вероятно, все об искусстве заботитесь, которого нет… – расхохоталась она.
– Ай, ай! Разве можно так говорить. Смотрите, старшие услышат.
– Что же тут такого? Я говорю правду.
– Правду-то, правду, только мне странно это от вас слышать…
– Почему странно, когда это правда? Разве вы думаете, что я должна кривить душой?
Она расхохоталась почти истерически.
– Так очень ошибаетесь. Я всегда говорила и буду говорить, что дело искусства не может быть там, где люди о нем не думают, а у нас каждый думает только о себе, о своих трактирах, именинах, пирогах и ужинах. Какое там еще искусство выдумали. Долой, господа, искусство; не думая о нем – веселей живется.
– Браво, браво! Надежда Александровна! – послышались голоса, и все снова заговорили разом.
Дудкина под шумок пристала к Сергею Сергеевичу:
– А что же мой дебют? Когда для меня пьесу поставят? Я хочу играть Адриену Лукеврер, непременно Адриену…
– Я-то почем знаю, разве я здесь распоряжаюсь… отбояривался от нее Курский.
В это время вошла в залу Лариса Алексеевна Щепетович и остановилась у колонн.
К ней подлетел бродивший по зале Вывих.
– Здравствуйте, Лариса Алексеевна. Я вас здесь дожидался, чтобы ввести и со всеми познакомить.
– Мега!.. Вы очень милы, но… – произнесла она, надевая пенсне, – я жду моего кавалера…
За колоннами показался Бежецкий.
– Вот видите и не странно, что председателя не было видно, он не один, – заметил Курский Городову, указывая на проходивших по зале Бежецкого и Щепетович.
Оба расхохотались.
– Милости просим, Лариса Алексеевна. Идемте. J'espere, que vous n'etes pas, genee? Бодрей, бодрей…
Он шел с ней под руку, гордо раскланиваясь со всеми кивком головы.
– J'espere bien, que non! Я не из трусливого десятка, – отвечала она, кокетливо улыбаясь по сторонам. – В мужском обществе не теряюсь. Вот барынь не люблю – скучные они все и меня к мужчинам ревнуют.
– Честь имею вам представить, господа, нашу новую артистку, Ларису Алексеевну Щепетович! – подошел он с ней к группе, где стоял Городов и только что подошедшие Бабочкин и Величковский.
