Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)

То, что было дальше, мне вспоминается, как кошмарный сон. Гонимый смертельным страхом, я примчался на вокзал. Я ехал всю ночь, но так и не уснул в купе. Приехав домой, я был уверен, что родителям уже все известно; теплая, радостная встреча почти удивила меня. Много дней я провел в мучительном волнении, ожидая чего-то страшного; меня бросало в дрожь от каждого звонка у двери, от каждого письма. Наконец пришла весточка, которая меня успокоила, — это была открытка с безобидными новостями и сердечными приветами от одноклассника, жившего в том маленьком городе. Следовательно, ничего ужасного не произошло; по крайней мере, скандал не получил огласки. Я мог думать, что объяснение между супругами происходило с глазу на глаз, что он простил ее, а она раскаялась.

Тем не менее это первое любовное приключение продолжало жить в моей памяти как что-то печальное, почти мрачное; я казался себе человеком, безвинно нарушившим покой семьи. Постепенно это чувство угасло, и только позднее, когда новые переживания научили меня лучше и глубже понимать тот короткий час, на меня иногда находила странная тоска по Фридерике, похожая на печаль о несбывшемся чуде. В конце концов тоска тоже прошла, и я почти забыл молодую женщину. Но вот опять воскресло все, что сделало этот простой эпизод событием, и теперь оно сильнее, чем тогда, ибо я люблю Фридерику.

Сегодня мне стало ясно все, что еще в последние дни казалось таким загадочным. Поздно вечером мы сидели у моря, вдвоем; мальчик был уже в постели. Утром я попросил ее прийти сюда самым непритязательным образом; я говорил только о ночной красоте моря и о том, какое наслаждение всматриваться с уснувшего берега в непроглядную тьму. Она ничего не ответила, но я знал, что она придет. И вот мы сидим у моря, почти молча, руки наши сплелись, и я чувствую, что стоит мне захотеть — и Фридерика будет моей. Зачем говорить о прошлом, думал я: теперь я понял, что она думала так же со дня нашей встречи. Разве мы остались такими же, как тогда? Мы чувствуем себя так легко, так свободно; воспоминания далеки от нас, как птицы, парящие в высоком летнем небе. Может быть, за эти семь лет и у нее были другие увлечения — что мне до этого? Сегодня мы живем настоящим, и нас влечет друг к другу. Может быть, вчера она была несчастной, легкомысленной — сегодня она молча сидит со мною у моря, держит мою руку и жаждет моих объятий.

Я не спеша проводил ее домой, надо было пройти всего несколько шагов. Деревья вдоль дороги отбрасывали длинные черные тени.

— Может быть, покатаемся утром на парусной лодке? — сказал я.

— Хорошо, — согласилась она.

— Я буду ждать на пристани, в семь.

— Куда мы поедем? — спросила она.

— На остров... вон туда, где маяк. Видите его?

— О да, красный свет. Это далеко?

— Час езды, мы скоро вернемся.

— Спокойной ночи, — сказала она и вошла в дом.

Я ушел. Через несколько дней ты, может быть, опять забудешь меня, думал я, но завтра будет прекрасный день.

На пристань я пришел раньше, чем она. Маленькая лодка уже ждала нас; старый Янсен поставил паруса и, сидя у руля, покуривал свою трубку. Я прыгнул к нему в лодку. Покачиваясь на волнах, я упивался минутами ожидания, как утренним нектаром. Дорога, на которую я пристально смотрел, была еще совершенно безлюдна. Минут через пятнадцать появилась Фридерика. Я увидел ее издалека; мне показалось, что она идет гораздо быстрее, чем обычно; когда она взошла на пристань, я поднялся; только теперь она увидела меня и приветливо улыбнулась. Наконец, она подошла к краю пристани, я подал ей руку и помог сесть в лодку. Янсен отвязал канат, и наше суденышко отчалило. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу; Фридерика взяла меня под руку. Она была вся в белом, и ей можно было дать восемнадцать лет.

— Что интересного на этом острове? — спросила она.

Я невольно улыбнулся. Она покраснела и сказала:

— По крайней мере, маяк?

— Может быть, еще церковь. — добавил я.

— А вы спросите лодочника...

Она показала на Янсена. Я спросил его:

— Когда построена церковь на острове?

Но он не понимал по-немецки, так что после этой попытки мы еще вернее могли чувствовать себя наедине, чем раньше.

— А на той стороне, — спросила она, показывая туда глазами, — тоже остров?

— Нет, — ответил я, — это уже Швеция, материк.

— Лучше бы поехать туда, — сказала она.

— Да, — ответил я, — и остаться там надолго... навсегда...

Если бы она сейчас сказала мне: «Давай уедем в другую страну и навсегда останемся там», я бы согласился. Пока мы плыли на этой лодке, овеваемые прозрачным воздухом — над нами ясное небо, кругом сверкающая зыбь, — мне почудилось, что мы королевская чета и совершаем увеселительную прогулку, а все, что прежде определяло нашу жизнь, перестало существовать.

Скоро мы стали различать на острове маленькие домики; все яснее вырисовывалась белая церковь на холме, который, постепенно поднимаясь, тянулся через весь остров. Наша лодка летела прямо к берегу. Иногда нам попадались рыбацкие челны; на некоторых были убраны весла, и они лениво покачивались на волнах. Глаза Фридерики почти все время были устремлены на остров, но она не смотрела на него. Не прошло и часа, как мы вошли в гавань, которая была окружена со всех сторон деревянной пристанью и напоминала небольшой пруд.

На пристани стояли дети. Мы вышли из лодки и не спеша направились к берегу; дети за нами, но скоро они отстали. Перед нами лежала вся деревня — не более двадцати беспорядочно разбросанных домов. Мы буквально тонули в рыхлом буром песке, намытом здесь водою. На солнечном пустыре, спускавшемся к самому морю, висели растянутые для сушки сети. Кое-где у дверей сидели женщины и чинили сети. Через сто шагов мы остались совсем одни. Мы вышли на узкую дорогу, которая вела на другой край острова, к маяку. Налево от нас, за жалкой, все сужавшейся пашней, лежало море; справа поднимался холм, по гребню которого вилась дорога к церкви, оставшейся у нас за спиной. Над всем этим нависло солнце и тишина. Мы с Фридерикой все время молчали. Мне и не хотелось разговаривать; было так приятно идти с нею среди этого безмолвия.

Но она заговорила.

— Неделю тому назад... — начала было она.

— Что?

— Я еще ничего не знала... даже куда я поеду.

Я ничего не ответил.

— Ах, как здесь хорошо! — воскликнула она, взяв меня за руку.

Она была прелестна; мне так хотелось обнять ее и поцеловать в глаза.

— Да? — сказал я тихо.

Она промолчала, но сделалась вдруг серьезной.

Мы подошли к домику, пристроенному к башне маяка; здесь дорога кончалась; надо было возвращаться. На холм вела узкая, довольно крутая тропинка. Я колебался.

— Идемте, — сказала она.

Мы вступили на тропинку, и теперь церковь возвышалась прямо перед нами. Мы направились к ней. Было очень тепло. Я обнял Фридерику за шею. Ей не оставалось ничего другого, как покорно идти рядом, иначе она скатилась бы вниз. Рукою я чувствовал, как горят ее щеки.

— Почему вы все-таки ни разу не написали нам за все это время? — спросила она вдруг. — Мне хотя-бы? — добавила она, подняв на меня глаза.

— Почему? — повторил я отчужденно.

— Да!

— Как же я мог?

— Ах, поэтому... — сказала она. — Неужели вы тогда обиделись?

Я был так поражен, что ничего не мог ответить.

— Что вы, собственно, подумали тогда?

— Что я...

— Да. Или вы уже ничего не помните?

— Конечно, помню. Но почему вы заговорили об этом сейчас?

— Я давно хотела спросить вас, — сказала она.

— Так говорите же, — взволнованно попросил я.

— Вы, должно быть, сочли это за каприз... О, конечно, — с чувством добавила она, заметив, что я собираюсь что-то возразить. — Но поверьте, это был не каприз. Сколько я выстрадала в тот год — и представить себе нельзя.

— В какой год?

— Ну... когда вы у нас... Почему вы спрашиваете? Сначала я себе сама... Впрочем, зачем я вам это рассказываю?

Я пылко схватил ее за руку.

— Нет, рассказывайте... Пожалуйста... Я же люблю вас.

— А я тебя! — воскликнула она, взяла мои руки и начала их целовать. — Всегда любила, всегда.

— Продолжай, пожалуйста, — попросил я. — И расскажи мне все-все...

Мы медленно шагали по залитой солнцем тропинке, и она рассказывала:

— Сначала я говорила себе: он еще ребенок... я люблю его, как мать. Но чем ближе подходил час вашего отъезда...

Она остановилась на полуслове. Потом продолжала:

— И вот этот час наступил... Я не хотела к тебе идти; что привело меня наверх, сама не знаю. А когда я уже была у тебя, я совсем не хотела тебя целовать, но...

— Дальше, дальше, — говорил я.

— И вдруг я велела тебе уйти. Ты, конечно, решил, что все это была комедия, не правда ли?

— Я тебя не понимаю.

— Так я и думала. Я даже хотела написать тебе... А для чего?.. Так вот... Отослала я тебя потому... Я вдруг испугалась.