Виктор Гюго - Бюг-Жаргаль
Но кризис миновал. Уход врачей, заботы Тадэ и невероятная жизненная сила, присущая молодости, победили злой недуг, который мог принести мне благодетельную смерть. Через десять дней я выздоровел и не жалел об этом. Я был рад, что могу прожить еще некоторое время, чтобы отомстить.
Едва оправившись после болезни, я пошел к г-ну де Бланшланд, с просьбой о назначении. Он хотел поручить мне охрану какого-нибудь поста, но я умолял его зачислить меня добровольцем в один из летучих отрядов, которые он время от времени посылал против мятежников, чтобы очистить от них окрестности.
Кап был наскоро укреплен. Восстание принимало угрожающие размеры. Среди негров Порт-о-Пренса начались волнения; Биасу командовал невольниками из Лимбэ, Лондона и Акюля; Жан-Франсуа[32] провозгласил себя главнокомандующим повстанцев долины Марибару; Букман, вскоре прославившийся трагической гибелью, бродил со своей шайкой по берегам реки Лимонады; наконец банды невольников Красной Горы избрали своим вождем какого-то негра, по имени Бюг-Жаргаль.
Характер этого вождя, если верить слухам, странным образом отличался от жестокого нрава остальных. В то время как Букман и Биасу придумывали тысячи казней для пленников, попадавших им в руки, Бюг-Жаргаль старался дать им возможность покинуть остров. Первые заключали сделки с испанскими судами, плавающими у берегов, заранее продавая им имущество несчастных жителей, которых они вынуждали к бегству; Бюг-Жаргаль потопил многих из этих пиратов. Г-н Кола де Менье и восемь видных колонистов по его приказу были сняты с колеса для пыток, к которому велел их привязать Букман. Приводили тысячи случаев, свидетельствующих о его великодушии, но было бы слишком долго их вам перечислять.
Моя надежда отомстить, казалось, сбудется еще не скоро. Я больше ничего не слышал о Пьеро. Мятежники под командой Биасу продолжали беспокоить Кап. Один раз они даже попытались занять холм, господствующий над городом, и крепостная пушка лишь с трудом отогнала их. Губернатор решил оттеснить их во внутреннюю часть острова. Ополченцы Акюля, Лимбэ, Уанамента и Марибару, вместе с капским полком и грозными отрядами желтых и красных драгун, составляли нашу действующую армию. Ополченцы Дондона и Картье-Дофена, подкрепленные ротой добровольцев, под командой негоцианта Понсиньона, составляли городской гарнизон.
Губернатор хотел прежде всего отделаться от Бюг-Жаргаля, наступление которого тревожило его. Он послал против него ополченцев из Уанамента и один капский батальон. Через два дня этот отряд вернулся, разбитый наголову. Губернатор упорствовал в желании сломить Бюг-Жаргаля; он снова отправил против него тот же отряд, дав ему в подкрепление полсотни желтых драгун и четыреста ополченцев. Со второй армией Бюг-Жаргаль расправился еще решительней, чем с первой. Тадэ, участвовавший в этом походе, был взбешен и, вернувшись, поклялся отомстить Бюг-Жаргалю.
Глаза д'Овернэ наполнились слезами; он скрестил руки на груди и на несколько минут, казалось, погрузился в горестные думы. Затем он продолжал.
XXI
Мы получили известие, что Бюг-Жаргаль покинул Красную Гору и повел свое войско горными переходами на соединение с Биасу. Губернатор подскочил от радости. «Теперь он наш!» – воскликнул он, потирая руки. На другой день колониальная армия выступила из Капа. В одном лье от города мы увидели мятежников, которые при нашем приближении поспешно покинули Порт-Марго и форт Галифэ, где они оставили сторожевой пост, защищенный крупными орудиями, снятыми с береговых батарей; все их отряды отступили к горам. Губернатор торжествовал. Мы продолжали двигаться вперед. Каждый из нас, проходя по этим бесплодным и опустошенным равнинам, хотел бросить последний взгляд на свои поля, свое жилище, свои богатства; но часто мы даже не могли узнать место, где они прежде были.
Иногда дорогу нам преграждали пожары, ибо с обработанных полей пламя перекидывалось на леса и саванны. В этой стране, с ее девственной почвой и буйной растительностью, лесной пожар сопровождается странными явлениями. Еще издалека, часто даже до того, как его можно увидеть, слышно, как он ревет и грохочет, подобно чудовищному водопаду. Стволы деревьев раскалываются, ветви трещат, корни в земле лопаются, высокая трава шипит, озера и болота, окруженные лесом, вскипают, пламя гудит, со свистом пожирая воздух, – и весь этот гул то затихает, то усиливается вместе с пожаром. Иногда вы видите, как зеленый пояс из еще не тронутых огнем деревьев долго окружает пылающий очаг. Внезапно огненный язык пробивается сбоку, сквозь эту свежую ограду, голубоватая огненная змейка быстро скользит по траве между стволами, и в одно мгновение лесная опушка исчезает за зыблющейся золотой завесой; все вспыхивает сразу. Только время от времени густая пелена дыма под порывом ветра опускается вниз и окутывает пламя. Дым клубится и растекается, взлетает и опускается, рассеивается и вновь сгущается, становясь вдруг совсем черным; затем края его внезапно разрывает огненная бахрома, снова слышится оглушительный рев, бахрома бледнеет, дым поднимается и, улетая, долго осыпает землю дождем из раскаленного пепла.
XXII
На третий день вечером мы вышли к ущелью Большой реки. Все считали, что черные находятся в горах, в двадцати лье отсюда.
Мы разбили лагерь на небольшом холме, по-видимому служившем мятежникам для той же цели, судя по тому, что он был весь истоптан. Эта позиция была не из лучших; но, по правде сказать, мы были тогда совсем спокойны. Над холмом со всех сторон вздымались высокие скалистые горы, заросшие густым лесом. Неприступность их отвесных склонов была причиной странного названия «Усмиритель мулатов», данного этому месту. Позади лагеря протекала Большая река; сдавленная между двумя откосами, она была в этом месте узка и глубока. Ее обрывистые берега щетинились густым кустарником, непроницаемым для взгляда. Во многих местах река исчезала под гирляндами лиан, которые цеплялись за ветви растущих среди кустарника кленов, усеянных красными цветами, перебрасывали свои плети с одного берега на другой и причудливо сплетались, образуя над водой широкие зеленые навесы. Тому, кто смотрел на них с вершин соседних утесов, казалось, что он видит лужайки, еще влажные от росы. Лишь глухой плеск воды да быстрый чирок, неожиданно вспорхнувший и раздвинувший эту цветущую завесу, обнаруживали течение реки.
Вскоре солнце перестало золотить острые вершины далеких Дондонских гор; постепенно мрак окутал лагерь, и тишина нарушалась лишь криком журавлей да мерным шагом часовых.
Вдруг у нас над головой раздались грозные звуки песен «Уа-Насэ» и «Лагерь в Большой долине»; высоко на скалах запылали пальмы, акомы и кедры, и при зловещем свете пожара мы увидели на ближних вершинах толпы негров и мулатов, медные лица которых казались красными в отблесках яркого пламени. Это были банды Биасу.
Нам грозила смертельная опасность. Наши начальники, спавшие крепким сном, сразу вскочили и бросились поднимать своих солдат; барабанщик бил тревогу, трубач играл сбор; солдаты торопливо строились в ряды, а мятежники, вместо того чтобы воспользоваться нашим смятением, стояли на месте, смотрели на нас и пели «Уа-Насэ».
Громадный негр появился один на самом высоком из окружавших Большую реку утесов; огненное перо трепетало над его головой; в правой руке он держал топор, в левой – красное знамя; я узнал Пьеро! Если б у меня под рукой оказался карабин, быть может, не помня себя от бешенства, я совершил бы низкий поступок. Негр повторил припев «Уа-Насэ», закрепил знамя на вершине утеса, метнул свой топор в гущу наших солдат и прыгнул в реку. Горькое сожаление поднялось во мне при мысли, что теперь он умрет не от моей руки.
Тут мятежники начали скатывать на наши ряды громадные каменные глыбы; пули и стрелы градом осыпали наш холм. Солдаты, не имея возможности схватиться с нападающими, в бессильной ярости погибали, раздавленные обломками скал, пробитые пулями и пронзенные стрелами. Ужасное смятение охватило наше войско. Вдруг страшный шум послышался как будто из самой глубины Большой реки. Там происходила необыкновенная сцена. Желтые драгуны, жестоко пострадавшие от огромных камней, которые скатывали на них сверху мятежники, решили укрыться от них под упругими сводами из лиан, нависших над рекой. Тадэ первый придумал этот выход, кстати сказать, очень остроумный…
Здесь рассказчик был внезапно прерван.
XXIII
Уже больше четверти часа назад сержант Тадэ, с подвязанной правой рукой, проскользнул никем не замеченный в угол палатки, где только жестами выражал, какое горячее участие он принимает в рассказе капитана; но в эту минуту, считая, что уважение к д'Овернэ не позволяет ему принять прямую похвалу, не высказав благодарности, он пробормотал смущенно:
– Вы слишком добры, господин капитан…
