Эрих Ремарк - Жизнь взаймы
— Где мы остановимся? — спросила Лилиан.
— У озера. В отеле «Тамаро».
— Откуда вы знаете все здешние отели?
— После войны я прожил тут с год, — ответил Клерфэ. — Завтра утром я расскажу вам почему.
Он остановил машину перед маленькой гостиницей и выгрузил чемоданы.
— У хозяина этого отеля — целая библиотека. Он, можно сказать, ученый. А в отеле, там на горе, висят картины Сезанна, Утрилло и Тулуз-Лотрека — вот какие здесь люди! Мы сразу поедем ужинать?
— Куда?
— В Бриссаго, на итальянской границе. В десяти минутах езды отсюда. Ресторан называется «Джардино».
Лилиан огляделась вокруг.
— Здесь цветут глицинии!
* * *Клерфэ поставил машину у высокой каменной лестницы. Они поднялись к маленькому ресторанчику. Он заказал бутылку вина, ветчину, раков, рис и сыр из Валле Маджи.
— Вы здесь жили? — спросила Лилиан. — У этого озера?
— Да. Почти год. После побега и после войны. Я хотел прожить здесь несколько дней, а застрял надолго. Это было для меня лечением. Я в нем нуждался. Я лечился ничегонеделанием, солнцем и ящерицами, которые грелись на каменных стенах, я лечился тем, что часами смотрел на небо и на озеро, я старался все забыть, и наконец мои глаза перестали уставляться в одну точку и я понял, что природа даже не заметила двадцати лет человеческого безумия. Салют!
Лилиан пила легкое итальянское вино. Ей казалось, что все вокруг отдыхало.
— Здесь поразительно вкусно готовят. Может, я ошибаюсь? — спросила она.
— Нет, вы правы. Хозяин мог бы стать шеф-поваром в любом большом отеле.
Она поставила свой стакан на стол.
— Я счастлива, Клерфэ, — сказала она. — Причем я должна признаться, что вообще перестала понимать, что значит это слово.
— И я этого не понимаю.
* * *Лилиан стояла у окна в своей комнате. За окном было озеро. Ночь. Ветер. Весна шумела в платанах на площади и в облаках. Вошел Клерфэ. Он обнял ее. Она обернулась и посмотрела на него.
— Ты не боишься? — спросила она.
— Чего?
— Того, что я больна.
— Я боюсь совсем другого: во время гонок при скорости двести километров у меня может лопнуть покрышка переднего колеса, — сказал он.
Лилиан вдруг поняла, чем они похожи друг на друга. Они оба были люди без будущего. Будущее Клерфэ простиралось до следующих гонок, а ее — до следующего кровотечения.
— На этот счет существует одна короткая история. В Париже во времена гильотины повели на казнь осужденного. Было холодно, а путь оказался долгим. По дороге конвоиры остановились, чтобы подкрепиться вином. Будучи людьми добрыми, они протянули бутылку приговоренному. Он взял бутылку и, посмотрев на нее, сказал: «Надеюсь, ни у кого из вас нет заразной болезни». И только тогда выпил. Через полчаса его голова скатилась в корзину. Эту историю мне рассказала моя бабушка, когда мне было лет десять. Она выпивала по бутылке кальвадоса в день. Все пророчили ей раннюю смерть. Но она жива до сих пор. А пророки давно умерли. Из бара «Изоль» я захватил с собой бутылку старого шампанского. Говорят, что весной оно пенится сильнее. Шампанское чувствует, что природа оживает.
Клерфэ поставил бутылку на подоконник, но потом убрал ее.
— Сюда ее не надо ставить. Лунный свет убьет аромат шампанского. Это я тоже узнал от своей бабушки.
Он направился к двери.
— Клерфэ, — сказала Лилиан.
Он обернулся.
— Я уехала оттуда не для того, чтобы остаться сейчас одной, — сказала она.
Перед ними был Париж со своими пригородами — серый уродливый город, окутанный дождем; но чем дольше они ехали по нему, тем сильнее он их завораживал. Мелькали перекрестки, переулки, улицы, совсем как на картинах Утрилло и Писарро; серые тона светлели, становились серебристыми; а потом вдруг они увидели реку, мосты, баржи и деревья, на которых распускались почки, ряды букинистических лавчонок и каменные здания на правом берегу Сены.
— Оттуда увезли Марию Антуанетту, — сказал Клерфэ, — чтобы обезглавить ее. А в ресторане как раз напротив этого места особенно вкусно кормят. Видимо, здесь голод и история повсюду связаны между собой. Где ты хочешь остановиться?
— Там, — ответила Лилиан и показала на другой берег реки, где светлел фасад маленького отеля.
— Ты знаешь этот отель?
— Откуда мне его знать? — спросила Лилиан.
— Ведь ты здесь жила.
— Когда я здесь жила, мы прятались в подвале у торговца овощами.
— Может быть, тебе лучше остановиться где-нибудь в шестнадцатом округе? Или у дяди?
— Дядя такой скупой, что сам, наверное, ютится в одной комнате. Поедем в тот отель и спросим, есть ли у них свободные номера. Где вы живете в Париже?
— В отеле «Риц».
— Я так и знала, — сказала Лилиан.
Клерфэ кивнул.
— Я недостаточно богат, чтобы жить где-нибудь еще.
Они проехали через мост бульвара Сен-Мишель и по набережной Гранд Огюстэн и остановились у отеля «Биссон». Когда они выходили из машины, в дверях отеля появился слуга с чемоданами.
— Вот и комната, — сказала Лилиан. — Кто-то как раз уезжает.
— Ты действительно хочешь поселиться здесь? Просто потому, что этот отель первым попался тебе на глаза?
Лилиан кивнула.
— Да. Я вообще хочу так жить, не слушая советов, без всяких предубеждений. Жить, как живется.
Свободная комната нашлась. К счастью, она была на втором этаже. В отеле не оказалось лифта. Лестница была старая, с выщербленными ступеньками. В маленькой комнате стояло очень мало мебели, кровать была на вид неплохой; имелась даже ванная. Вся мебель была новой и недорогой, за исключением столика в стиле барокко, который походил на принца в окружении челяди. Обои были старые, электрический свет недостаточно яркий, зато за окном сверкала река, виднелись набережные, Консьержери, колокольня Собора Парижской богоматери.
— Ты в любое время сможешь уехать отсюда, — сказал Клерфэ.
— Куда? К тебе в «Риц»?
— Не ко мне, а просто в «Риц», — ответил Клерфэ. — Во время войны я там жил полгода под чужой фамилией, отпустив себе бороду. В дешевых номерах. А в другой половине отеля, с окнами на Вандомскую площадь, жили высокопоставленные нацистские бонзы. Это было весьма знаменательно.
Слуга внес чемоданы. Клерфэ пошел к двери.
— Зайти сегодня вечером за тобой, чтобы вместе поужинать? — спросил он.
Лилиан взглянула на него.
— Что за глупый вопрос! Конечно, зайти.
— Хорошо. В девять?
— В девять.
Она посмотрела ему вслед. Во время поездки в Париж он ни словом не обмолвился о ночи в Асконе. «Французский язык весьма удобен, — подумала она. — Легко переходить с «ты» на «вы» и наоборот, в этом нет ничего порочного, это — как бы игра». Услышав рев «Джузеппе», Лилиан подошла к окну. На бульваре Сен-Мишель зажегся зеленый свет, и словно остервенелая свора гончих вслед за «Джузеппе» ринулся поток машин — «ситроены» и «симка», «рено» и грузовики. Лилиан не могла припомнить, видела ли она когда-нибудь столько автомобилей. Во время войны их было мало. Она глубоко вздохнула. «Я буду стоять еще у многих окон, — подумала она. — И это будут окна в жизнь!»
* * *Лилиан распаковывала чемоданы. Она взяла с собой очень мало вещей. И денег у нее тоже было немного. Она позвонила дяде. Никто не ответил. Она позвонила еще раз. Ответил чей-то чужой голос. Дядя уже несколько лет назад отказался от телефона.
На мгновение она поддалась панике. «Не мог же он умереть», — подумала она. Странно, что эта мысль — первое, что ей всегда приходит в голову! Может быть, он переехал. Она попросила принести ей адресную книгу. Но в отеле нашлась только старая книга, выпущенная в первый год войны, новой адресной книги у них не было. Угля в Париже все еще не хватало. К вечеру в комнате стало прохладно. Лилиан надела пальто.
Грязные, серые сумерки вползали в комнату через окно. Лилиан знала, что они навевают меланхолию. Чтобы согреться, она приняла ванну и легла в постель. Впервые со времени ее отъезда она оказалась одна… Денег ей хватит самое большее на неделю. Когда стемнело, в нее закрался страх, усугубляемый чувством одиночества. Кто знает, где ее дядя? Быть может, он уехал на несколько недель; быть может, с ним случилось несчастье. Быть может, Клерфэ тоже исчезнет в этом большом чужом городе, переселится в другой отель и она никогда больше ничего о нем не услышит. Лилиан знобило. Все романтические мечты рассыпались в прах, соприкоснувшись с действительностью, с холодом и одиночеством.
А в это время в санатории, в теплой клетке, тихонько гудят батареи центрального отопления…
В дверь постучали. В коридоре стоял посыльный с двумя свертками. В одном из них были цветы. Их мог послать только Клерфэ. При тусклом свете лампочки она быстро сунула посыльному слишком большие чаевые. Во втором свертке лежало шерстяное одеяло. «Думаю, что оно вам пригодится, — писал Клерфэ. — В Париже все еще мало угля».
