Том 3. Верноподданный; Бедные - Генрих Манн
— Кто этот желтый, высокий? — вся загоревшись, вопрошала Густа. — Вот красавец так красавец!
— Не извольте наступать мне на ногу! — крикнул Дидерих, так как сосед его тоже вскочил. Все вертели головой, рискуя свернуть себе шею, всех лихорадило, все таяли от восторга.
— Погляди на них, Густа! Эмми дура, что не пошла с нами. Неповторимое, грандиозное зрелище, величественнее и представить себе нельзя!
— А этот, с желтыми отворотами! — мечтательно говорила Густа. — Как строен! Уж наверняка аристократ, сразу видно.
Дидерих сладострастно хохотнул.
— Здесь все без исключения аристократы. Тут уж не ошибешься. Достаточно сказать, что здесь присутствует флигель-адъютант его величества!
— Желтый!
— Собственной персоной!
Понемногу начали осваиваться.
— Вот тот — флигель-адъютант! — Целых два дивизионных генерала, черт возьми!
Как четко они отдают честь! Сколько шика! Очаровательно! Оказана честь даже бургомистру доктору Шеффельвейсу, которого вытащили из задних рядов, где он в своем мундире обозного лейтенанта запаса держался как можно более неприметно: он стал во фронт перед высоким начальством. Господин фон Квицин, одетый уланом, разглядывал в монокль участок, который некогда принадлежал ему. Вулков же, красный гусар, только теперь, козыряя и поворачивая к публике профиль своего мощного, обрамленного шнурами зада, по-настоящему давал почувствовать вес своего регирунгспрезидентства.
— Вот столпы нашей власти! — восклицал Дидерих под бравурные аккорды марша. — Пока у нас такие правители, мы всегда будем грозой мира! — И в неодолимом порыве, полагая, что его час настал, он устремился вниз, к ораторской трибуне. Но полицейский, охранявший трибуну, преградил ему путь.
— Нельзя, нельзя, еще не время, — сказал он.
Внезапно остановленный в своем стремительном разбеге, Дидерих столкнулся с догонявшим его билетером, тем самым, с которым у него вышла заминка. Это был один из служителей городского управления. Ему хорошо известно, заверил он Дидериха, что дама с желтыми волосами сидит на месте господина гласного, «но оно предоставлено ей по приказу свыше». Последовавшее затем разъяснение сказано было уже замирающим шепотом, и Дидерих отпустил билетера жестом, как бы означавшим: «Ну, тогда все в порядке!» Флигель-адъютант его величества! Тогда все в порядке! Дидерих заколебался: не следует ли вернуться и публично отвесить Кетхен Циллих почтительный поклон?
Но он не успел. Полковник фон Гафке скомандовал знаменной роте «вольно!», Кюнхен в свою очередь повторил его команду; за тентом полковой оркестр заиграл: «На молитву». Этому приглашению последовали белые девы пастора Циллиха и весь состав ферейна воинов. Кюнхен, в своем историческом мундире офицера ополчения, украшенном не только Железным крестом, но и доблестной заплатой — в этом месте французская пуля пробила его, — встретился в центре площади с облаченным в пасторское одеяние Циллихом, а когда подоспел ферейн воинов, Циллих начал церемонию, и старому союзнику на небесах были вознесены молитвы. На штатской трибуне публику подняли билетеры; господа офицеры поднялись без напоминания. Хор дев запел: «Твердь и оплот{34}». Пастор Циллих, по-видимому, еще что-то имел в виду, но желтолицый обер-президент, явно полагая, что со старого союзника хватит и этого, опустился в кресло: то же сделали стоявший справа цветущий флигель-адъютант, и слева — два дивизионных генерала. Когда все общество под тентом для «официальных» разместилось согласно своим внутренним законам, все увидели, как Регирунгспрезидент фон Вулков сделал знак, и один из полицейских тронулся с места. Он направился к своему коллеге, который охранял ораторскую трибуну, а тот обратился к Дидериху:
— Ну, теперь пожалуйте.
Дидерих, всходя на трибуну, изо всех сил старался не споткнуться — ноги у него вдруг обмякли, а перед глазами все поплыло. Немного отдышавшись, он приметил на полукруге голой площади деревце, без единого листочка, зато густо увешанное бумажными черно-бело-красными цветами. При виде этого деревца к нему вернулись память и силы. Он начал:
— Ваши сиятельства! Ваши превосходительства! Милостивые государи! Сто лет прошло с тех пор как нам и нашему фатерланду ниспослан был наш великий кайзер, памятник которому сейчас откроет представитель его величества; в то же время — и это делает настоящую минуту особенно знаменательной — вот уже почти десять лет, как его великий внук вступил на престол! Как же нам прежде всего не оглянуться с чувством гордости и признательности на то великое время, в которое нам дано жить?
И Дидерих оглянулся. Он воздавал хвалу поочередно беспримерному расцвету хозяйственной жизни и взлету националистической мысли. Он долго распространялся об океане.
— Без океана нет величия Германии. Океан говорит нам, что без Германии и без германского кайзера ни на нем самом, ни по ту сторону его не может быть принято ни одно решение, ибо мировая торговля теперь самое главное.
Но Германия переживает не только беспримерный деловой расцвет, она переживает такой же расцвет в области духовной и нравственной. Что было раньше? Дидерих набросал далеко не лестную для старшего поколения картину: сбитое с пути односторонним гуманитарным образованием, воспитавшим в нем безнравственные взгляды, оно было чуждо идее национализма. Если подобное положение сейчас в корне изменилось, если мы, справедливо сознавая себя самым дельным народом в Европе и на всем земном шаре, объединились, за исключением смутьянов и отщепенцев, в единой националистической партии, то кому мы этим обязаны? Только его величеству, отвечал Дидерих.
— Он пробудил граждан от спячки, его высокий пример сделал нас тем, что мы есть!.. — Дидерих стукнул себя кулаком в грудь. — Сила его личности, неповторимой, несравненной, так велика, что позволяет всем нам увиться вокруг него плющом, поднимаясь все выше и выше! — воскликнул он экспромтом; в наброске его речи это не значилось. — Во всем, что его величество
