Оноре Бальзак - Утраченные иллюзии

На другой день после посещения невестки виноградарь пришел к своему ангулемскому стряпчему, мэтру Кашану, посоветоваться, каким путем взыскать с сына, попавшего в этакую передрягу, плату за наем помещения.

— Я не могу вести дело отца, раз я уже выступаю против сына, — сказал Кашан. — Обратитесь к Пти-Кло, он чрезвычайно ловок, и, пожалуй, его услуги вам будут полезнее, нежели мои...

В суде Кашан сказал Пти-Кло:

— Я послал к тебе Сешара-отца. Займись-ка им, но не забудь: услуга за услугу!

Между стряпчими услуги подобного рода обычны как в провинции, так и в Париже.

На другой день после того как Сешар-отец выдал доверенность Пти-Кло, Куэнте-большой, сидя в кабинете своего сообщника, сказал:

— Проучите хорошенько Сешара-отца! Человек такого пошиба никогда не простит сыну потери в тысячу франков; это убьет в его сердце последнее великодушие, ежели оно вообще там существовало!

— Возвращайтесь в свои виноградники, — сказал Пти-Кло новоявленному клиенту, — вашему сыну и без того тяжко, не объедайте же его. Я вас вызову, когда потребуется.

Итак, действуя от имени Сешара-отца, Пти-Кло заявил, что станки, прикрепленные к полу, являются по назначению своему недвижимостью, тем более что дом этот еще при Людовике XIV был отведен под типографию. Кашан, как защитник интересов Метивье, взбешенный тем, что в Париже движимость Люсьена оказалась собственностью Корали, а в Ангулеме движимость Давида оказалась собственностью его жены и отца (сколько теплых слов было сказано по этому поводу на судебном заседании!), вызвал в суд и отца и сына, чтобы опровергнуть подобные притязания;. «Мы хотим, — восклицал он, — обличить в обмане этих господ, которые прибегают к самым опасным, самым недостойным способам защиты, искажают самые простые, самые ясные статьи кодекса и пользуются ими как рогатками! И ради чего? Ради того, чтобы уклониться от уплаты каких-то трех тысяч франков! Притом взятых у кого?.. У бедняги Метивье. И еще смеют обвинять заимодавцев!.. В какое время мы живем!.. Короче, я спрашиваю вас: неужто это не равносильно тому, чтобы ограбить своего ближнего?.. Неужто вы поддержите притязания, которые вносят растление в самое сердце правосудия?..» Ангулемский суд, взволнованный блестящей защитительной речью Кашана, рассмотрев притязания сторон, признал собственницей движимого имущества только г-жу Сешар, отклонил притязания Сешара-отца и присудил его к уплате судебных издержек в сумме четырехсот тридцати четырех франков шестидесяти пяти сантимов.

— Хорош папаша Сешар! Вот-то дал маху! — подшучивали стряпчие. — Хотел урвать кусок, пускай поплатится!..

Двадцать шестого августа было объявлено постановление суда, предоставлявшее право наложить 28 августа арест на станки и оборудование типографии. Расклеили объявления!.. Ходатайствовали и получили разрешение продать имущество по месту его нахождения. Объявление о продаже было помещено в газетах, и Дублон надеялся уже 2 сентября приступить к проверке имущества по описи и продаже. К этому времени Давид Сешар, согласно вошедшему в законную силу постановлению суда и по исполнительным листам, был должен Метивье уже пять тысяч двести семьдесят пять франков двадцать пять сантимов, не считая процентов. Oн был должен Пти-Кло тысячу двести франков, помимо вознаграждения за ведение дела, в отношении которого стряпчий, уподобясь вознице, лихо прокатившему седока, всецело полагался на щедрость клиента. Г-жа Сешар была должна Пти-Кло около трехсот пятидесяти франков, помимо вознаграждения. Сешар-отец был должен четыреста тридцать четыре франка шестьдесят пять сантимов, и Пти-Кло требовал у него сто экю вознаграждения. Итак, общая сумма достигала десяти тысяч франков. Не говоря уже о полезности этих сведений для других наций, которые по ним могут судить о мощности французской судебной артиллерии, необходимо, чтобы законодатель, — если, впрочем, у законодателя есть время для чтения, — знал, до какой степени могут доходить злоупотребления судопроизводства. Не следует ли издать на скорую руку какой-нибудь подходящий закон, которым воспрещалось бы стряпчим превышать в иных случаях сумму иска издержками судопроизводства? И не смешно ли приравнивать земельное владение площадью в один сантиар[211] к землям миллионной стоимости! Из этого крайне сухого перечня всех стадий судебной тяжбы станет понятно значение слов: формальности, суд, издержки, над которыми большинство французов не задумывается! Вот что на судейском жаргоне называется судебной волокитой! Типографские шрифты весом в пять тысяч фунтов шли по цене лома, за две тысячи франков. Три станка оценены были в шестьсот франков. Остальное оборудование расценивалось как железная или деревянная рухлядь. От продажи домашней обстановки можно было выручить самое большее тысячу франков. Стало быть, имущество, принадлежащее Сешару-сыну и оцененное в сумме около четырех тысяч франков, дало Кашану и Пти-Кло повод израсходовать семь тысяч франков, не считая будущих издержек, а, как мы видим, цветочки сулили достаточно крупные ягодки. Конечно, практикующие юристы Франции и Наварры, и даже Нормандии, принесут Пти-Кло дань своего уважения и восхищения; но неужто люди отзывчивые не будут тронуты до слез поведением Кольба и Марион?

Покамест шла эта война, Кольб, если Давиду не требовались его услуги, сидел на стуле у двери подъезда, исполняя обязанности сторожевого пса. Он принимал судебные извещения, впрочем, под неусыпным надзором подручного Пти-Кло. Когда объявления возвещали о продаже типографского оборудования, Кольб сразу же, едва разносчик успевал их наклеить, срывал их, бежал в город, срывал их и там и кричал:

— Шельмы! За што терзают такой славный шеловек! И это называют правосутием!

Марион утром работала на бумажной фабрике, где вертела ручку машины и получала за это десять су, которые и тратила на повседневные нужды. Г-жа Шардон безропотно взялась опять за утомительное занятие сиделки и в конце недели приносила дочери свой заработок. Она уже заказала две десятины, удивляясь, что господь бог глух к ее мольбам и слеп к сиянию возжигаемых ею свечей.

Второго сентября Ева получила наконец от Люсьена письмо, ибо то письмо, которым он извещал зятя о существовании трех подложных векселей, Давид скрыл от жены.

«Вот третье письмо со дня его отъезда в Париж», — сказала про себя несчастная сестра, медля вскрывать роковое послание.

В эту минуту она кормила младенца из рожка, ибо нужда вынудила ее отказать кормилице. Можете судить, в какое состояние привело ее это письмо, а позже и Давида, которого она приказала разбудить. Проведя всю ночь за изготовлением бумаги, изобретатель заснул только на рассвете.

Милая сестра!

Два дня тому назад, в пять часов утра, я принял последний вздох прекраснейшего божьего создания, единственной женщины, любившей меня так, как любишь ты, как любят меня Давид и мать, но вместе с этим бескорыстным чувством дававшей мне то, чего ни мать, ни сестра не могут дать: высшее счастье любви! Пожертвовав для меня всем, бедная Корали, может быть, и умерла из-за меня!.. А мне не на что похоронить ее!.. Она была моим утешением в жизни, и только у вас, милые мои ангелы, я могу искать утешения в ее смерти. Я верю, что бог простит этому невинному созданию все грехи, ибо она умерла, как христианка. О Париж!.. Париж, моя Ева, это вместе и вся слава, и все бесчестие Франции! Сколько мечтаний погибло здесь и сколько их еще погибнет, пока я, как подаяния, выпрашиваю жалкие гроши, которые нужны мне, чтобы предать освященной земле прах ангела!

P. S. Много причинил я тебе огорчений своим легкомыслием; со временем ты узнаешь все и простишь меня. Впрочем, будь покойна: один добрый человек, купец Камюзо, которому я доставил столько волнений, зная, как мы с Корали страдали, взялся, как он выразился, уладить это дело».

— Письмо еще влажно от слез! — сказала она Давиду, и в ее взгляде, исполненном жалости, промелькнуло нечто от ее прежней любви к Люсьену.

— Бедный мальчик, как он должен страдать, если его любили так, как он пишет! — вскричал счастливый супруг Евы.

И муж и жена забыли все свои горести при этом стенании безысходного горя. В эту минуту вбежала Марион, крича:

— Сударыня, вот и они!.. Вот и они!..

— Кто?

— Дублон со своими людьми, лукавый их принес! Кольб там воюет с ними, Сейчас вывезут...

— Полно, полно! Не волнуйтесь, не вывезут! — донесся из комнаты, смежной со спальней, голос Пти-Кло. — Я только что подал апелляционную жалобу. Мы не можем согласиться с постановлением, обвиняющим нас в недобросовестности. Я и не подумал защищаться в этой инстанции. Чтобы выиграть время, я предоставил Кашану тешиться болтовней. Я уверен, что еще раз одержу победу в Пуатье...