Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана
Первым пришел в себя Антон. Он нерешительно пробормотал:
– Разумные замечания сделал Орво. Социализм на пустом месте не построишь.
Учитель помолчал, потом сказал Джону:
– Надо товарищам выдать муку, сахар, чай, спички.
Джон молча кивнул. Он уже привык к роли невольного то ли лавочника, то ли кладовщика.
Поскольку основные запасы находились здесь, в чоттагине Орво, Джон вытащил початый мешок и принялся оделять оленеводов. У всех были полотняные мешочки фунта на четыре для муки.
– А съедим оленей, которых привезли, что будем дальше делать? – спросил Кравченко у Орво.
– Будем охотиться, – ответил Орво. – Если бы нам эти новые щедрые люди не привезли мяса, то вы бы мне таких вопросов не задавали.
Несмотря на выговор, который получили оленеводы от Орво, они уехали, обрадованные подарками.
– Не знаю, как мы потом отчитаемся за израсходованные продукты, – сокрушался Джон, подсчитывая выданное оленеводам и то, что осталось.
– Самое главное, – заметил Орво, – ты все записывай аккуратно. Ни у кого нет опыта новой жизни. Будем учиться жить по-новому сами.
26К наступлению длинных дней на побережье стало полегче: ветер расшатал ледяной покров океана, появились разводья, нерпы и медведи стали подходить к селению.
Охотники проводили все светлое время на льду, прихватывая порой и полыхающие полярным сиянием звездные ночи.
Подкормили отощавших собак, и в тундру потянулись нарты выложить подкормку и поставить капканы на песца.
Люди выжили в эту зиму. В Энмыне умерло лишь трое грудных детей.
Джон выдавал продукты всем, кто к нему обращался, и аккуратно записывал расход. Он примирился с козой ролью лавочника, по тайком завидовал Антону Кравченко, который ке только учил ребятишек, но и ухитрился завлечь в школу взрослых энмынцев. В ненастье, когда нельзя было выходить в море, вечерами в школе собирались Тнарат, Гуват, Нотевье, их жены, и каждый раз неизменно присутствовал Орво, который, в отличие от других, не учился ни писать, ни читать, а только слушал.
Однажды в школу зашел Джон. За грубо сколоченными нартами сидели в меховых одеждах взрослые ученики. Чуть в стороне пристроился Орво, а перед ним вместо листка бумаги и огрызка карандаша дымилась кружка чаю. В легком кэркэре Тынарахтына одновременно слушала рассказ своего мужа и зорко следила за тремя жирниками.
Джон тихонько уселся на заднюю скамейку.
Антон Кравченко рассказывал о революции. Он старался говорить просто.
– Еще в давнее время на русской земле стали появляться люди, у которых сострадание к обездоленным, сочувствие к бедному человеку звало к действию. Доброе человеческое сердце не могло мириться с несправедливостью, и тогда появились борцы за народное счастье. Это были разные люди. Среди них были даже и богатые люди, но обладавшие подлинной человечностью… Все они искали пути освобождения трудового человечества, но терпели поражение. Только Ленин нашел правильный путь, и сочувствие горю трудовых людей подсказало выход – сами трудовые люди должны помочь себе. Сострадание и сочувствие переросли в гнев, в справедливый гнев, в революцию…
Джон слушал не менее внимательно, чем другие энмынцы. Учитель Кравченко преображался, и в его облике появлялось что-то от убежденного проповедника и народного трибуна одновременно, и парень словно становился и выше ростом, и голос его раздвигал стены мехового полога.
Эти беседы заинтересовали Джона Макленнана, и он в свободные вечера повадился ходить з школу. Пыльмау удивленно спрашивала:
– Почему ты ходишь туда? Ты же знаешь бумажный разговор не хуже Антона.
В ее тоне чувствовалась скрытая ревность.
– Там бывает интересно, – ответил Джон. – А потом, я знаю американский бумажный разговор, а там изучают русский.
Джон довольно быстро усвоил русские буквы и научился разбирать печатный текст. Энмынцы сначала удивились усердию своего земляка, а потом прониклись уважением. Орзо наставительно сказал:
– Очень правильно делаешь, Сон. Русский разговор на бумаге нам будет потом очень нужен.
– Пусть тогда учат нас и американскому разговору на бумаге, – потребовал Армоль. – Почему мы должны учить только русский разговор?
– Придет время, когда каждый будет учить тот разговор, который ему по душе, – терпеливо ответил Антон. – А сейчас главное научиться русскому разговору, потому что этот разговор принадлежит русскому рабочему классу, который начал революцию, это разговор Ленина. А потом, совсем скоро, мы будем учить чукотский бумажный разговор, когда будут составлены книги на вашем родном языке.
Когда на сугробах появились ледяные щеточки будущих сосулек, Антон Кравченко устроил каникулы: старшие школьники уходили вместе с отцами на охоту, да и сам учитель отправлялся с ними.
Антон и Джон шли вместе. Сначала по припаю до мыса, а оттуда свертывали круто в море. На границе движущегося льда расходились в разные стороны.
Обратно шли тоже вместе.
Когда впереди, под низким солнцем, показалось селение и охотники остановились на последний привал, Антон, разглядывая усатую морду убитой нерпы, размечтался :
– Пройдет совсем немного лет, и Энмын будет не узнать. Здесь вырастет новый, социалистический городок, жители которого не будут знать, что такое голод, холодный полог с потухающими жирниками. Болезни отступят, глаза, пораженные трахомой, прояснятся, и человек вздохнет свободно и глубоко…
Антон сделал глубокий вдох, словно он уже жил в будущем.
– Посреди селения будет стоять светлая просторная школа с большими окнами, с электрическим освещением, – продолжал Антон с загоревшимися глазами, – каждая семья будет жить в отдельном доме со всеми удобствами. Всюду будет светить электричество. А люди какие будут! Твои дети, – Антон на секунду запнулся, – и мои, быть может, не будут знать кожных болячек, голодных дней. Большие пароходы будут привозить молочные продукты, ткани, одежду, книги… Книги не только на русском, английском, но и на чукотском и эскимосском языках. А люди будут уходить в Ледовитое море на промысел на специальных ледокольных машинах. Знай сиди себе и крути штурвал, как в автомобиле…
Джон на минуту представил Тнарата, Гувата или того же Антона за рулем такой машины, волочащей за собой убитых тюленей, и невольно усмехнулся.
– Не веришь? – Антон обиженно замолчал, потом виновато признался: – Фантазии у меня маловато…. Я знаю, что ты не веришь тому благородному делу, которому служим мы, большевики.
– Нет, почему же, – смущенно ответил Джон. – Только то, что ты говоришь, это такое далекое будущее, что некоторые вещи выглядят странно и смешно.
– Ничего, – твердо ответил Антон. – Для некоторых революция в России тоже казалась странной, если не смешной. А он живет и строит новую жизнь. Гражданская война кончилась. Совсем молодое государство, получившее в наследство от царизма разоренную страну и обнищавший до крайности народ, сумело противостоять интервенции четырнадцати государств! Четырнадцати высокоразвитых, богатых, сильных государств! Вы понимаете, Джон Макленнан!
– Вот это-то и непонятно, – с улыбкой ответил Джон.
– Ну со временем поймете, если кое-что для вас уже проясняется, – с надеждой сказал Антон. – Пошли.
Медленно приближался Энмын – кучка маленьких, утонувших в снегу жилищ, неуклюжее деревянное здание школы с тонкой жестяной трубой, из которой вился дымок.
Джон и Антон прошли береговую гряду ломаного льда, приблизились к ярангам. Школа была на пути Джона, и он еще издали заметил фигурку Тынарахтыны, которая стояла у заиндевелого порога наготове с кружкой воды.
Антон приближался к жене, беспокойно оглядываясь по сторонам.
Джон шел чуть стороной, но видел и слышал все, что происходит у школьного порога.
Подходя к школе, Антон, приглушив голос, с упреком произнес:
– Сколько раз тебе говорил: не выходи с кружкой на мороз – простудишься.
– Я очень тепло одета, – ответила Тынарахтына.
– Ну, ладно, поливай тюленя, да только побыстрее, чтобы никто не видел.
– Почему чтобы никто не видел? Пусть видят, что учитель соблюдает обычай и делает все, как настоящий охотник, – ответила Тынарахтына.
Она аккуратно наклонила кружку, и светлая струя воды сбила несколько кровавых ледяных комочков с усатой тюленьей морды. Тут она заметила, что Антон пытается ее обойти и войти в дом.
– Подожди! – властно остановила его Тынарахтына и сунула ему кружку. – Отпей и сделай все, как я тебя учила.
Джон нарочно замедлил шаг, чтобы видеть все.
Антон со страдальческим выражением лица отпил из кружки и выплеснул остаток в сторону моря, умилостивляя морских богов.
– Ну, довольна? – сердито спросил он жену.
– Теперь можешь входить, – торжественно разрешила Тынарахтына и принялась утиным крылышком сметать с тюленьей туши снег.
