Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни
Впрочем, несмотря на всю строгость тетки, перед девочкой отнюдь не стеснялись. Животные, находившиеся в доме, могли просветить ее, если бы она и не заглядывала в книги. Особенно интересовала ее Минуш. Эта Минуш была распутницей, раза четыре в год она точно с цепи срывалась. Внезапно эта изнеженная кошечка, непрерывно занятая своим туалетом, боящаяся выйти на улицу, чтобы не замарать лапки, исчезала дня на два, на три. Полина слышала, как она мяукала и дралась, а по вечерам в темноте, как угольки, сверкали глаза всех котов Бонвиля. Возвращалась Минуш в ужасном виде. Потрепанная, как потаскушка, с висящей клочьями шерстью, до того грязная, что целую неделю вылизывала себя. А потом она опять становилась привередливой принцессой-недотрогой и ластилась к людям, словно не замечая, что живот ее округляется. В одно прекрасное утро у нее появлялись котята. Вероника уносила их в своем фартуке и топила, а Минуш, прескверная мать, даже не искала их; она привыкла, что ее избавляют от потомства, и, видимо, думала, что обязанности матери на этом кончаются. Вскоре она снова принималась вылизывать себя, мурлыкать, прихорашиваться вплоть до того вечера, когда, забыв всякий стыд, царапаясь и мяукая, снова отправлялась на поиски приключений. Матье был бы лучшим отцом, он относился с нежностью даже к чужим детенышам и, скуля, бежал за Вероникой, уносящей в фартуке котят. Он обожал эти крохотные существа, ему хотелось облизать их.
— Ах, тетя, на этот раз нужно оставить ей хотя бы одного, — говорила Полина, одновременно восхищенная и возмущенная любовными похождениями кошки.
— Еще чего не хватало! — сердилась Вероника. — Чтобы она таскала его по комнатам!.. Да ей это и ни к чему. Живет в свое удовольствие, без всяких неприятностей.
Жизнелюбие Полины, которое с каждым днем все усиливалось, сделало ее, как говорила тетка, «матерью животных». Все, что жило, все, что страдало, возбуждало в ней деятельную нежность, потребность о ком-то заботиться и кого-то ласкать. Она совсем забыла Париж, ей казалось, что она родилась здесь, в этом суровом краю, что она всю жизнь дышала свежим морским воздухом, насыщенным ветрами. Меньше чем за год девочка с едва намечавшимися формами превратилась в рослую девушку с крутыми бедрами и высокой грудью. Волнение, связанное с этим расцветом, исчезло, как и неловкость в теле, налившемся соками. Она уже не испытывала смятения и беспокойства из-за набухшей груди, из-за черного пушка на атласной, смуглой коже. Напротив, теперь она радовалась этому расцвету, ощущала удовлетворение от того, что выросла и созрела на солнце. Кровь, которая бурлила в ней и изливалась красным дождем, вызывала в ней гордость. С утра до вечера Полина наполняла дом пением, голос ее стал ниже, и это даже нравилось ей. Собираясь ко сну, она скользила взглядом по своему телу, начиная с розоватой округлости сосков, до черного, как смоль, пятна, оттеняющего ее золотистый живот. С минуту она улыбалась, вдыхая свой новый аромат, — аромат женщины, свежий, как букет только что срезанных цветов. Она принимала жизнь, любила жизнь во всех ее проявлениях, без отвращения и страха, и приветствовала ее торжествующей песней.
От Лазара полгода ничего не было слышно. Он присылал лишь короткие весточки, чтобы успокоить семью. Затем вдруг засыпал мать целым градом писем. Он снова провалился на ноябрьских экзаменах и все больше разочаровывался в медицине, которая занималась чересчур скучными вещами. Теперь он отдался новой страсти — химии. Лазар случайно познакомился со знаменитым Гербеленом, открытия которого произвели революцию в науке того времени, и стал работать в его лаборатории в качестве препаратора, но пока еще скрывал от родных, что бросил медицину. Вскоре в своих посланиях Лазар стал подробно описывать новый проект, сперва сдержанно, но постепенно все с большим воодушевлением. Речь шла о добывании морских водорослей, о крупном предприятии по переработке водорослей, которое благодаря новым методам и реактивам, открытым Гербеленом, должно принести миллионы. Лазар перечислял шансы, сулящие успех: поддержка великого химика, легкость добывания сырья и дешевое оборудование. Наконец он заявил о своем твердом решении порвать с медициной и добавил шутя, что предпочитает продавать лекарства больным, вместо того чтобы убивать их собственными руками. Все письма он заканчивал доводом, что это прекрасный способ разбогатеть, и, кроме того, подавал домашним надежду, что не будет больше расставаться с ними и построит завод где-нибудь вблизи Бонвиля.
Шли месяцы, на каникулы Лазар не приехал. Всю зиму он подробно рассказывал о своем плане на страницах, исписанных убористым почерком, которые г-жа Шанто после обеда читала вслух. Однажды майским вечером собрался семейный совет, так как Лазар требовал окончательного ответа. Вероника, сняв обеденную скатерть и покрыв стол ковровой, носилась взад и вперед.
— Он — вылитый дед, такой же предприимчивый и бестолковый, — заявила г-жа Шанто, бросив взгляд на камин, где красовался шедевр бывшего плотника, всегда раздражавший ее.
— Уж разумеется, он не в меня, ведь я не выношу перемен, — удерживая стоны, прошептал Шанто, который лежал в кресле в ожидании конца припадка. — Да и ты, дорогая, не слишком уравновешена.
Она пожала плечами, словно желая сказать, что ее действия всегда обоснованы и логичны. Затем она не спеша продолжала:
— Ну что ж? Нужно написать ему, пусть поступает по-своему. Я хотела, чтобы он был судьей; медицина это уже много хуже, и вот теперь он аптекарь… Пусть приезжает, пусть заработает побольше денег, как-никак, а это занятие…
В сущности, именно надежда на деньги заставила ее согласиться. Боготворя сына, она увлеклась новой мечтой. Она уже видела его богачом: у него собственный дом в Кане, он старший советник, возможно — депутат. У Шанто не было своего мнения, он был занят своей болезнью, предоставляя жене заботиться об интересах семьи. А Полина, хотя в глубине души она была удивлена и втайне осуждала непостоянство кузена, все же считала, что ему нужно приехать и попытаться осуществить свой грандиозный замысел.
— Зато мы будем жить все вместе, — сказала она.
— И потом, этот Париж не доведет господина Лазара до добра! — осмелилась вставить Вероника. — Пусть уж лучше приедет к нам да подлечит немного свой желудок.
Госпожа Шанто кивком выразила одобрение. Она снова принялась за письмо, полученное утром.
— Погодите, вот он говорит о финансовой стороне предприятия.
И она стала читать, давая подробные комментарии. Чтобы построить небольшой завод, нужно около шестидесяти тысяч франков. В Париже Лазар встретил старого товарища по Кану, толстяка Бутиньи, который в четвертом классе не поладил с латынью и бросил лицей, а теперь торгует вином. Бутиньи, большой поклонник этого плана, предлагает тридцать тысяч франков; это прекрасный компаньон, его практическая сметка обеспечит материальный успех. Остается лишь занять еще тридцать тысяч, — ведь Лазар хочет, чтобы половина в деле принадлежала ему.
— Как вы слышали, — продолжала г-жа Шанто, — он просит меня обратиться от его имени к Тибодье. Хорошая идея. Тибодье, конечно, не преминет одолжить ему деньги… кстати, Луиза больна, я съезжу туда, привезу ее на недельку к нам, вот и предлог поговорить с ее отцом.
Глаза Полины потускнели, она судорожно прикусила губу. Вероника, вытиравшая чайную чашку, пристально наблюдала за ней, стоя на противоположном конце стола.
— Я подумывала о другом, — вполголоса сказала г-жа Шанто, — но такие предприятия всегда сопряжены с риском, и я дала себе слово не заикаться об этом.
Потом она обратилась к девушке:
— Да, милочка, ты сама могла бы одолжить кузену эти тридцать тысяч франков… Едва ли тебе когда-нибудь представится случай так выгодно поместить капитал. Это тебе будет давать примерно процентов двадцать пять, ведь кузен сделает тебя участницей прибылей. У меня просто сердце разрывается, когда я думаю, что это богатство потечет в чужой карман… Но все же я не хочу, чтобы ты рисковала своими деньгами. Это неприкосновенный капитал, он там, в ящике, и я верну тебе его нетронутым.
Полина слушала, все больше и больше бледнея, в ней шла внутренняя борьба. От Кеню и Лизы она унаследовала скупость, любовь к звонкой монете, в ней всколыхнулось привитое когда-то в колбасной лавке уважение к деньгам, страх, что их можно потерять; что-то постыдное, неведомое, затаенная скаредность пробуждалась в ее добром сердце. Вдобавок тетка часто показывала ей ящик бюро, где покоилось наследство, и при одной мысли, что оно может растаять в руках бестолкового кузена, Полину охватывало негодование. Но она сдерживалась, к тому же ее преследовал образ Луизы, которая приносит большой мешок серебра Лазару, и это особенно терзало ее.
— Даже если ты согласна, я ни за что не соглашусь, — продолжала г-жа Шанто. — Не правда ли, мой друг, это вопрос совести?
