Арчибалд Кронин - Замок Броуди
И когда она воротилась с тарелкой, он посмотрел на нее украдкой и сказал:
— Я вижу, ты опять стала ласкова ко мне, Нэнси. Я помню утра, когда ты швыряла на стол подгорелую кашу, считая, что и этого за глаза довольно бедному человеку. А жирная жареная сельдь мне больше по вкусу, да я твое обращение со мной тоже. Ты ведь меня любишь, Нэнси, не правда ли?
Она посмотрела сперва на его усталое лицо, все в морщинах, с втянутыми щеками, обезображенное двухдневной щетиной, перерезанное натянутой, не идущей к нему улыбкой, потом — на его неряшливую, сгорбленную фигуру, трясущиеся руки, запущенные ногти, и воскликнула с резким смешком:
— Ну, конечно! У меня к вам теперь такое сильное чувство, что меня это даже беспокоит. Иной раз погляжу на вас — сердце так и встрепенется в груди.
Улыбка потухла на лице Броуди, глаза его сузились, и он ответил:
— Как я рад это слышать от тебя, Нэнси! Знаю, не следовало бы этого говорить тебе, но не могу не сказать: просто удивительно, до чего ты мне нужна стала.
И, забыв о завтраке, он продолжал почти виновато, словно оправдываясь:
— Никогда бы не поверил, что я способен так привязаться к кому-нибудь. Я думал, что не такой я человек, но, видишь ли, у меня так долго никого не было, что когда мы с тобой сошлись, ты… да, ты крепко забрала меня в руки. Это чистая правда. Ты ведь не сердишься на меня, что я это говорю, а?
— Нет, нет! — поспешно воскликнула Нэнси. — Ни чуточки не сержусь, Броуди. Я научилась вас понимать. Но будет толковать, ведь стынет отличная рыба, которую я изжарила для вас. Я хочу знать, понравится ли она вам. Надо, чтобы вы хорошо позавтракали, потому что обедать вам придется не дома.
— Обедать не дома! Почему? — удивился Броуди. — Ты только на прошлой неделе была в Овертоне, так неужели сегодня опять пойдешь к тетке?
— Нет, не пойду, — вызывающе тряхнула головой Нэнси. — Но она придет ко мне. И я не желаю, чтобы при ней вы тут вертелись подле меня, — она приличная женщина и ничего не подозревает… Да, и любит меня. У нее от ваших разговоров глаза на лоб полезут. Вы можете вернуться домой к вечеру, когда она уйдет. Тогда я буду вас ждать в спальне.
Он сперва посмотрел на нее, весь потемнев от гнева, но быстро овладел собой и покачал головой:
— Черт возьми, и обнаглела же ты, девушка! Подумать только — дошла до такой дерзости, что приглашает своих гостей ко мне в дом! Боже, теперь только я вижу, что ты сумела сделать со мной! За то, что ты выкинула такую штуку, не спросив моего позволения, следовало бы хорошенько разогреть тебе задницу ремнем. Но ты знаешь, что я не могу на тебя сердиться. Видно, конца не будет вольностям, которые ты себе позволяешь.
— Да что тут худого? — спросила она сухо. — Неужели честная экономка не имеет права повидаться с родственниками, когда ей этого хочется? Вы прекрасно можете закусить где-нибудь в трактире, а зато я приготовлю к вашему приходу сюрприз!
Он недоверчиво посмотрел на нее.
— Да, сюрприз — подходящее слово после твоего обращения со мной в последнее время. — Он сделал паузу и докончил мрачно: — Будь я проклят, если знаю, почему я так легко уступаю тебе во всем.
— Не говорите так, Броуди, — мягко пожурила его Нэнси. — Иногда вы говорите такие вещи, словно вы какой-нибудь язычник-китаец.
— Что ты знаешь о китайцах! — буркнул он сердито, занявшись, наконец, рыбой, и начал есть ее медленно, отправляя в рот большие куски. Через минуту он заметил уже другим тоном:
— А это вкусно, Нэнси, — такие вещи я бы с удовольствием ел каждое утро.
Она продолжала с какой-то непонятной сдержанностью наблюдать, как он ест, затем, внезапно вспомнив что-то, воскликнула:
— Господи, и о чем я только думаю! Ведь вам сегодня утром пришло письмо, а я совсем забыла о нем!
— Что? — Он перестал есть и удивленно посмотрел на нее из-под густых седеющих бровей. — Письмо? Мне?
— Ну да! Я совершенно забыла о нем из-за этой спешки с завтраком. Вот оно! — И Нэнси, взяв письмо, лежавшее на буфете, подала его Броуди.
Он подержал его минуту в вытянутой руке, потом с недоумевающим видом поднес ближе к глазам, увидел на марке штемпель «Лондон» и, небрежно подсунув под край конверта свой толстый палец, разорвал конверт и вынул из него письмо. С некоторым интересом наблюдая за ним в то время, как он читал, Нэнси видела, как на лице его так же быстро, как пробегают по темному небу тучи, гонимые ветром, промелькнули сначала сильное замешательство, потом изумление, удовольствие и торжество. С непонятным ей удовлетворением он перевернул листок, потом не спеша перечел его снова и, подняв глаза, загляделся куда-то в пространство.
— Ну кто бы подумал?.. — пробормотал он. — После всего!..
— Что такое? — крикнула Нэнси. — От кого письмо?
— Она смирилась и хочет приползти обратно на коленях! — Он замолчал, поглощенный своими мыслями, как будто его слова уже все объясняли.
— Не понимаю! — сказала Нэнси резко. — О ком вы говорите?
— О моей дочери… О Мэри, — ответил он медленно. — О той, которую я выгнал из дому. Я поклялся, что приму ее обратно только в том случае, если она будет в ногах у меня валяться, а она сказала, что не вернется никогда. А теперь она, вот в этом самом письме, клянчит, чтобы я позволил ей вернуться домой и вести мое хозяйство. Хорошее утешение для меня после всех этих лет.
Он поднял письмо, крепко зажав его в пальцах, и, казалось, не мог досыта на него наглядеться. Потом прочел, глумливо подчеркивая слова:
«Забудем прошлое. Я хочу, чтобы ты меня простил. Так как мама умерла, я хотела бы заменить ее дома. Здесь мне живется неплохо, но иногда я чувствую себя одинокой». — Он фыркнул: — Одинокой! И поделом ей, клянусь богом! Пускай так будет и дальше. Она сильно ошибается, воображая, что я приму ее обратно. Не желаю я видеть ее. Нет! Никогда! — Он поднял глаза на Нэнси, как бы ожидая ее одобрения, и продолжал, кривя губы: — Неужели ты не понимаешь, девочка? Ведь это доказывает мою правоту. Она была горда, очень горда, а теперь я вижу, что гордость ее сломлена. Если бы не это, чего ради ей захотелось домой? Боже, какое это для нее унижение — быть вынужденной скулить и клянчить, чтобы ее приняли обратно! И какое торжество для меня — отказать ей! Она хочет быть у меня экономкой! — Он грубо расхохотался. — Недурно, а, Нэнси? Она не знает, что у меня уже есть ты, и хочет занять твое место!
Нэнси взяла у него из рук письмо и принялась читать его.
— Не вижу тут, чтобы она скулила, — возразила она спокойно. — Письмо написано вполне прилично.
— Ба! Меня интересует не как оно написано, а суть его. Другого объяснения не придумаешь, и это веселит меня, как стаканчик лучшего виски!
— Так вы не позволите ей вернуться? — спросила Нэнси с испытующим взглядом.
— Нет! — крикнул Броуди. — Не позволю! Теперь у меня есть хозяйка, которая будет заботиться обо мне. Пусть не думает, что мне нужны такие, как она. Она может оставаться в Лондоне и сгнить там, мне до нее нет решительно никакого дела.
— Не следует решать так сразу, — уговаривала его Нэнси. — Все же она вам родная дочь. Подумайте хорошенько и не поступайте опрометчиво.
Он сердито посмотрел на нее.
— Тут и думать не о чем. Никогда я ее не прощу, вот и все.
В глазах его внезапно засверкал огонек, и он воскликнул:
— А знаешь, Нэнси, я придумал, чем ее можно задеть за живое: напиши-ка ты ей, что, мол, место, которое она просит, уже занято. Это ее здорово унизит, а? Напишешь, девочка?
— Нет, не напишу, — отрезала Нэнси. — Выдумает же! Можете сами это сделать, если хотите.
— Ну, во всяком случае, ты мне поможешь сочинить ответ, — возразил он. — Что, если нам с тобой заняться этим сегодня вечером, когда я вернусь домой? Голова у тебя сметливая, и ты, наверное, придумаешь что-нибудь подходящее.
— Ладно, подождите до вечера, — отвечала Нэнси после некоторого размышления. — А я пока подумаю над этим.
— Вот и великолепно! — воскликнул Броуди, уже заранее радуясь мысли, что они вдвоем будут вечером заниматься этим увлекательным делом — сочинять резкий ответ его дочери.
— Мы посоветуемся с тобой. Я знаю, что ты все сумеешь, когда захочешь.
В это время издалека донесся гудок. То усиливаясь, то слабея, но все время отчетливо слышный, он ворвался в комнату с неумолимой настойчивостью.
— Боже милосердный, — вскрикнула Нэнси, — вот уже девятичасовой гудок, а вы еще дома! Вы ужасно опоздаете, если не поторопитесь. Живее уходите!
— Наплевать мне на их проклятые гудки, — бросил он угрюмо. — Захочу — так и опоздаю! Можно подумать, что я раб этого проклятого свистка, так ты меня гонишь вон как раз тогда, когда мне не хочется от тебя уходить!
— Я не хочу, чтобы вас уволили, Броуди! Что будет с вами, если вы потеряете службу?
