Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
Воспоминания об улице придавали голосу Чика Моррисона злобности, когда он обращался к кругу лиц в номере мистера Томпсона на пятьдесят девятом этаже. Выражение этих лиц было под стать его голосу.
— Похоже, это совершенно не действует, — сказал он, указывая на стопку донесений своих «прощупывателей пульса общества». — Все официальные сообщения для печати о нашем сотрудничестве с Джоном Голтом, кажется, ничего не меняют. Людям наплевать. Они не верят ни единому слову. Кое-кто говорит, что он ни за что не будет сотрудничать с нами. Большинство даже не верят, что мы нашли его. Не знаю, что случилось с людьми. Они уже не верят ничему. — Он вздохнул. — Позавчера в Кливленде закрылись три завода. Вчера в Чикаго — пять. В Сан-Франциско…
— Знаю, знаю, — раздраженно заметил мистер Томпсон, обматывая шею шарфом: отопительная система отеля вышла из строя.
— Тут у него нет выбора: он должен сдаться и принять эту должность. Должен!
Уэсли Моуч поднял глаза к потолку.
— Не просите меня больше говорить с ним, — сказал он и содрогнулся. — Я пытался. С этим человеком невозможно разговаривать.
— Я… я не могу, мистер Томпсон! — воскликнул Чик Моррисон, когда на нем остановился его блуждающий взгляд. — Если хотите, подам в отставку! Я больше не могу говорить с ним! Не заставляйте меня!
— С ним никто не может говорить, — сказал доктор Флойд Феррис. — Это пустая трата времени. Он не слышит ни единого твоего слова.
Фред Киннан усмехнулся:
— То есть слышит очень многое, так ведь? И, хуже того, отвечает.
— Тогда почему бы тебе не сделать еще попытку? — отрывисто спросил Моуч. — Тебе как будто понравилось говорить с ним. Почему бы не попытаться убедить его?
— Я не так глуп, — ответил Киннан. — Не строй иллюзий, приятель. Его никто не убедит. Я не буду пытаться второй раз… Понравилось? — добавил он с удивленным выражением лица. — Да… да, пожалуй.
— Что это с тобой? Ты что, влюбился в этого человека? Позволяешь ему склонить себя на его сторону?
— Я? — Киннан издал невеселый смешок. — Какая мне может быть от него польза? Я первый пострадаю, когда он одержит победу… Только, — он задумчиво посмотрел в потолок, — только он говорит без обиняков.
— Он не одержит победы! — рявкнул мистер Томпсон. — Об этом не может быть и речи!
Наступила долгая пауза.
— В Западной Виргинии голодные бунты, — начал Уэсли Моуч. — а техасские фермеры…
— Мистер Томпсон! — с отчаянием воскликнул Чик Моррисон. — Может… показать его людям… на массовом митинге… или по телевидению… чтобы они поверили, что мы действительно его нашли… Это даст им на какое-то время надежду… даст нам немного времени…
— Слишком опасно, — резко произнес доктор Феррис. — Нельзя допустить, чтобы он появлялся близко к людям. Он может позволить себе, что угодно.
— Он должен сдаться, — упрямо сказал мистер Томпсон. — Должен присоединиться к нам. Одному из вас придется…
— Нет! — завопил Юджин Лоусон. — Не я! Видеть его не хочу! Ни разу! Не хочу, чтобы он заставил меня в это поверить!
— Что? — спросил Джеймс Таггерт; в голосе его прозвучала нота опасно дерзкой насмешки; Лоусон не ответил. — Чего ты боишься? — Презрение в голосе Таггерта звучало слишком подчеркнуто, словно чей-то более сильный страх побуждал его пренебречь собственным. — Во что ты боишься поверить, Джин?
— Не поверю этому! Не поверю! — Голос Лоусона представлял собой полурычанье-полухныканье. — Вы не можете заставлять меня терять веру в человечество! Нельзя допускать существования таких! Бессердечный эгоист, который…
— Превосходное вы сборище интеллектуалов, — с презрением отметил мистер Томпсон. — Я думал, вы сумеете поговорить с ним на его языке, но он нагнал на вас страху. Идеи? Где теперь ваши идеи? Сделайте что-нибудь! Заставьте его присоединиться к нам! Склоните на нашу сторону!
— Беда в том, что он ничего не хочет, — сказал Моуч. — Что мы можем предложить человеку, который не хочет ничего?
— Хочешь сказать, — спросил Киннан, — что мы можем предложить человеку, который хочет жить?
— Замолчи! — завопил Джеймс Таггерт. — Почему ты это сказал? Что заставило тебя это сказать?
— Что заставило тебя вопить? — спросил Киннан.
— Замолчите все! — приказал мистер Томпсон. — Вы мастера сражаться друг с другом, но когда доходит до сражения с настоящим человеком…
— Значит, он и над вами одержал верх? — крикнул Лоусон.
— Да замолчи ты, — устало сказал мистер Томпсон. — Он самый несговорчивый тип из всех, с какими я сталкивался. Вам этого не понять. Поразительно твердый… — в голосе его послышалась нотка восхищения. — Поразительно твердый…
— Как я объяснял вам, — небрежно протянул доктор Феррис, — существуют способы убеждать несговорчивых типов.
— Нет! — крикнул мистер Томпсон. — Нет! Заткнись! Не хочу слушать тебя! Не хочу слышать об этом! — Руки его неистово задвигались, словно разгоняя что-то, чего он не хотел называть. — Я сказал ему… что это неправда… что мы не собирались… что я не… — Он затряс головой так, словно его слова представляли собой некую беспрецедентную форму опасности. — Нет, слушайте, ребята, я хочу сказать, что нам нужно быть практичными… и осторожными. Чертовски осторожными. Это дело нужно улаживать мирно. Мы не можем позволить себе восстанавливать его против нас… или причинять ему вред. Не дай бог с ним что-то случится. Потому что… потому что, если погибнет он, погибнем и мы. Не заблуждайтесь на этот счет. Если он погибнет, нам конец. Вы все это понимаете.
Он оглядел лица окружающих; они это понимали.
На другое утро мокрый снег падал на материалы первых полос газет, где сообщалось, что конструктивное, мирное совещание между Джоном Голтом и лидерами страны накануне днем привело к созданию «Плана Джона Голта», который вскоре будет опубликован. Вечером снежинки падали на мебель в жилом доме, передняя стена которого обвалилась, и на толпу людей, молча ждавших у окошка кассы завода, владелец которого исчез.
— Фермеры Южной Дакоты, — доложил Уэсли Моуч мистеру Томпсону на другое утро, — идут маршем к столице штата, сжигая по пути все правительственные здания и все дома ценой больше десяти тысяч долларов.
— Калифорния охвачена беспорядками, — доложил он вечером. — Там идет гражданская война, если только это гражданская война, в чем, как будто, никто не уверен. Они объявили, что отделяются от Союза, но кто сейчас находится у власти, никому не известно. По всему штату идут вооруженные столкновения между «народной партией», которую возглавляет Мамочка Чалмерс со своими поклонниками соевого культа Востока и какой-то организацией «обратно к Богу», которую возглавляют несколько бывших владельцев нефтепромыслов.
— Мисс Таггерт! — простонал мистер Томпсон, когда Дагни вошла на другое утро в его номер, приехав по вызову. — Что нам делать?
Он удивился, почему ему раньше казалось, что она обладает некоей внушающей надежду силой. Перед ним было пустое лицо, казавшееся сдержанным, но эта сдержанность начинала внушать беспокойство, когда она длилась минуту за минутой, без перемены выражения, без какого-то признака чувства. «Выражение лица у нее такое же, как у всех остальных, — подумал он, — только что-то в складке губ говорит о стойкости».
— Я полагаюсь на вас, мисс Таггерт. Ума у вас больше, чем у всех моих ребят, — заговорил он умоляющим голосом. — Вы сделали для страны больше, чем кто-либо из них, вы нашли для нас Голта. Что нам делать? Все рушится, и он — единственный, кто может вызволить нас из этой беды, но не хочет. Отказывается. Наотрез отказывается взять на себя руководство. Я никогда не видел ничего подобного: человек, не имеющий никакого желания властвовать. Мы просим его отдавать распоряжения, а он отвечает, что хочет повиноваться им! Это бессмысленно!
— Да.
— Что вы думаете об этом? Можете его понять?
— Он — надменный эгоист, — ответила Дагни. — Честолюбивый авантюрист. Человек безграничной дерзости, играющий на самые крупные в мире ставки.
«Это было легко», — подумала Дагни. Это было бы трудно в то далекое время, когда она видела в речи орудие чести, которым всегда нужно было пользоваться так, словно находишься под присягой верности реальности и уважения к людям. Теперь это было всего-навсего орудие издавания звуков, бессмысленных звуков, обращенных к неодушевленным предметам, не имеющим никакого отношения к таким понятиям, как реальность, человечность или честь. Было легко в то первое утро сообщить мистеру Томпсону, что она проследила Джона Голта до его дома. Легко было видеть судорожные улыбки мистера Томпсона и слышать его повторяющиеся восклицания «Молодчина!» с бросаемыми на помощников взглядами, в которых сквозило торжество человека, доверие которого к ней оправдалось. Легко было выразить жгучую ненависть к Голту — «Я соглашалась с его идеями, но не позволю ему уничтожить мою железную дорогу!» — и услышать слова мистера Томпсона: «Не беспокойтесь, мисс Таггерт! Мы защитим вас от него!»
