Мигель Астуриас - Глаза погребённых
«Не уходи к «эскуилачес», ты их можешь только скомпрометировать!..» — услышал он собственный голос; ему казалось, что он разговаривал с Маленой, как будто она была тут, где светили звезды и кричали лягушки, тут, в комнате, где под потолком вырисовывались какие-то призрачные тени, а на полу лежал ковер, хотя, быть может, это был не ковер — просто трава.
«Тебя ищут, Мален! Подумай, поразмысли, что ты будешь делать с «эскуилачес»… Да, это верно, их также. разыскивает полиция… тогда, тогда… у тебя есть еще время… еще не истекло время ультиматума — двадцать четыре часа, это значит тысяча четыреста сорок минут или восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд, а на часах лягушек… аэ… аэ… аэ… ао… ао… ао… восемь миллионов шестьдесят две тысячи четких гласных… аэ… аэ… ао… ао… истекает время ультиматума…»
Ему показалось, что он даже застонал, когда подумал, что она уже ушла, что ее смертельно ранили, что он больше ее никогда не увидит…
Почему же он не взял ее с собой?.. Разве возможна победа без нее?..
— Мален!.. Мален!..
Сердце бешено стучало, и ему пришлось повернуться на другой бок, расстегнуть воротник. Аэ… аэ… аэ…
Время ультиматума отсчитывают лягушки… Ао… ао… ао… Двадцать четыре… двадцать четыре роковых часа…
— Мален!.. Мален!..
Почему он не взял ее с собой? Разве можно завоевать победу без нее? Зачем ехать в карете — огромной, как театральный зал, катящейся на огненных колесах, влекомой лошадьми из дыма, а в ней мужчины и женщины с винтовками, плугами и знаменами, как приснилось дону Хуану Непомусено Рохасу? Бедняга, погиб, возвращаясь с работы! Ехал на велосипеде, не успел затормозить и врезался в гигантский американский военный грузовик. И одно из двенадцати колес проехало по нему.
Зачем ехать ему в триумфальной колеснице без Малены?
«Вперед, люди!.. Люди, вперед!..» — кричал он.
Но сейчас — без Малены — он почувствовал, что крик застрял у него в горле, как погасшая морская звезда…
Двадцать четыре… двадцать четыре э-э-э-э оэ-оэ… э-э-э… аэ… аэ… аэ… аэ… двадцать четыре э-э-э-э ча-а-а-аа-са роковых…
Останутся ли они, обнаженные, рядом?.. Останутся ли они, обнаженные, рядом?..
Обнаженная Малена, обнаженный он, и их топят в каком-то бассейне…
Ласки, пузыри, и… вскоре вода становится все более плотной, плотной, и вот они могут шевелить только головами, а тела стиснуты смирительными рубашками из ледяных стекол…
Нет, это невозможно! Ему ведь надо идти в алькальдию — повенчаться с ней после победы, теперь он мог прийти с открытым лицом, под своим именем — Хуан Пабло Мондрагон… Октавио Сансур… Табио Сан… Под каким из его имен? А лед сжимает тело, уже нельзя пошевелиться во льду…
Но если они и поженятся, хотя, по правде говоря, разве человек не женится навечно, присоединяясь к хору пар, испрашивающих по… топ… потоп!., потоп!., как единственное решение — потоп — чтобы быть свободным, чтобы раствориться в реке, в озере, в море, в океане… аэ… аэ… аэ…
Их головы… растопилось зеркало льда в потопе, они лишились тел, только головы остались, и головы эти ищут другие тела…
Это, это и то… — тело крестьянки для Росы Гавидиа!
Это, это и то… — тело усатого гусара для капитана-пехотинца Леона Каркамо!
А он?.. Это, это и… он…
Он без своего тела, только голова, меж них обоих, между крестьянкой и капитаном, будто третейский судья, но ведь это были не боксеры, а влюбленные, и надо было разлучить их — какой ужас! — чтобы не было других мужчин и женщин, рожденных для того, чтобы стать пушечным мясом или мясом для фабрик…
Он вырвал крестьянку из объятий капитана. Крестьянка, учительница и революционерка, вместе с ней он поднимется на порог нового дня…
Кто-то будил его. Он поспешно освобождался от пут сна, еще цеплявшегося за ресницы, задержавшегося в веках… сна, покрывавшего обрывки видений, как покрывают крестьяне землей нагие срубленные ветви фруктовых деревьев.
Флориндо расталкивал, будил его. Он встал с койки, сонный, не понимая, что с ним происходит, зевнул, потянулся, протер глаза. Сначала надо умыться. Он подошел к водоему под сенью огромного дерева агуакате и погрузил руки в воду — быстрее пройдет усталость, — затем набрал воды в ладони, плеснул в лицо, отфыркиваясь и бурча, как капризный ребенок.
Запах кофе. Свежестью пахнет полотенце. Было очень рано, но день уже обжигал, как тлеющий уголь.
Тишина, только шепот молчаливых кустарников под чистым-чистым небом и под высокими пальмами.
Они завтракали — им было приятно смотреть друг на друга. Флориндо приготовил кофе, развел в кипятке молочный порошок, выложил хлеб, масло, ветчину, а Табио Сан поставил на стол — собственно, на большой круглый камень — две чашки, сахар в бумажном пакете, соль в высохшей банановой шкурке и вытащил ложку и нож. Сан выглядел постаревшим, Флориндо словно высох в тропиках. Сан все время что-то теребил в руках, он явно нервничал и ерзал на маленькой скамеечке. Наконец он поведал Кею, что покоя ему не дает мысль о судьбе Малены. Искра появилась оттуда, откуда меньше всего ожидали, — от студентов и учителей, и потому ему пришлось покинуть столицу, надо было спешить, события развивались с необычайной быстротой, и он не смог увезти Малену из ее убежища. Что делать?..
Он спросил отрывисто, будто откусил фразу меловыми зубами. Воткнул в рот сигарету, но больше мял ее пальцами, чем курил.
Значит, и его и ее судьба ставится на одну карту: забастовка?
Флориндо считал, что нужно предупредить товарищей в столице. Сообщить им, в каких условиях находится Роса Гавидиа, — оторванная от людей, она может решиться на поступок, который поставит под удар ее жизнь. Да, но как предупредить их? Железнодорожники уже бастуют. Кто мог бы связаться с ней?
Кайэтано Дуэнде!..
Эта мысль мелькнула у Табио Сана. Совершенно неожиданно возникло в памяти имя старого кучера и болтуна вслед за именем Пополуки. Оба казались ему сейчас всемогущими. Однако оба они в Серропоме, и нет никаких вестей от них, как ничего ты не знаешь о тех камнях, что миновал где-то на дороге.
На попечении этих стариков — на расстоянии они представлялись ему чуть ли не божествами — была оставлена Малена, когда он скрывался в подземелье; тогда он не терял надежды, что найдет ее, но чего можно было ожидать нынче, когда она жила у Худаситы? Ведь Худасита уже совсем не может двигаться, даже по городу.
Флориндо стриг ногти, чтобы как-то убить время до прихода товарищей, и не подозревал, что «клик-клик» маленьких ножниц, кусавших, как серебристое насекомое, полулуниями острых челюстей, раздражало Сансура, действовало ему на нервы.
Кваканье лягушек, раздувшихся под жарким солнцем за день, — вытаращив глазища, они купались в прохладной росе, — тонуло в звонкой трескотне пичужек, в шуме ветра.
Сансур с силой потер рукой грудь, словно отдирая от себя что-то чужое, отгоняя видения ночи.
Клик!.. Клик!.. Флориндо продолжал подстригать ногти; зажав сигарету в уголке рта, он устремил взгляд вдаль, словно ожидая каких-то событий.
Сансур время от времени промокал лицо платком, как губкой. Начало уже положено, думал он, студенты и школьные учителя предъявили Зверю ультиматум, и если в течение двадцати четырех часов он не примет их требования или не ответит на ультиматум, начнется университетская забастовка… («Мальчишество!» — подумал Кей…) что эта забастовка будет означать?.. студенты-медики покинут госпитали и аудитории, студенты-правовики уйдут из судов и трибуналов, студенты инженерного факультета покинут министерства, студенты — химики и фармацевты бросят занятия в лабораториях министерства здравоохранения, акушеры оставят родильные дома, а самое главное — учителя прекратят работу в школах…
Да, положение складывалось так, что ему было необходимо выехать из столицы в Тикисате — занять свой боевой пост. Как только начнется забастовка в Бананере, ее должны поддержать здесь.
— Тс-с-с! — произнес Флориндо и тут же быстро встал, положил руку на пистолет и подошел к двери — его фигура четко вырисовывалась в прямоугольнике двери.
Шаги приближались. Кей настороженно замер в дверях, пока не узнал подошедшего. Это был Андрес Медина. Он пришел с новостями. И одна новость была подобна разорвавшейся бомбе. Зверь отменил конституционные гарантии, объявил осадное положение.
Сансур так и подскочил, а Кей принялся размышлять вслух:
— Отменил?.. Что?.. Гарантии?.. Какие гарантии, если их никогда не существовало!
— Ха-ха-ха!.. — рассмеялся Сан. — Начался последний акт, и мы — до сих пор простые зрители этого политического спектакля — должны подняться на сцену и действовать.
Обращаясь к Кею, он добавил:
— Эх ты, Фома неверующий, ведь молодежь всегда славилась своей активностью независимо от того, существовали или не существовали конституционные гарантии. Однако сейчас мы видим нечто настолько исключительное, что трудно в это поверить. Впервые за десять лет правления Зверь прибегнул к такому средству, которым пользуются лишь самые слабые правительства! Почему?.. Он понимает, что проиграл?
