Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
— Джо приобщился недавно к известного рода счастью. Он знает, что это не совсем то, что ему нужно, но пока что его это устраивает. Вот что, по-моему, с ним случилось.
Олсону хотелось узнать побольше, но мы не могли так вот сразу взять и выложить все. «Трепещущая девица» повлияла на Джо только внешне, в глубине души он оставался все таким же и был едва ли не лучшим парнем на свете. Олсон понял, что мы не хотим распространяться на эту тему, и разговор перешел на другое.
Олсон рассказал, что вот уже неделя, как он в Англии, и только три дня в Лондоне, оттого что их под разными предлогами задерживали на пароходе целых четыре дня. Но теперь он живет у Клэриджа и будет весьма польщен, если мы как-нибудь к нему заглянем. Сам он не пьет, сказал он, но у него всегда найдется, чем угостить друзей. Я тогда понял, что он из богатой семьи, ведь чтобы попасть к Клэриджу, нужно, во-первых, иметь знакомства, а во-вторых, располагать большими деньгами, так это дорого стоит. Он сказал, что ему не хотелось бы широко объявлять, что он живет у Клэриджа, так как это может кое-кому не понравиться. Не разрешим ли мы ему говорить, что он живет на Пэл-Мэл, там, где живут Виктор, Джо и писатель? Все отвечали: конечно, пожалуйста, — и Олсона занесли в список вместе с Виктором, Джо, писателем и мной как квартирующего на Пэл-Мэл. Я тоже сохранил свое имя в этом списке вместе с другими, оттого что не мог никому говорить, что женился и живу отдельно с женой, — ведь все это было оформлено среди своих и не было согласовано с армейским начальством.
Глава шестьдесят пятая
Джиль изображает оперную певицу, которая слишком хороша для Весли и которой поклоняется вся Англия
Джо Фоксхол уговорил меня купить у него за десять фунтов портативную пишущую машинку, потому что ему нужны были деньги, а машинка была не нужна, он не был писателем, а я был (так он говорил). Я был доволен покупкой, машинка была хорошая. Я стал вести дневник нашей с Джиль жизни; мне казалось, что моему сыну будет интересно узнать, как жили его отец и мать в те дни, когда мать еще его вынашивала. Я записал все; рассказал, как познакомился с Джиль, как обратился к ее матери и получил разрешение взять ее в жены, описал свадебный обряд, чтобы сын мог представить себе все, как было. Джиль любила прочитывать все, что я записывал в дневник. Я показал ей, как печатать на машинке, и предложил ей тоже писать для сына и продолжать дневник, пока я буду в отсутствии. Ведь когда я вернусь, мне захочется, чтобы рассказ был полным как для меня, так и для сына, а в отъезде мне будет трудно вести такой дневник как следует.
Джиль эта мысль понравилась, и очень скоро она научилась печатать вполне прилично. Все, что она записывала, было замечательно, и я был уверен, что наш сын будет когда-нибудь благодарен ей за то, что она так много о нем думала и все для него записывала, чтобы он мог прочитать, когда научится грамоте. Она была не слишком сильна в правописании и делала много ошибок, но я ей сказал, чтобы она об этом не беспокоилась, потому что ее написание лучше правильного. Она писала «чуство» вместо «чувство», «нилепый» вместо «нелепый» и «цывилизация» вместо «цивилизация», но я понимал, что она хочет сказать, и был уверен, что сын поймет тоже. Сначала Джиль писала не так уж много, потому что плохо еще печатала на машинке, и рассказывала все больше о том, как она меня любит и как ей кажется, что это все во сне, но постепенно в ее рассказ стали вкрапливаться разные милые подробности.
Больше всего я любил ее веселые проделки.
Бывало, приду домой с какого-нибудь банкета, а она напустит на себя важный вид и смотрит на меня свысока, потому что она, видите ли, оперная певица. Оттолкнет меня, взберется на кушетку, будто на подмостки Ковент-гардена, и начинает петь по-итальянски, а пела она куда лучше всех певиц за все существование Ковент-гардена; потом сойдет с кушетки, как бы опираясь на руку первого тенора, раскланивается перед публикой и посылает воздушные поцелуи, принимает букеты цветов, крепко прижимает их к груди и удаляется, но вдруг как споткнется, будто нечаянно, — ой, едва не упала! — и, потеряв всю свою элегантность, она прыскает со смеху, бросается на пол и хохочет вместе со мной.
А иногда вместо оперной певицы изображала она балерину — и танцует, танцует без устали с нашим дорогим сыночком под сердцем. В жизни не видал ничего более легкого и грациозного, в жизни не встречал такого брызжущего, яркого очарования, и я все спрашивая себя, как это мне вдруг посчастливилось встретиться с Джиль, как могло случиться такое чудо? Как удалось такому увальню, как я, заполучить в жены такую прелестную девушку и как могла она меня полюбить, с моим придурковатым лицом, с моей претензией непременно стать когда-нибудь большим человеком! А я все-таки буду великим, может быть, даже и не писателем, но все-таки вернее всего писателем. Так или иначе, я должен быть великим ради сына, а если бог сохранит мою жизнь, то и ради дочери, а потом и ради второго сына, и ради второй дочери, и ради матери их чья любовь ко мне жила во всем, что она ни делала, даже в гневе ее, даже в спорах, которые у нас порой возникали.
Когда я сердится, что она не торопится выйти на солнце ясным воскресным утром, оттого что ей хочется быть покрасивее — сидит себе перед зеркалом и мажется кремом и пудрится, как маленькая девчонка, изображающая взрослую — и когда я орал, чтобы она, ради бога, чуточку поспешила, и мы из-за этого ссорились, — даже тогда она заставляла меня счастливо смеяться — и чему? Моей собственной глупости. Как это я не понимаю, что, когда она выходит погулять со мной, ей хочется быть самой хорошенькой женщиной на свете, и поэтому-то она и не должна торопиться, и что бы там ни было, сколько я ни кричи, а она все-таки будет самой хорошенькой, а если мне это не нравится, я могу отправляться один. Тогда я хватал ее в охапку, и мы начинали бороться. Она вскакивала на кушетку, чтобы напомнить мне, что ей поклоняется публика, и особенно — оперные завсегдатаи. Интереснейшие мужчины Англии добиваются ее внимания. Она пела на бис и благодарила публику за то, что ее все так любят, за то, что соглашаются с ней, что она самая красивая женщина в Лондоне, и, черт возьми, что оставалось мне делать, как не любить ее и не смеяться от счастья? Велика ли беда, что она не может одеться так быстро, как я?
А поздно вечером, вдоволь нагулявшись по Лондону, она лежала, склонив голову мне на плечо, а я осторожно гладил ее животик, проверяя, как растет мой сын, и она шептала мне на ухо:
— Если я тебе так нравлюсь, то лишь потому, что твоя любовь делает меня такой.
А я кричал моему сыну:
— Слышишь, что говорит твоя мать? Слышишь ты эти восхитительные слова твоей восхитительной мамочки?
Я обожал ее за то, что она такая славная подружка для меня и такая прелестная мать моего ребенка.
Глава шестьдесят шестая
Джо Фоксхол пишет стихи, посвященные сыну, и читает их Весли, Джиль и их сыну
Однажды Джо Фоксхол зашел в наш кабинет и подал писателю два листка бумаги.
— Первый раз в жизни я написал стихи, которые мне хочется дать кому-нибудь прочесть, — сказал он. — Вот они.
Писатель прочел стихи и передал их мне. «Моему сыну» — так назывались стихи, хотя у Джо Фоксхола никакого сына не существовало, он не был женат, у него еще и невесты-то не было, а был только роман с этой «трепещущей девицей».
— Ну как, что скажете? — спросил Джо.
Я выжидательно посмотрел на писателя, и он заговорил первый.
— Превосходная вещь, — сказал он. — Я испытываю к своему сыну точно такие же чувства. А я и не знал, что у вас есть сын.
— У меня нет сына, — возразил Джо.
— Значит, вы его ждете? Но этого я тоже не знал, — сказал писатель.
— Нет, и не жду пока, — отвечал Джо. — Но подобная неудача не лишает меня права на отцовские чувства — особенно сейчас, когда надежда на успех с каждым днем уменьшается. У вас есть сын. Виктор ждет сына, и Джексон тоже. А я не нашел еще даже невесты и не думаю, что найду, пока война не кончится. И все-таки я — такой же отец, как и каждый из вас.
После этого Джо повернулся ко мне. Он ничего не сказал, но я понял, что он хочет узнать мое мнение о его стихах.
— Я хотел бы снять копию с этой вещи, — сказал я, — чтобы прочесть ее вечером своему сыну.
— Твой сын еще не родился, — заметил Джо.
— И все-таки я хочу прочитать ему эту вещь. У него есть мать, и он должен скоро родиться. Почему бы ему не послушать твои стихи?
— Тогда сделай мне одолжение, — сказал Джо, он был необычайно серьезен, таким я его еще никогда не видел, — позволь мне самому прочесть эти стихи твоему сыну.
— Ну конечно, — согласился я. — Он тебе не чужой. Конечно, прочти.
— Благодарю, — сказал Джо.
В тот же вечер я привел Джо к себе. Я рассказал Джиль о стихах, которые он посвятил своему сыну, и о том, что сына-то у него еще нет и пока не ожидается, потому что он еще не нашел себе невесты, но он хочет почитать стихи нашему сыночку, который ему близок, потому что Джо наш друг. Джиль все отлично поняла и после ужина уселась в кресло посреди комнаты, а Джо прочел свои стихи.
