Арчибалд Кронин - Замок Броуди
— А ты угадай! Неужели такая умница, как ты, не может догадаться сама? Для чего же у тебя толковая голова на плечах!
Нэнси уже догадывалась, какого рода новость мог сообщить Мэт, но, видя, как его тешит роль единственного обладателя важной тайны, притворилась непонимающей и с очаровательной миной напускного простодушия покачала головой:
— Нет, Мэт, не могу догадаться. Я даже и сказать не решаюсь… Это касается отца?
Он торжественно покачал головой:
— Нет! На этот раз не угадала, дорогая! Оставим в покое отца. Это касается совсем другого человека. Человека помоложе, такого, который может выпить стаканчик, но не напивается, как свинья, который может повести девушку на концерт и дать ей возможность повеселиться. Человека, который в тебя влюблен.
— Это ты, Мэт! О! — ахнула она, делая большие глаза. — Неужели ты хочешь сказать, что получил то место?
— А разве я сказал, что я его не получил? — ухмыльнулся он.
— Значит, получил! Говори скорее, я так волнуюсь, что на месте не могу устоять!
— Да! — воскликнул он, не в силах больше сдерживаться. — Получил! Назначение подписано, печать приложена, и оно у меня в руках. Еду в Южную Америку, проезд оплачен, стол на пароходе бесплатный — и в кармане у меня куча денег!.. К черту этот мерзкий город, и этот дом — будь он проклят, и старого пьяного забулдыгу, которому он принадлежит. Это будет для него недурным сюрпризом!
— Он будет рад, Мэт, — сказала Нэнси, делая шаг поближе.
— Да, рад от меня избавиться, конечно, — ответил он с горечью. — Но и я рад, что уезжаю. И теперь я с ним поквитаюсь! Его скоро ждет еще сюрприз, который ему не понравится.
— Не будем о нем говорить. Он просто старый дурак, и больше ничего. Он мне надоел не меньше, чем тебе. Не могу понять, что мне в нем понравилось когда-то.
Она помолчала, потом прибавила с пафосом:
— Я, право, от души рада, что ты нашел службу, Мэт, но только… только…
— Ну, что — только? — спросил он важно, глядя сверху в ее ласковые, молящие глаза. — Я достаточно долго ждал этого назначения.
— Нет, ничего, пустяки, — сказала со вздохом Нэнси, рассеянно, как будто бессознательно водя по его руке мягким пальчиком. — Для тебя это замечательная удача. Ты, конечно, счастлив будешь уехать за границу. Я так и вижу, как большой пароход плывет по синему морю, весь залитый солнцем. Воображаю, какое это красивое место — то, куда ты едешь! Как ты его назвал — Рио?..
— Рио-де-Жанейро, — с гордостью повторил Мэт. — Я буду в каких-нибудь двух-трех милях оттуда. Чудный город, и климат превосходный. Там можно устроиться в сто раз лучше, чем в Индии.
— Да, тебе там будет хорошо, я знаю, — прошептала Нэнси, сжимая уже всю его руку своей мягкой рукой. — А вот мне тут как будет тоскливо без тебя! Не знаю, как и жить! Тяжело для такой молодой девушки, как я, быть привязанной к этому дому.
По взгляду, которым смотрел на нее Мэт, можно было заключить, что подавленное возбуждение не совсем покинуло его или, исчезнув, оставило по себе какое-то внутреннее брожение.
— Ты не хочешь, чтобы я уезжал, — заметил он лукаво. — Я это вижу!
— Да нет же, конечно хочу, гадкий! Я ни за что на свете не стала бы мешать этому. Такая удача! — Она укоризненно стиснула ему руку и добавила: — И ты говоришь, платить будут тоже хорошо?
— Да, жалованье прекрасное, — подтвердил он внушительным тоном. — И мне обещано бунгало, так что ничего больше и желать не остается. В конце концов опыт, приобретенный мною на Востоке, все-таки сослужил мне службу!
Нэнси не отвечала. Глядя с выражением трогательного чистосердечия в лицо Мэту, она видела не его, а неведомый, таинственный город в тени экзотических деревьев, кафе на улицах, оркестр на бульваре, видела себя, веселую, улыбающуюся, в кружевной мантилье, в экипаже или за стаканом красного вина, счастливую, свободную. То были такие яркие, такие волнующие видения, что она без труда выжала слезу из глаз и дала ей медленно скатиться по гладкой щеке. Легким движением наклонясь к Мэту, она шепнула:
— Ах, Мэт, дорогой, тяжело мне будет без тебя. Мы расстаемся как раз тогда, когда я начинаю…
Неизведанное еще упоение охватило Мэта, когда Нэнси прильнула к нему, и, сжав ладонями ее опущенное лицо, он заставил ее взглянуть на него.
— Не говори, что начинаешь… скажи, что уже любишь, Нэнси!
Нэнси молчала, но жестом выразительнее слов закрыла рукой глаза, словно боясь, что он прочтет в них всю силу ее страсти к нему.
— Любишь! — вскричал он. — Вижу, что любишь! — Губы у него дрожали, ноздри раздувались от неистовой радости, переполнявшей его. Радость эту вызывала не только близость тела Нэнси, но и сознание, что он отнял ее у отца, что судьба дала ему в руки мощное орудие мщения.
— Я знаю, что я дурная девушка, Мэт, — шептала между тем Нэнси. — Но я решила стать честной. Я от него уйду. Всю прошлую ночь я спала одна в маленькой комнатке. Это… с этим кончено. Я больше и не посмотрю ни на одного мужчину, если он на мне не женится, а уж когда женится, я буду ему верна всегда, что бы с ним ни случилось.
Мэт по-прежнему неотступно смотрел на нее, а она продолжала с большим чувством:
— Мне кажется, я, если постараюсь, сумею сделать мужа счастливым. Я многое такое умею, что ему, наверное, понравится. И я бы изо всех сил старалась ему угодить!
Она вздохнула и опустила голову на плечо Мэта.
А у него мысли путались под влиянием борьбы противоречивых чувств, но сквозь горячий туман, застилавший мозг, он видел ясно, что она вдвойне желанна ему — не для того только, чтобы нанести удар отцу, но и для удовлетворения его собственных вожделений. Таких женщин, как Нэнси, — одна на тысячу: красивая, соблазнительная, пылкая — не напористой и неуклюжей пылкостью Агнес Мойр, а более сдержанной, более тонкой и обольстительной, которая, как пламя, пронизывала ее белое тело и влекла его к ней. Да и красотой она далеко превосходила незадачливую Агнес. Фигура у нее была изящная, а не топорная, как у Агнес, никакой темный пушок не портил чудесной линии ее верхней губки. Нэнси была не только красива, она (в этом Мэт теперь был убежден) была влюблена в него так страстно, что хотела порвать с его отцом только из любви к нему, Мэту. Эти мысли помогли ему утвердиться в своем решении, и он произнес сдавленным голосом:
— Нэнси! Мне нужно тебе сказать одну вещь… еще кое-что, чего ты не знаешь… и что, может быть, тебе будет интересно. Хочешь?
Нэнси томно поглядела на него, откинув назад голову, всем наклоном своего тела как бы приглашая его обнять ее, и только что хотела шепнуть «да», как вдруг дверь в передней щелкнула, открываясь, затем ее с силой захлопнули, и в передней послышались шаги. Молниеносно всякий след томной страсти исчез с лица Нэнси, и, толкнув Мэта к камину, она сказала резким шепотом:
— Стой там и не двигайся. Он ничего не заметит.
В тот же миг руки ее поднялись к волосам и, порхая легко и быстро, как птицы, пригладили, исправили тот небольшой беспорядок, в какой пришла ее прическа. Она была уже опять у стола и стучала тарелками, когда в кухню вошел Броуди.
На мгновение он остановился в дверях, покачивая в руке незавернутую бутылку виски, и посмотрел сперва на сына, которого так редко встречал теперь, взглядом презрительного отвращения, потом вопросительно на Нэнси, потом снова с беспокойством на растерянную фигуру у камина. Неповоротливость ума мешала ему уловить смысл того, что здесь произошло, но от его угрюмого взгляда не укрылась легкая краска на всегда бледном лице Мэта, его смущенный вид, нервная напряженность позы, и в памяти его невольно встала сцена в доме на «Канаве», когда он застал сына с Нэнси, вырывавшейся из его объятий. Он не знал ничего, не питал никаких подозрений, но его больно ужалило это воспоминание, и инстинкт подсказал ему, что здесь от него скрывают что-то, происшедшее перед его приходом. Взгляд его потемнел и пронизывал Мэта, который ерзал на месте тем неувереннее и опускал голову тем ниже, чем дольше продолжалось это молчаливое созерцание.
Нэнси, которая благодаря закоренелой наглости сохраняла невозмутимость и превосходно владела своим лицом, была внутренне взбешена волнением и трусостью героя, которому только что делала такие страстные признания, но попыталась все же выручить его. Обратясь к Броуди, она сказала резко:
— Ну! Чего вы стоите в дверях, Броуди, как большой медведь? Входите и садитесь, да не размахивайте вашей бутылкой, словно собираетесь ею размозжить нам голову. Что вы так странно уставились на него? Входите же!
Но Броуди, казалось, не слышал и, пропустив мимо ушей ее замечание, продолжал смотреть на сына со своего наблюдательного пункта у дверей, по-прежнему вертя бутылкой, как дубинкой. Наконец он сказал с грубой насмешкой:
— Чему я обязан честью видеть тебя здесь? Обычно в этот час ты нас не удостаиваешь посещением, — нет, родной дом для тебя недостаточно хорош! Ты из тех ночных гуляк, которых по вечерам никогда не увидишь дома.
