Синклер Льюис - Главная улица

Провинциализмы его речи казались Кэрол ничем не хуже их обычного жаргона.

Как старший брат, поцеловал он ее, прощаясь на ночь.

— Он страшно мил, — сказали сожительницы, ожидая от нее признаний. Но признаний не было ни для них, ни в ее собственном сердце. Ей не из-за чего было мучиться. Она чувствовала, что больше не способна анализировать и направлять силы, распоряжающиеся ее жизяью, и покорно отдалась им.

Кенникот пришел утром к завтраку, а потом мыл посуду. Только это и вызвало ее раздражение. Дома ему не пришло бы в голову мыть посуду!

Она повезла его осматривать наиболее известные достопримечательности: казначейство, «Монумент», галерею Коркорана, Пан-Американское здание, памятник Линкольну, за которым сверкал Потомак и виднелись холмы Арлингтона и колонны усадьбы Ли. Кенникот изо всех сил старался казаться веселым. Но Кэрол чувствовала, что ему грустно, и сердилась. Взгляд его обычно невыразительных глаз стал как-то глубже, в нем появилось что-то новое. Проходя по площади Лафайетта и глядя на статую Джексона и мирный фасад Белого Дома, Кенникот вздохнул:

— Жаль, что мне раньше не довелось бывать в таких местах. Студентом мне приходилось самому содержать себя, а когда я не работал или не учился, то повесничал с товарищами. Если бы я смолоду ходил в концерты и во всякие там галереи… из меня вышел бы… как ты это называешь?., интеллигент.

— Ну, дорогой мой, не будь слишком скромен! Ты и так интеллигент. Ведь ты самый знающий врач…

Он подыскивал слова, желая что-то сказать, и наконец решился:

— А тебе все-таки понравились снимки Гофер-Прери, правда?

— Да, конечно.

— Не худо было бы взглянуть на наш городишко, а?

— Конечно. Точно так же, как я была неимоверно рада, когда встретила Хэйдоков. Но только пойми меня! Это не значит, что я отказываюсь от прежнего мнения. То, что я буду рада повидать старых друзей, еще не значит, что Гофер-Прери простительно обходиться без праздников и телятины в лавках.

Он поспешно перебил ее:

— Нет, нет! Еще бы! Я понимаю.

— Но я знаю, что тебе, верно, нелегко было жить с такой требовательной особой, как я?

Он усмехнулся. Ей понравилась его усмешка.

Он приходил в восторг от старых негров-кучеров, от адмиралов, самолетов, от здания, куда поступал его подоходный налог, от ролс-ройсов, от лингэвенских устриц, от зала Верховного суда, от нью-йоркского режиссера, приехавшего на репетицию какой-то пьесы, от дома, где умер Линкольн, от плащей итальянских офицеров, от тележек разносчиков, стоя у которых в полдень закусывали служащие, от барок на Чизапикском канале и от того, что автомобили федерального округа Колумбия имеют двойные номера: округа Колумбия и штата Мэриленд.

Кэрол решительно повела его к своим излюбленным зелено-белым коттеджам и домам в георгианском стиле. Он согласился, что веерообразные окна и белые ставни на фоне розовых кирпичных стен уютнее раскрашенных деревянных коробок.

— Я понимаю, чего ты хочешь, — сказал он. — Эти дома приводят на ум старинные рождественские картинки. Да, этак ты когда-нибудь заставишь меня да Сэма и стихи читать. Послушай, я уже говорил тебе, что Джек Элдер выкрасил свою машину в ярко-зеленый цвет?

Они обедали.

Кенникот сказал:

— Еще раньше, чем ты сегодня показала мне эти места, я решил построить наш новый дом, о котором мы говорили, по твоему вкусу. Я очень практичен во всем, что касается подвалов, отопления и прочего, но в архитектуре я, кажется, смыслю мало.

— Дорогой мой, мне вдруг пришло в голову, что ведь и я почти ничего не смыслю!

— Да… Но все равно… Я составлю план для гаража и водопровода, а ты — для всего остального, если только ты вообще… Я хочу сказать… если ты вообще хочешь.

— С твоей стороны это очень мило, — нерешительно протянула она.

— Послушай, Кэрри, ты думаешь, что я собираюсь просить тебя о любви. Но я не стану. И звать тебя назад в Гофер-Прери тоже не стану.

Она была изумлена.

— Я выдержал большую внутреннюю борьбу. Но я вроде бы понял, что ты никогда не сможешь примириться с Гофер-Прери, если сама не пожелаешь туда вернуться. Нечего говорить, что мне безумно хочется видеть тебя дома. Но я не стану просить тебя. Я только хочу, чтобы ты знала, как я тебя жду. С каждой почтой я жду письма, а как найду — боюсь открыть: так и кажется, что ты пишешь, что скоро приедешь. По вечерам… Ты знаешь, прошлым летом я так ни разу и не был на нашей даче. Просто невыносимо было, когда другие смеялись и плескались в воде, а тебя не было. В городе я часто сидел на крыльце и… не мог отделаться от такого чувства, будто ты просто ушла в аптеку и сейчас вернешься. А потом, когда становилось темно, я ловил себя на том, что поджидал тебя, глядя на улицу. Но тебя не было, а дома было так пусто и тихо, что мне не хотелось и входить туда. Иногда я так и засыпал там в кресле и просыпался лишь после полуночи, и тогда дом… О, черт возьми! Ты пойми меня, Кэрри, я только хочу, чтобы ты знала, как я буду счастлив, если ты когда-нибудь приедешь. Но я не прошу тебя об этом!

— Ты… ты… Это ужасно…

— Вот еще что. Я буду откровенен. Я не всегда был абсолютно, хм, абсолютно безупречен. Я всегда любил тебя больше всего на свете — тебя и маленького. Но иногда, когда ты бывала холодна ко мне, я чувствовал такое одиночество, мне было так тоскливо… и я… ну, ты понимаешь… я никогда не хотел…

Она выручила его, сказав с состраданием:

— Ах, это неважно, забудем об этом!

— Но перед свадьбой ты как-то сказала, что хотела бы, чтобы твой муж говорил тебе, если сделает что-нибудь дурное.

— Разве? Не помню. И, кажется, больше так не думаю. Ах, дорогой мой, я знаю, как великодушно заботишься ты все время о моем счастье! Вся беда в том, что… я не могу решить. Я не знаю, чего хочу.

— Тогда вот что: не решай ничего. Послушай, что я тебе скажу: возьми на службе двухнедельный отпуск. Здесь уже становится прохладно. Поедем в Чарлстон, в Саванну и, может быть, во Флориду.

— Второй медовый месяц? — неуверенно произнесла она.

— Нет. Не называй этого так. Называй это нашим вторым романом. Я ничего не требую. Я только хочу поездить с тобой по свету. Я раньше не понимал, как это здорово, когда с тобою девушка, у которой живое воображение и такой беспокойный, непоседливый характер. Ну вот… так ты могла бы удрать и поехать со мной на юг? Если бы ты хотела, ты могла бы… выдавать себя за мою сестру, и… я возьму особую бонну для Хыо! Я возьму самую опытную бонну в Вашингтоне!

На вилле Маргерита под пальмами Чарлстона, у форта, глядящего на стальные волны бухты, — вот где наконец растаяла ее холодность.

Когда они сидели на балконе, очарованные отблесками луны на воде, Кэрол воскликнула:

— Ну что, ехать мне с тобой в Гофер-Прери? Решила меня. Я устала колебаться.

— Нет. Ты сама должна принять решение. Откровенно говоря, мне кажется, что, несмотря на этот медовый месяц, тебе пока еще лучше не ехать. Это преждевременно.

Она удивилась.

— Я хочу, чтобы, вернувшись, ты почувствовала себя удовлетворенной. Я сделаю все возможное, чтобы дать тебе счастье, но у меня будет немало промахов. Поэтому я не хочу, чтоб ты спешила. Хорошенько все обдумай.

Она почувствовала облегчение. Еще раз ей представляется случай насладиться неограниченной свободой. Может быть, она поедет… о, она непременно увидит Европу, прежде чем снова сдастся в плен! Но уважение к Кенникоту стало теперь более глубоким. Раньше Кэрол воображала, что ее жизнь будет романом. Теперь она знала, что в ее жизни нет ничего героического, никакого драматизма, волшебства острых ощущений, мощных порывов; но ей казалось, что история ее жизни тем и важна, что она обыкновенна, что это обычная жизнь женщины нашего века, нашедшая свое выражение в протесте. И ей никогда не приходило в голову, что у Уила Кенникота тоже может существовать своя повесть жизни, в которой Кэрол играла роль не большую, чем он, в повести ее жизни; что у него есть свои сомнения и тайные переживания, столь же сложные, как и у нее, и что он тоже мучительно ищет сочувствия и тепла.

Она сидела и размышляла, глядя на волшебное море и держа руку Кенникота в своей.

Кэрол жила в Вашингтоне, Кенникот — в Гофер-Прери, откуда он с прежней сухостью писал о водопроводе, об охоте на уток и аппендиците миссис Фэджеро.

Однажды за обедом она советовалась с одной генеральшей от суфражизма, вернуться ли ей к мужу.

Деятельница устало говорила:

— Дорогая моя, я крайне эгоистична. Я не представляю себе, чтобы вы были так уж необходимы вашему супругу, и мне кажется, что вашему ребенку будет в здешних школах не хуже, чем дома, в ваших бараках.

— Значит, вы думаете, что мне лучше не возвращаться?

В голосе Кэрол звучало разочарование.