Синклер Льюис - Том 1. Главная улица

Синклер Льюис

Предисловие к «ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ»

I

Я пишу это предисловие по просьбе моего издателя. Что же все-таки мой издатель, умеющий с присущей всем людям его профессии вежливостью побуждать к делу нерадивых авторов, желает, чтобы я написал о своем опусе? Что бы я сам хотел написать? Да, в сущности, ничего. Для меня (и, по-моему, для большинства писателей) не придумаешь ничего скучнее собственной книги после того, как год собирал материал, обдумывал произведение и писал, потом с чувством неудовлетворенности прочел гранки, понимая, что какие — то места можно было написать лучше, будь в запасе еще год, и, наконец, не без волнения прочел рецензии — и те, в которых тебя превозносят как мастера мирового класса, и те, в которых тебя обзывают безграмотным приспособленцем.

И вот теперь, через много лет, когда ваш труд объемом в двести тысяч слов, в котором вы высказали свое мнение о наших маленьких городках, прочли уже несколько миллионов людей, вы все еще еженедельно получаете награду в виде такого, например, письма: «Наш учитель литературы (!) дал нам задание написать своему любимому писателю пожалуйста пришлите свою фотографию с автографом и напишите собственноручно что вы думаете о наших маленьких городках».

II

Еще в 1905 году в Америке существовало единодушное убеждение в том, что, хотя в больших городах гнездится зло и даже среди фермеров иногда встречаются плохие люди, наши городки — это чуть ли не рай на земле. Они непременно застроены белыми домиками, скрытыми в тени огромных деревьев; им неведомы ни нищета, ни тяжкий труд; каждое воскресенье добродушный пастор с благородной сединой источает благодать и знание; а если местный банкир оказывался замешанным в сомнительных делах, его неизбежно выводили на чистую воду честные поселяне. Но чем, действительно, славились наши городки, так это Любовью к Ближнему. В крупных городах человек предоставлен самому себе; но в родных местах соседи образуют одну большую и жизнерадостную семью. Они дадут вам взаймы денег, чтобы послать Эда в коммерческое училище; они станут заботиться о вас, когда вы заболеете — собравшись толпой у вашей постели, они будут по двадцать четыре часа в сутки ухаживать за вами и утешать вас, не зная ни минуты отдыха; и когда вы отправитесь на тот свет, они не оставят вдову одну у вашего гроба. Уж конечно, именно они вдохновляют молодежь на благородные и великие дела: Так вот, в 1905 году, окончив второй курс Йельского университета, я приехал на каникулы в свой городок в Миннесоте и, проживши там два месяца, во время которых мои земляки весьма недружелюбно задавали все один и тот же вопрос: «Почему док Льюис не заставит своего Гарри поработать на ферме вместо того, чтобы позволять ему с утра до ночи читать книжки, напичканные глупыми историями и вообще бог знает чем?»-я обратился в новую веру, я понял, что пресловутая Любовь к Ближнему по большей части сплошной обман, что в наших деревнях может существовать такое же недружелюбное любопытство, такая же слежка, как и в солдатских казармах. И вот на третий месяц своих каникул, за пятнадцать лет до выхода книги в свет, я начал писать «Главную улицу».

Но тогда она называлась «Яд провинции», и главным ее героем была не Кэрол Кенникот, а Гай Поллок, адвокат, которого я изображал как образованного, симпатичного и честолюбивого молодого человека (то есть по образу и подобию младшего сына «дока» Льюиса Гарри); он начал практику в поселке, расположенном посреди прерий, и испытывал жестокий духовный голод. Я, должно быть, написал около 20 тысяч слов, но уже не помню никаких подробностей; рукопись бесследно исчезла, так же как и рукопись моей первой пьесы,[1] — это было либретто музыкальной комедии под названием «Президент Пудл», написанное в 1911 году — вдохновенно, с жаром и таким полным непониманием законов сцены, какие встретишь не часто.

Затем в 1919 году, за два-три года до того, как я начал писать последний вариант романа, я предпринял новую попытку завершить свою книгу, которая стала теперь называться «Главная улица»; это название сохранилось и в дальнейшем. На этот раз я написал уже около 30 тысяч слов и примерно треть из них использовал в окончательном тексте.

И, однако, тогда я чувствовал, что все еще не созрел для этой книги. (Пусть непредубежденные критики решат, созрел ли я для нее в 1919 году.) Но в том, что книга все-таки получится, я был убежден все четыре года, когда, оставив скучную работу в издательстве, колесил по Соединенным Штатам (Нью-Йорк-Флорида-Миннесота — Сиэтл — Калифорния — Нью-Орлеан — Нью — Йорк), зарабатывая на жизнь рассказами, которые печатались главным образом в «Сатердей ивнинг пост». Я провел большую часть времени в городках Среднего Запада, и хотя за мной уже не следили столь пристально и недоброжелательно, ибо мое занятие считалось не менее добропорядочным, чем занятие врача, юриста, священника или даже фабриканта, я все равно ощущал, что замкнутая в строгие рамки, точно в гетто, жизнь в маленьких городках может легко превратиться в благопристойный ад.

После того, как совершенно неожиданно мой роман «На вольном воздухе», печатавшийся выпусками в журнале «Пост», был продан в кино, я получил возможность год не заботиться о заработке и писать «Главную улицу». Я поспешил в милый и приятный городок, именуемый Вашингтоном, округ Колумбия, и, сняв меблированную комнату неподалеку от нынешнего «Мейфлауэр-отеля», осенью 1919 года приступил к работе. Комната эта стала моим кабинетом, поскольку мой трехэтажный дом на 16-й стрит был куда менее величав и просторен, нежели можно было судить по описаниям. На трех этажах было всего шесть комнат, и они были слишком малы, чтобы в них можно было по-настоящему развернуться.

Я кончил «Главную улицу», состоящую из 200 тысяч (а может быть, 180 тысяч) слов, в один на редкость жаркий день в начале лета 1920 года и в тот же вечер отвез рукопись Альфреду Харкорту. Мне удалось завершить свой труд в такой короткий срок потому, что я трудился по восьми часов в день зачастую все семь дней недели, хотя дневной нормой для творческого работника считается примерно четыре часа… Я никогда не работал с таким напряжением, и я уже никогда не буду так работать … Во всяком случае, если не свершится революция и я не должен буду бросить писать, не займусь настоящим делом, — стану, к примеру, каменщиком, солдатом или сестрой милосердия…

III

Книга моя как будто пользовалась хорошим спросом. Правда, я до сих пор не имею ни малейшего понятия, сколько именно экземпляров было продано, — я так никогда и не удосужился этим поинтересоваться. Но мне известно, что по тиражам она стоит в одном ряду с такими книгами, как «Антони Адверс»,[2] «Фермерская поваренная книга» и не самый популярный справочник по игре в бридж. Может ли автор мечтать о большем? Когда мои тогдашние издатели ознакомились с рукописью, Харкорт согласился со мной, что в случае удачи может разойтись 15 тысяч экземпляров книги. А агент по продаже А. X. Гере выразил уверенность, что за два года будет продано 25 тысяч экземпляров — он был явно не в своем уме, — но мы с Альфом лишь посмеивались над ним и не спорили.

IV

Едва книга вышла из печати, я стал получать первые письма от «болельщиков»: в одних меня обвиняли в том, что я согрешил против святого духа, в других благодарили за то, что я изобразил их соседей; а однажды пришло письмо, написанное на бумаге отеля Солт-Лейк — Сити. Это уж, конечно, какой-нибудь коммивояжер заскучал в дороге и решил скоротать время за письмом. Я вскрыл его и сразу же обратил внимание на необычный стиль письма, полного похвал, проницательных и в то же время искренних; бросил взгляд на подпись и обнаружил, что оно написано человеком, которого я никогда не видел, никогда не надеялся увидеть, — Джоном Голсуорси.

V

В самых разных газетах и журналах я знакомился с убедительными доказательствами того, что «Главная улица» целиком списана с «Антологии Спун-ривер». Я читал также еще более убедительные доказательства того, что мой роман — копия «Госпожи Бовари». Я не критик. И не мне обо всем этом судить. Я с радостью вспоминаю также статью, если мне не изменяет память, в журнале «Сатердей ивнинг пост», в которой мне, человеку невежественному, разъяснялось, что маленькие города в Европе страдают той же духовной узостью, что и в Америке. Правда, за много лет до появления этой статьи я высказывал точно такие же истины в «Главной улице», однако всегда приятно, когда тебя поправляют. С еще большей признательностью вспоминаю я статью (кажется, она принадлежала мистеру Стразерсу Барту), которая возвещала всему миру, что я глупейшим образом просчитался и Кэрол получилась у меня далеко не такой хорошей, как ее супруг. Однако я как раз это и старался показать: Кэрол достаточно умна, чтобы пофыркать на все, но недостаточно умна, чтобы что-либо изменить, поэтому мне было весьма приятно, что мистер Барт, по-видимому, прочел мою книгу, прежде чем высказать о ней свое суждение.