Кошка, Сёдзо и две женщины - Дзюн-Итиро Танидзаки
— Лили, иди-ка сюда, поешь.
Открыв стенной шкаф, она достала заранее припасённое угощение. Получив вчера открытку от Цукамото, она решила получше встретить дорогую гостью и сегодня утром встала пораньше, купила на ферме молока, приготовила тарелку и чашку. Сообразив, что гостье потребуется песочек, она ещё вечером поспешила купить глиняную миску, но песка было не достать, и она под покровом ночи утащила немного песка со стройки за несколько кварталов отсюда. Всё это хозяйство она тайком пристроила у себя, в стенном шкафу. Теперь она достала оттуда тарелку с рисом, приправленным строганиной из сушёной макрели, облезшую деревянную чашку и бутылку с молоком, налила молока в чашку, расстелила газету посреди комнаты. Затем развернула свёрток с варёной курятиной и присоединила к своему угощению.
— Лили! Лили! — несколько раз позвала она, постукивая бутылкой о тарелку, но кошка делала вид, будто не слышит, и словно прилипла к окну. — Ну Лили же! — загорячилась Синако. — Что ты всё на улицу глядишь! Неужели покушать не хочешь?
Синако знала от Цукамото, что Сёдзо, заботясь, как бы кошку в дороге не укачало, утром не решился её накормить, стало быть, Лили с утра ничего не ела. Обычно на звон посуды она прибегала со всех ног, но сейчас этот звук не производил на неё ни малейшего впечатления. Что же, ей так не нравится здесь, что она даже про голод забыла?
В своё время Синако слыхала рассказы о том, как Лили прибежала из Амагасаки, и поэтому понимала, что в первое время с неё нельзя будет спускать глаз, но пусть она хотя бы ела и ходила в песочек, и то уже ладно, а тут такое с самого начала, глядишь, чего доброго, прямо сразу сбежит… Синако понимала: если хочешь приручить животное, не следует раздражаться, но всё-таки ей очень хотелось, чтобы Лили поела у неё на глазах. Она оттащила кошку от окна, отнесла на середину комнаты и ткнула носом по очереди во всё приготовленное. Лили извивалась и царапалась, пришлось её выпустить, и она опять направилась к окну и забралась на ящик для лоскутов.
— Лили, ну погляди же. Это всё твоё самое любимое; разве не видишь? — Разозлившись, она опять схватила кошку и стала упрямо совать ей под нос то курицу, то молоко, но сегодня аромат любимых кушаний не оказывал должного действия.
«Что это она, в конце концов, ведь мы же с ней жили под одной крышей больше трёх лет, ели с одного очага, а то и оставались вдвоём сторожить дом по нескольку дней. А может, всё ещё сердится, что я её обижала, вот нахалка, даром что бессловесная тварь, — разозлилась Синако. — Но если кошка всё-таки убежит, провалится весь план. То-то там, в Асии, повеселятся… Ладно, подождём, кто кого переупрямит. Надо ставить перед ней еду и песочек, покапризничает-покапризничает и проголодается, а у меня другие заботы, к вечеру нужно закончить работу, а я с утра и не бралась».
Синако уселась возле шкатулки для рукоделья подбивать ватой мужское кимоно, но не успела поработать и часа, как опять стала нервничать и поглядывать на Лили. Та свернулась в углу и лежала совершенно неподвижно. Казалось, она поняла безвыходность своего положения и теперь, словно буддийский монах, погрузилась в медитацию или приготовилась к смерти, как человек, когда он в полном отчаянии от чрезмерного горя. Синако стало как-то не по себе, она осторожно подошла, чтобы проверить, жива ли кошка, попыталась растормошить её; Лили не сопротивлялась, а только съёжилась наподобие моллюска в своей раковине, совершенно окаменев. Вот упрямое создание! Этак она не скоро приживётся. Может быть, она просто хочет усыпить бдительность хозяйки? Сейчас бежать вроде не собирается, а уйдёшь ненадолго — её и след простыл, дверь открывать она умеет. Выходит, не кошке, а ей, Синако, никуда нельзя отлучаться — ни поесть, ни в уборную.
Наступило время обеда, и младшая сестра Хацуко позвала снизу:
— Сестрица, кушать!
— Иду! — откликнулась Синако и встала, но не спустилась, а некоторое время, задумавшись, оглядывала комнату. В конце концов она связала вместе три шерстяных шнурка от кимоно и крест-накрест обвязала один конец вокруг шеи Лили, продев его под мышками, и тщательно завязала сзади узлом — не слишком сильно, но так, чтобы освободиться было невозможно. Другой конец после некоторых колебаний привязала к шнуру лампы, свисавшей с потолка, и только после этого сошла вниз.
Но и за обедом она нервничала и, наскоро поев, побежала обратно наверх. Лили, привязанная, по-прежнему лежала в углу, ещё сильнее сжавшись в комок. Синако надеялась, что, пока её нет, Лили спокойно сделает всё, что нужно: и поест, и песочком воспользуется. Не тут-то было: всё стояло нетронутым. Синако удручённо причмокнула языком, с ненавистью взглянула на бесцельно торчащие посреди комнаты тарелку с едой и миску с совершенно сухим песочком и опять уселась возле своей рабочей шкатулки. Но тут же подумала, что кошке неудобно лежать связанной, встала, развязала её, а заодно и погладила, попыталась взять на руки, ещё раз, хоть и без особой надежды, предложила поесть, переставила песочек. Так повторялось несколько раз.
Между тем наступил вечер. Около шести Хацуко снова позвала её к столу, и она снова пустила в ход шнурок. Получилось, что день целиком ушёл на кошку, а работа так и осталась незаконченной. За окном по-осеннему рано стемнело.
Пробило одиннадцать, Синако навела в комнате порядок, снова привязала Лили, уложила её на целых два дзабутона и поставила рядом еду и песочек. Потом постелила себе, погасила свет и легла с мыслью о том, как было бы хорошо, если бы Лили за ночь съела хоть что-нибудь — курицу или даже одно, молоко. Утром она проснётся, а тарелка пустая, песочек мокрый, вот славно-то будет… Но спать не хотелось, и она стала прислушиваться к дыханию Лили. Стояла мёртвая тишина. Это показалось ей странным,
