Кошка, Сёдзо и две женщины - Дзюн-Итиро Танидзаки
И ещё одна вина была за ним. Вместо того чтобы оставлять ей котят, дать ей их выкормить, он старался поскорее их раздать желающим, не оставлял ни одного. А приплод она приносила часто. За время, что другие кошки приносили котят раза два, она успевала окотиться трижды. Откуда брались отцы, никто не знал, котята рождались смешанной породы. Поскольку в них было кое-что от черепаховой кошки, брали их охотно, но всё-таки иногда он потихоньку относил их к морю или в сосновую рощу у дамбы на речке Асиягава. Сёдзо избавлялся от них, главным образом чтобы не раздражать мать, но имел в виду и другую цель: когда кошки много рожают, они быстро стареют, и раз уж рожать им не помешаешь, то лучше не давать кормить, это задержит одряхление. И правда, с каждыми родами Лили на глазах старела. Когда живот у неё раздувался, словно у кенгуру, а в глазах появлялось страдание, Сёдзо всегда сокрушённо говорил:
— Вот дура, что ты всё себе нагуливаешь, ты же так старухой станешь.
Ветеринар как-то объяснил ему, что кота можно было бы кастрировать, а кошек оперировать трудно.
— А нельзя её рентгеном облучить? — спросил он. Ветеринар только рассмеялся. Но Сёдзо чувствовал: жестоко отнимать у кошки её родную плоть и кровь. Конечно, он топил котят для её же блага, он не хотел причинять ей боль, но зато теперь она и сделалась такой вот жалкой и унылой.
В общем, получалось, что он причинил Лили немало плохого. Ему-то было с ней хорошо, а вот ей, пожалуй, приходилось не так уж сладко. Особенно в последние год-два: супруги ссорились, хозяйство разваливалось, в доме всё время было нервозно, и на Лили это тоже действовало, она часто бродила растерянная, не находила себе места. Когда мать присылала за ним из Имадзу, то не Синако, а именно Лили пыталась удержать его дома своим печальным взглядом, цепляясь за подол его кимоно. А когда он всё-таки отрывал её и уходил, она бежала за ним, как собака, целый квартал, а то и два. Он старался вернуться пораньше, тревожась больше о ней, чем о Синако, а если всё-таки оставался там на два, на три дня, то на глаза ей снова набегала тёмная тень — или это ему только казалось? В последнее время его не покидало предчувствие, что его кошке недолго осталось жить. Ему то и дело снилось, что она сдохла. Во сне он скорбел о потерянной Лили не меньше, чем о близком человеке, и даже плакал. Ему казалось, что если бы Лили и вправду не стало, то он оплакивал бы её наяву так же горько, как и во сне. И при мысли о том, как подло он только что отказался от неё, он испытывал и отчаяние, и стыд, и гнев. Ему всё время чудилось, что откуда-то из уголка на него осуждающе устремлён всё тот же печальный взгляд Лили. Сделанного не воротишь, но как же он согласился так бессовестно выгнать её, такую старую? Почему не дал ей умереть в этом доме?..
— Теперь ты понял, отчего Синако-сан вдруг захотела взять эту кошку? — смущённо спросила Ёсико тем же вечером, глядя, как муж удручённо облизывает краешек чашечки для сакэ за непривычно опустевшим обеденным столиком.
— Ну, отчего? — поинтересовался Сёдзо с деланным недоумением.
— Она думает, раз Лили теперь у неё, ты непременно пойдёшь её проведать. Да-да, точно тебе говорю.
— Да брось ты, вздор это.
— Точно говорю. Я сегодня сообразила. Ты не вздумай, пожалуйста, клюнуть на эту удочку.
— Я и не собираюсь.
— Правда?
— Угу, — усмехнулся Сёдзо, — Нашла о чём беспокоиться.
И он опять облизнул чашечку для сакэ.
* * *
— У меня дела, я заходить не стану, пойду, — сказал Цукамото и ушёл, поставив корзину у входа. Синако с корзиной в руках поднялась по узкой крутой лестнице в отведённую ей на втором этаже комнатку в четыре с половиной дзё. Плотно прикрыл дверь и окна, она поставила корзину посреди комнаты и сняла крышку.
Как ни странно, Лили не сразу вылезла из тесной корзины, она лишь удивлённо высунула голову и некоторое время осматривалась. Потом всё же не спеша вылезла и, как делают в таких случаях многие кошки, стала принюхиваться к комнате, поводя носом. Синако несколько раз позвала её: «Лили!», но та лишь равнодушно скользнула по ней взглядом и отправилась к двери, обнюхала её, потом подошла к окну, обнюхала каждую створку и стала тщательно обнюхивать шкатулку для рукоделья, подушку-дзабутон, линейку, незаконченное шитьё, словом, всё, что было вокруг. Синако вспомнила, что Цукамото дал ей свёрток с варёной курятиной, и, не разворачивая бамбуковых листьев, в которые было завёрнуто лакомство, положила его кошке поперёк дороги. Та разок понюхала его, но не проявила никакого интереса. Зловеще шурша по татами, она завершила обход комнаты, снова направилась к двери и попыталась открыть её лапой.
— Лили, — сказала Синако, — ты теперь будешь жить со мной. Выходить никуда нельзя. — Она загородила кошке дорогу, и Лили волей-неволей снова зашуршала по комнате. Теперь она пошла к северному окну, забралась на ящик для лоскутов и, вытянувшись всем телом, стала смотреть на улицу.
Сентябрь уже кончился, стояло по-настоящему осеннее, ясное утро. Дул довольно холодный ветер, трепетала листва тополей на пустыре, за ними высились вершины гор Мая и Рокко. Вид совсем не такой, как в Асии, там кругом сплошные дома, интересно, какое впечатление это производит на Лили? Синако вдруг вспомнилось, как часто она оставалась дома совсем одна с этой кошкой. Сёдзо с матерью уезжали в Имадзу и подолгу гостили там, в полном одиночестве Синако присаживалась перекусить, и тут к ней подходила Лили. Помнится, как-то раз она забыла накормить кошку, та проголодалась, и Синако, конечно, пожалев её, положила ей поверх остатков своего риса мелкую рыбёшку. То ли кошка привыкла к более изысканной пище, то ли ещё что, но только она едва притронулась к этому угощению. Синако рассердилась, внезапная жалость к кошке мгновенно
