Жюль Валлес - Бакалавр-циркач
Я выкрикивал отчаянные проклятья. Даже Бетине немного приуныл. Розита плакала, держа на руках Виолетту; бедная малютка грызла последний кусочек черного хлеба.
В цирках мне случалось видеть, что в конюшне не хватало соломы или овса в яслях… Но лошади могут ждать. В зверинцах не ждут. Между тем час представления приближался.
Войдем мы или нет? Нас ждала верная смерть.
Розита снова побежала к мяснику — ведь вся наша жизнь раскачивалась сейчас на крюках его лавки. Она вернулась в полном отчаянии.
Тогда я выхватил Виолетту из ее рук, побежал сам к торговцу мясом и показал ему бедную малютку, с трудом кусавшую черствый хлеб.
— Послушайте, — вскричал я, — вам будет уплачено сполна! Сейчас я объявлю по всему городу, что вечером войду в клетку льва и буду щипцами раздражать ему ноздри до тех пор, пока он не зарычит и не разъярится. И со мной будет моя дочь! Так угодно ли вам, чтобы перед этим лев поел?
— Лев поел, а вечером пришла толпа, гнусная толпа, которая жаждала жуткого зрелища и потребовала, чтобы, как ей было обещано, отец и дочь вместе вошли в клетку.
Я впервые ощущал страх, а животное казалось разъяренным.
Пришлось подчиниться! Крики публики, страх перед мясником, необходимость заработать на кусок хлеба толкнули меня в коридорчик, откуда был выход в клетку, и я вошел с Виолеттой На руках.
Лев хорошо знал ее, и еще сегодня утром она несколько раз запускала ручонки в его гриву.
Но вынужденный пост в течение целого дня разозлил кровожадного обитателя клетки, и, когда я вошел, он глухо зарычал.
Затем, не дожидаясь, чтобы заговорил мой хлыст, он встал на дыбы, положил обе передние лапы мне на грудь и застыл в этой позе, глядя мне в глаза.
Голова зверя показалась мне огромной. Его жгучее дыхание пахнуло мне в лицо.
Я задрожал. Лев почувствовал это.
Спокойно, беззвучно он снова опустился на четыре лапы.
Я хотел выйти, но он встал между мной и дверью.
Тогда, собрав всю свою волю и поставив на карту все, одной рукой я прижал к себе плачущую Виолетту, а другой хлестнул хищного зверя бичом по морде.
Боль исторгла у него такое дикое рычанье, что зрители похолодели от ужаса.
— Выходите! — крикнуло несколько голосов сразу.
А зачем вы заставили меня войти сюда, убийцы?
Мне удалось все же пройти мимо льва и приподнять дверь, но для этого я вынужден был отвернуться от врага и на один миг оторвать взгляд от его глаз.
Я услышал прыжок, обернулся… Убийство совершилось.
Личико нашей бедной малютки было сплошной кровавой раной, и глазки висели, вырванные львиными когтями.
Одним ударом он разодрал ей лицо и лапой заглушил крик. Увидев эту обезображенную головку, толпа испустила вопль ужаса: у ребенка не осталось даже рта, чтобы кричать.
Лев отошел в угол и лег. Теперь я имел возможность выйти из клетки.
Виолетта прожила еще некоторое время, но это была уже не она: то, что осталось от ее лица, было страшно. Ее можно было бы показывать за деньги, как монстра.
Розита жестоко страдала, и в течение нескольких недель я не видел, чтобы Бетине прокрадывался в конуру, служившую альковом.
Лукавый, до гнусности хитрый, он сумел стушеваться перед лицом несчастья. Думаю даже, что он сумел выдавить крокодиловы слезы, чтобы проявить сочувствие к материнскому горю.
А что сделал я? Совершил безумство.
Я убил этого льва в рукопашной схватке.
Он был найден мертвым в своей клетке, а я лежал там же, залитый собственной кровью, зарывшись лицом в его раны.
Великан расстегнул жилет и показал мне грудь, искалеченную, искромсанную, покрытую страшными рубцами.
— Убив льва, я окончательно разорил нас, и на мое лечение пришлось продать все, что оставалось.
Мы продолжали еще таскать по ярмаркам несколько тощих гиен, но они не делали сборов, и в конце концов, постепенно распродав наш дикий скот, мы снова впали в нищету и вынуждены были всячески изворачиваться, чтобы не умереть с голода. Счастье еще, что нам удалось купить фургон, тот самый, который у нас сейчас, и доски для балагана.
— Пожалуй, — сказал великан, — я мог бы прервать на этом рассказ о моих приключениях… Тем более, — добавил он с видом человека, покорившегося судьбе, — что тут, собственно, и кончается драма.
Я примирился со своим позором. Виолетта умерла. Я уже не борюсь с течением и пустил свое сердце по воле волн.
Бетине по — прежнему любовник Розиты. Он бьет ее и изменяет ей. Я утешаю ее и кормлю. Но любит она его.
Ханжа и трус, я делаю вид, что ничего не знаю, и если им случается выдать себя при мне, я угодливо прикидываюсь глухим и слепым.
Порой я слышу через перегородку их вздохи, смех — впрочем, смех теперь стал редок… Когда же мне кажется, что они могут меня заметить, я прячусь от них и забираюсь в самые темные углы.
Время от времени Розита бросает мне подачку, и я принимаю ее: постыдные ласки, гнусная любовь.
Вот так‑то мы — циничное трио каторжников — и влачим втроем наше жалкое существование.
Каждый в отдельности отлично мог бы заработать себе на хлеб, но вот в силу какого‑то безмолвного соглашения, в котором переплелись ревность и трусость, мы живем, окунувшись в грязь и стыд по самое сердце.
Так проходят дни, месяцы, годы. И здесь, — великан показал на свою шевелюру, — здесь уже немало седых волос.
Я обязан был приносить пользу мне подобным и мог занять свое место в мире.
Что подумает бог, когда потребует от меня отчета в моих деяниях?
— Господи, — отвечу я, — я гадал на картах, держал шест, бил в барабан…
Достаточно ли этого, чтобы попасть в рай? Поймет ли он?.. Иногда меня охватывает желание уйти! Но куда?
Разве легко мне будет сейчас начинать все снова? И разве Достаточно мне прийти в коллеж, чтобы найти там свою прежнюю кафедру и учеников?
И главное, что станется с ними, если я их брошу? Я — лучшая карта в их игре, их козырь.
Бетине ленив; к тому же водка сожгла его красноречие.
Розита морщится теперь при виде сорокакилограммовой гиРи и чересчур растолстела для акробатических номеров.
Вот так мы и будем жить до тех пор, пока кто‑нибудь из нас не умрет. Они — любя и презирая друг друга, я — уте шаясь и немного гордясь тем, что приношу жертву. А. что будет дальше?
Будет то, что угодно богу. Я заслужил свои муки и не стану сетовать на наказание.
Тут великан поднялся с места и указал на побледневшее небо, предвещавшее скорый рассвет.
— Вот и утро, — сказал он, — а вечером мы должны быть в Медоне. Пойду разбирать балаган. В полдень мы будем уже в дороге.
Мы спустились вниз и еще немного поговорили, наслаждаясь утренней прохладой, потом расстались.
Я бродил по окраинам, пока не проснулся Париж, затем направился домой, размышляя над только что услышанной историей— типичной историей Человека. Извечная комедия! Бетине одурачивает великана. Шут убивает героя.
Проходя через ярмарочную площадь, я издали заметил высокого гимнаста, задумчиво и спокойно сидевшего на камне возле фургона: он ждал пробуждения Бетине и Розиты.
Примечания
1
Арвер Феликс (1806–1850) — французский поэт и драматург, автор сборника стихов «Мои потерянные часы»; снискал себе популярность сонетом, называемым обыкновенно «сонетом Арвера».
2
Дидье — персонаж из драмы Гюго «Марион Делорм».
3
Дегрие — герой романа аббата Прево «Манон Леско».
4
Биас— один из семи греческих мудрецов (VI в. до н. э.). Во время осады Приены Биас, уходя из города без всякого имущества, на вопрос удивленных сограждан, уносивших с собой ценности, ответил: «Все мое уношу с собою».
5
Барнум Тейлор — американец, цирковой предприниматель.
6
Дома и на миру (лат.).
7
Варавва. — По библейскому преданию, разбойника Варавву должны были казнить вместе с Христом на Голгофе. Римский наместник Пилат, осуществляя свое право помилования одного из преступников в праздник пасхи, под воздействием первосвященников отпустил Варавву.
8
Пактол — золотоносная река в Лидии, ныне носящая название Сарабат.
9
Леверье Жан (1811–1877) — французский астроном, директор Парижской обсерватории.
10
Лимейрак Полен (1817–1868) — реакционный журналист, главный редактор газеты «Конститюсьоннель».
11
Ламенне Фелисите — Робер (1782–1854) — французский публицист и политический деятель.
12
Полиевкт (III в.) — римский военачальник, принявший христианство и подвергшийся за отступничество от прежней веры мучительным пыткам.
