Жюль Ромэн - Преступление Кинэта
В то время в письмах до востребования разрешалось заменять имя адресата инициалами или шифром. Обозначение «211-Г» пленило Вазэма тем, что оно могло бы служить номером автомобиля, автомобиля, принадлежащего ему.
— Нет ли у вас письма для 211-Г?
Поиски продолжались довольно долго. Вазэм боялся, что почтовый чиновник не принимает его всерьез. «Он воображает, что я жду письма от девчонки. Он смотрит, рассеянно».
— Пожалуйста.
Открытка, посланная пневматической почтой. Старательно выписанный адрес.
«Мой милый,
На этот раз не опасайтесь отмены. Приходите ровно в девять часов. Я приняла все меры к тому, чтобы нам удалось провести вместе приятный и долгий вечер. Не сердитесь на меня за несостоявшиеся свидания. Если бы вы знали, до какой степени я тут ни при чем! Разорвите эту записку, а также мое первое письмо, если вы его сохранили. Нежно целую вас.
Ваша Рита»
Пожалуйста, не опаздывайте!
* * *— Ну что? Ваша подружка еще не забыла вас?
Вазэму хотелось ответить что-нибудь остроумное, но вместо этого он лишь покраснел. К тому же его занимала шляпа Аверкампа, на которую он только что обратил внимание. Это была мягкая шляпа темно-зеленого цвета, с двойной стежкой на опущенных полях и с лентой, перевязанной бантом сзади: продукт самой последней моды. Вазэм живо почувствовал, что было бы опрометчиво рассчитывать на успех у женщин, не имея шляпы такого фасона. Он дал себе слово купить точно такую же сразу по получении первого жалованья; будь у него побольше смелости, он попросил бы своего нового хозяина дать ему денег вперед. Подумал он также и о том, что ему нужно как можно скорее начать брить щеки и подбородок. Пушок, еще покрывавший их, походил на пуб-личное признание в невинности. Но он пребывал в нерешимости относительно выбора бритвы. Пристрастие к современным изобретениям склоняло его к так называемым безопасным бритвам, которые как раз только начали входить в моду. Но в рекламах этих инструментов его покоробила фраза: «Бритва для робких и нервных». Он неоднократно слышал, как товарищи по мастерской высмеивали неловких людей, не решающихся пользоваться традиционной бритвой. «А кроме того, — говорил Пекле, — держу пари, что на бороду вроде моей уйдет целая дюжина ножей прежде, чем удастся сбрить хотя бы один волосок». Борода Пекле не отличалась особой жесткостью. Жалуясь на это, он просто тешил свое самолюбие. Жесткость бороды сочетается с представлением о силе.
— Есть еще одна область, — сказал Аверкамп, — которую я с некоторых пор изучаю. Я собираюсь взяться за нее вплотную. Или воображение обманывает меня, или это первоклассные россыпи. «Недвижимости конгрегации». Вы слыхали об этом? Дело не новое. Нажиться тут как будто уж нечем. Однако в газетах продолжают печататься те же объявления. Чувствуется, что промывка идет. Вот уже несколько месяцев, как я слежу за этим уголком глаза. Понимаете? Соль в том, что к нормальной игре спроса и предложения примешивается вопрос религиозный. В одном вы меня не разубедите: многие с восторгом набросились бы на кое-какие возможности, если бы им указали подходящую лазейку. Щепетильность в жизни чаще всего сводится к вопросам формы. И нужно поставить себя на место капиталиста, который принужден считаться со своей женой, матерью, тещей, со всем своим окружением. Даже имея в виду большую наживу, он не захочет попасть в список отлученных. И даже нащупав обходный путь, он по собственному почину на него не ступит. Если мои собратья ждут, чтобы к ним пришли за такой услугой, они ошибаются. Вот чем я объясняю себе явный недостаток покупателей. Я уважаю искреннюю веру. Но вы никогда не заставите меня поверить, что Франция населена одними только убежденными католиками. Остаются во всяком случае протестанты, евреи, вольнодумцы. Однако те из них, которые принадлежат к известной среде, тоже колеблются, так как на это косо смотрят. А немногие, у которых хватает решимости, требуют в награду за беспокойство неправдоподобных барышей. Все это открывает перед нами простор действий.
VII
КИНЭТ У ФЛИГЕЛЯ
Расставшись с Легедри, Кинэт спросил себя: «С чего начать?» Пойти на улицу Вандам?… Но время было неподходящее. Муж, несомненно, приходил завтракать домой. Даже если бы Кинэт успел переговорить с женой до прихода мужа, он оставил бы ее более или менее потрясенной, неспособной в несколько минут овладеть собой. Кинэт давал себе слово быть осторожным. Но как измерить волнение, причиняемое ближнему? Муж удивился бы. Начались бы расспросы. Жена потеряла бы голову.
Переждать время завтрака, не предпринимая ничего, ограничившись закуской в каком-нибудь ресторане? Но призраки неотложных дел, овладевшие Кинэтом, измучили бы его в течение этого перерыва. Ему удавалось защищаться от них только благодаря тому, что он непрерывно поддерживал в себе иллюзию активности.
«Не прогуляться ли к флигелю?» Он не хотел признаться себе, что в этом желании есть доля безрассудного влечения.
«Потребность вернуться на место преступления? Нет. Мне предстоит серьезная борьба с полицией. Мое следствие должно вестись так же основательно, как и следствие противной стороны. Только тогда я буду в состоянии бороться с ней».
Кинэт смотрел на сквозные ворота и на проход, тянувшийся между двумя низкими домами перпендикулярно улице. Глубина прохода как будто закупоривалась стеной, но слева, по-видимому, был выход, может быть, во двор, о котором писали в газетах.
«Где же флигель? Там, вероятно, в том дворе, которого не видно».
Один из двух низких домов, левый, загораживал проход глухой стеной. Другой, правый, выходил на него дверью, окном первого этажа и двумя окнами второго. У окон второго этажа ставни были закрыты.
Переплетчик обернулся. Фруктовая лавка, куда он заходил тогда и где ему пришлось пережить такое волнение… «Когда я поднял его, он еще дышал»… Эта фруктовая лавка была как раз напротив.
«Из лавки, из окон, выходящих на улицу, люди видят, что я остановился здесь, смотрю по сторонам. Мое любопытство понятно. Они думают, что я, как они, прочитал газету. Но в поведении моем не должно быть ничего особенного. Вид человека, простодушно зевающего по сторонам. Почти веселая улыбка».
Он решился перейти улицу. Смело вошел в фруктовую лавку. Хозяин пересыпал в ящик мешок белых бобов.
— Скажите, преступление было совершено там, напротив?
— Кажется.
— Ах, как интересно! Но не видно флигеля, о котором говорится в газетах.
— Он, кажется, сзади, в углублении.
— Я живу в том же квартале, но никогда не замечал этого коридора между двух домов.
— Я знаю его, потому что он у нас весь день перед глазами. Но дальше помещения привратницы мне ходить не случалось.
— Здесь есть привратница?
— Да, в доме направо.
— О, как интересно! Мне хочется выпытать у нее некоторые подробности.
— Это старая дура. Я очень удивлюсь, если она расскажет вам что-нибудь интересное. Но пойти к ней, конечно, можно.
Подбодренный этим первым шагом, Кинэт снова перешел улицу, открыл сквозные ворота и действительно увидел слово «привратница», написанное маленькими черными буквами на плохонькой двери.
— Простите, сударыня. Извините, что я беспокою вас. Я ваш сосед. Тут поблизости переплетная, знаете. Я прочел в газетах… Должно быть, вы здорово переполошились.
Привратница оказалась маленькой старушонкой, очень худой, очень сгорбленной, с крючковатым носом и живыми глазами. У нее был поразительно громкий металлический голос.
— Вы живете по соседству? Очень возможно. Мне кажется, я уже видела вашу бороду.
Она разглядывала его внимательно, без всякой симпатии.
«Старая дура? — думал Кинэт. — Нисколько. Напротив, еще очень бойкая женщина. Я напрасно пришел сюда».
Ему немного трудно было продолжать разговор. Он сделал усилие над собой.
— Я тоже живу в небольшом и довольно уединенном доме. Вроде вашего. Признаюсь, это произвело на меня гнетущее впечатление. Мне вдруг стало ясно, что и моя судьба в руках какого-нибудь бандита. Я считал эти места более надежными. Правда, когда долго живешь в одном и том же квартале, в конце концов начинает казаться, что он не такой, как другие. Поневоле спрашиваешь себя, — не правда ли, сударыня? — добросовестно ли исполняет свои обязанности полиция? Подумать только, что мы полагаемся на их защиту! Произвели ли они, по крайней мере, обстоятельное дознание?
— Они наложили печати.
— Вот как! И, разумеется, опросили соседей?
— Они сделали то, что полагается делать. Я в их дела не вмешиваюсь.
— Да, я вас понимаю. Неприятностей и так достаточно. Я не имею понятия об этом флигеле. Интересно знать, виден ли он из моего дома. Он во дворе?
— Да. Это отдельный дом, больше моего. И гораздо более пригодный для жилья. Только деревянный.
