Люси Монтгомери - Рилла из Инглсайда
— Да уж, могу себе представить! — сказала Мэри не без сочувствия. — Но ничего. Я знаю, где в кладовой Корнелии стоит горшок с гусиным жиром, а он помогает получше всяких новомодных кольдкремов. Я намажу тебе пятки, перед тем как мы ляжем спать.
Пятки, смазанные гусиным жиром! Вот чем кончается ваша первая вечеринка с вашим первым поклонником и вашим первым романтическим разговором под луной!
Проливать слезы в таком положении показалось Рилле бессмысленным, так что она перестала плакать и уснула в постели Мэри Ванс со спокойствием отчаявшегося человека. За окнами занимался серый рассвет, прилетевший на крыльях шторма, и на маяке Четырех Ветров верный своему слову капитан Джосайя поднял британский государственный флаг, который развевался на бешеном ветру, на фоне облачного неба, как великолепный и негасимый сигнальный огонь.
Глава 5
«Шум идущего»[17]
Рилла пробежала через залитое солнцем великолепие кленовой рощи за Инглсайдом к своему любимому уголку в Долине Радуг. Там она села на камень среди папоротников и, подперев руками подбородок, долго смотрела отсутствующим взглядом в ослепительно голубое небо августовского дня… такое голубое, такое мирное… точно такое, каким оно было над этой долиной каждый год в приятные, погожие дни позднего лета, с тех пор как она себя помнила.
Ей хотелось побыть одной… подумать… приспособиться, если это возможно, к совершенно новому миру, в который она, казалось, перенеслась настолько внезапно и безвозвратно, что не до конца понимала, кто же она теперь. Была ли она… могла ли она быть… той же Риллой Блайт, которая танцевала на мысе Четырех Ветров шесть дней назад… всего шесть дней назад? Рилле казалось, что она пережила за эти шесть дней столько же, сколько за всю свою предшествующую жизнь, и если это правда, то следовало бы считать время не секундами и минутами, а биениями ее сердца. Тот вечер, с его надеждами, страхами, триумфами и унижениями, казался теперь древней историей. Неужели она действительно могла плакать лишь из-за того, что ее оставили одну и ей пришлось идти домой пешком с Мэри Ванс? Ах, какой пустячной и нелепой казалась ей теперь подобная причина для слез. Теперь у нее были все основания плакать… но она не заплачет… ей нельзя… Как сказала мама — мама с побелевшими губами и страдальческими глазами, такая, какой Рилла никогда не видела ее прежде:
Когда женщинам нашим храбрость изменит,Сохранят ли бесстрашие наши мужчины?
Да, это правда. Она должна быть храброй… как мама… как Нэн… как Фейт… Фейт, которая воскликнула с горящими глазами: «О если бы я тоже была мужчиной и могла записаться добровольцем!» И только тогда, когда, как сейчас, у нее щипало глаза, а горло пересыхало, ей приходилось ненадолго скрываться от всех в Долине Радуг, чтобы подумать и вспомнить, что она уже не ребенок… она взрослая, а женщинам приходится мужественно переносить такие испытания. Но все же было… приятно… иногда уединиться там, где никто не мог ее видеть и где она не чувствовала, что другие считают ее малодушной, когда слезы наворачиваются на глаза, несмотря на все ее усилия.
Каким сладким, по-настоящему лесным был запах папоротников! Как мягко качались и шептались над ее головой огромные, пушистые еловые лапы! Как волшебно позванивали бубенчики на Влюбленных Деревьях… только звякнут мелодично изредка, когда мимо пролетит ветерок! Какой призрачной была лиловая дымка на отдаленных холмах, напоминающих алтари. Как белели нижние стороны крутящихся на ветру кленовых листьев, создавая иллюзию, будто роща расцветает бледно-серебристыми цветами! Все выглядело именно так, как сотни раз прежде, когда она сидела здесь; и тем не менее весь облик этого мира казался изменившимся.
«Как это было нехорошо с моей стороны желать, чтобы случилось что-нибудь драматическое! — думала она. — Ох, если бы мы только могли вернуть те драгоценные, однообразные, приятные дни! Я никогда, никогда больше не стала бы жаловаться на скуку».
Мир Риллы разбился вдребезги на следующий же день после вечеринки. Когда они все еще сидели за обеденным столом в Инглсайде, обсуждая известие о войне, зазвонил телефон. Это был междугородный звонок из Шарлоттауна. Звонили Джему. Закончив разговор и повесив трубку, он обернулся к столу с пылающим лицом и горящими глазами. Он не успел еще сказать ни слова, но мама, Нэн и Ди побледнели. А Рилле впервые в жизни показалось, что все, должно быть, слышат, как стучит ее сердце, и что-то стиснуло ей горло.
— Папа, в городе объявлено о наборе добровольцев, — сказал Джем. — Уже записались десятки. Я еду записываться сегодня же вечером.
— О… мой маленький Джем, — срывающимся голосом воскликнула миссис Блайт. Она уже много лет не называла его так… с того дня, когда он заявил, что уже вырос и не желает, чтобы его называли «маленьким». — О… нет… нет… маленький Джем!
— Я должен, мама. Я прав… разве не так, отец? — сказал Джем.
Доктор Блайт встал. Он тоже был очень бледен, а его голос звучал хрипло. Но он не колебался.
— Да, Джем, да… если ты чувствуешь, что это твой долг…
Миссис Блайт закрыла лицо руками. Уолтер мрачно и неподвижно смотрел в свою тарелку. Нэн и Ди схватились за руки. Ширли попытался напустить на себя беспечный вид. Сюзан сидела, словно парализованная; недоеденный кусок пирога остался лежать на ее тарелке… Джем снова обернулся к телефону.
— Надо позвонить Мередитам. Джерри, наверняка, тоже захочет записаться.
Услышав это, Нэн вскрикнула, словно ее ударили ножом, и выбежала из комнаты. Ди последовала за ней. Рилла обернулась к Уолтеру в надежде на сочувствие, но он был погружен в непонятную ей задумчивость.
— Отлично! — говорил Джем в телефонную трубку, так спокойно, словно договаривался о каком-нибудь пикнике. — Я знал, что ты захочешь поехать… да, сегодня вечером… в семь… встретимся на станции. Пока.
— Миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан. — Я хочу, чтобы вы меня разбудили. Я сплю… или я бодрствую? Сознает ли этот благословенный мальчик, что он говорит? Неужто он собирается записаться в солдаты? Не хотите же вы сказать мне, будто армии нужны дети, вроде него! Это возмутительно! Разумеется, вы с доктором не дадите на это разрешения.
— Мы не можем удержать его, — сказала миссис Блайт, задыхаясь от волнения. — О, Гилберт!
Доктор Блайт подошел к жене и нежно взял ее руку, глядя в милые серые глаза, в которых он в прошлом лишь однажды видел выражение такой мольбы и страдания, как в эту минуту. Они оба вспомнили тот день в Доме Мечты… много лет назад, когда умерла маленькая Джой.
— Неужели ты, Аня, хотела бы, чтобы он остался… когда другие идут… когда он считает это своим долгом… ты хотела бы, чтобы он проявил такой эгоизм и малодушие?
— Нет… нет! Но… ох… наш первенец… он еще мальчик… Гилберт… потом я постараюсь быть мужественной… но сейчас я не могу. Это все так неожиданно. Дай мне время прийти в себя.
Доктор с женой вышли из комнаты. Джем ушел… ушел и Уолтер… Ширли встал, чтобы тоже уйти. Рилла и Сюзан остались одни за столом и сидели, в изумлении уставившись друг на друга. Рилла еще не плакала… она была слишком ошеломлена, чтобы плакать. Затем она увидела, что Сюзан плачет… Сюзан, в глазах которой она никогда прежде не видела ни единой слезинки.
— Сюзан, неужели он в самом деле пойдет на войну? — спросила она.
Сюзан вытерла слезы, решительно сглотнула и встала.
— Я иду мыть посуду. Посуда должна быть вымыта, даже если все сошли с ума. Ну-ну, душенька, не плачь. Джем, вполне вероятно, запишется добровольцем… но война кончится задолго до того, как он окажется поблизости от нее. Давай возьмем себя в руки и не будем волновать твою бедную маму.
— В «Энтерпрайз» сегодня было сообщение о том, что, по словам лорда Китченера[18], война продлится три года, — сказала Рилла с сомнением в голосе.
— Я не знакома с лордом Китченером, — невозмутимо отозвалась Сюзан, — но смею думать, он ошибается не реже других. Твой отец говорит, что все будет кончено за несколько месяцев, а я доверяю его мнению уж никак не меньше, чем мнению какого-то там лорда.
Джем и Джерри в тот же вечер уехали в Шарлоттаун, а два дня спустя вернулись домой уже в военной форме. Весь Глен взволнованно обсуждал это событие. Жизнь в Инглсайде вдруг стала напряженной и тревожной. Миссис Блайт и Нэн держались мужественно, улыбались и вызывали этим общее восхищение. Миссис Блайт и мисс Корнелия уже приступили к организации местного отделения Красного Креста. Доктор и мистер Мередит старались объединить мужчин в Патриотическое общество. Рилла, после первого потрясения, отозвалась на происходящее, несмотря на душевную боль. В военной форме Джем выглядел совершенно великолепно. Было замечательно думать о парнях Канады, откликающихся с такой готовностью, так бесстрашно и бескорыстно на зов родины. Рилла ходила с гордо поднятой головой среди девушек, чьи братья не записались добровольцами. В своем дневнике она писала:
