Джон Пассос - Манхэттен
– Потише вы! Вот что, снимите ботинки… Джордж, я никогда бы этого не сделала, но это сильнее меня.
Он нашел ее впотьмах.
– Дорогая… – Он неуклюже навалился на нее, прерывисто и тяжело задышал.
– Врешь, Хромой!..
– Честное слово, не вру, клянусь могилой матери! Тридцать семь градусов широты, двенадцать долготы… Вы бы посмотрели! Мы добрались до острова в шлюпке, когда «Эллиот П. Симкинс» пошел ко дну. Нас было четверо мужчин и семь женщин и детей. Да ведь я сам все рассказал репортерам. Потом это было во всех воскресных газетах.
– А скажи-ка, Хромой, каким же образом тебя оттуда вытащили?
– На носилках – лопни мои глаза, если я вру! Сукин сын буду, если я не тонул самым настоящим образом, точь-в-точь как старая лоханка «Симкинс».
Головы на толстых шеях откидываются назад, громыхает смех, стаканы стучат о круглый стол, ладони хлопают по ляжкам, локти въезжают в ребра.
– А сколько человек команды было на судне?
– Семеро, считая мистера Доркинса, второго офицера.
– Четыре и семь – это одиннадцать… Черт побери, по четыре и три одиннадцатых бабы на парня!.. Славный островок!
– Когда отходит следующий паром?
– Брось! Выпей лучше еще стаканчик. Эй, Чарли, налей!
Эмиль дернул Конго за рукав.
– Выйдем на минутку. J'ai que'quechose à te dire.[59]
Глаза у Конго были влажны, он слегка спотыкался, следуя за Эмилем.
– Oh, le p'tit mysterieux![60]
– Слушай, я иду в гости к одной даме.
– А, вот в чем дело. Я всегда говорил, что ты ловкий парень, Эмиль.
– Вот я тебе записал мой адрес на случай, если ты забудешь его: «Девятьсот сорок пять, Двадцать вторая улица». Можешь ночевать там, но только не приводи с собой женщин и вообще… Я в хороших отношениях с хозяйкой и не хочу портить их. Tu comprends?[61]
– А я хотел, чтобы ты пошел со мной на вечеринку. Faut fire un peu la noce, nom de Dieu![62]
– Мне утром надо работать.
– Брось! У меня в кармане жалованье за восемь месяцев.
– Нет, приходи завтра в шесть утра. Буду ждать.
– Tu m'emmerdes, tu sais, avec tes manières![63]
Конго сплюнул в плевательницу, стоявшую в углу под стойкой и нахмурившись отошел в глубь комнаты.
– Эй, Конго, садись! Барней нам сейчас споет.
Эмиль вскочил в трамвай и поехал в город. На Восемнадцатой улице он слез и зашагал по направлению к Восьмой авеню. Вторая дверь от угла – маленькая лавочка. Над одним из окон висела надпись «Кондитерская», над другим – «Гастрономия». Посредине, на стеклянной двери, была надпись эмалированными буквами: «Эмиль Риго, первоклассные деликатесы». Эмиль вошел. Задребезжал дверной колокольчик. Полная смуглая женщина с черными усиками на верхней губе дремала за кассой. Эмиль снял шляпу.
– Bonsoir, madame Rigaud![64]
Она вздрогнула, посмотрела на него, и на ее широко улыбающемся лице образовались две ямочки.
– Tieng, c'est comma ça qu'ong oublie ses ami-es![65] – сказала она громко, с сильным южно-французским акцентом. – Уже неделя, как месье Люстек не посещает своих друзей.
– У меня не было времени.
– Много работы – много денег, а? – Когда она смеялась, ее плечи и большие груди колыхались под тесной синей кофтой.
Эмиль прищурил глаз.
– Могло быть хуже. Но мне надоело быть лакеем… Это утомительно, никто и смотреть не хочет на лакея.
– Вы тщеславный человек, месье Люстек.
– Que voulez vous?[66] – Он покраснел и добавил застенчиво: – Меня зовут Эмиль.
Мадам Риго закатила глаза.
– Так звали моего покойного мужа. Я привыкла к этому имени. – Она тяжело вздохнула.
– Ну а как идет дело?
– Comma ci, comma ça…[67] Ветчина опять вздорожала.
– Это чикагские дельцы вздувают цены… Спекульнуть на свинине – вот где можно заработать.
Эмиль заметил, что черные глаза мадам Риго глядят на него испытующе.
– Я так наслаждался вашим пением последний раз. Я часто о вас вспоминал. Музыка всегда хорошо действует, не правда ли?
Ямочки мадам Риго все больше расширялись.
– У моего бедного мужа не было слуха. Это меня очень огорчало.
– Не споете ли вы мне что-нибудь сегодня?
– Если вы хотите, Эмиль… Но кто будет заниматься с покупателями?
– Я выйду в магазин, если услышу звонок. Вы разрешите?
– Хорошо. Я выучила новую американскую песенку. C'est chic, vous savez.[68]
Мадам Риго заперла кассу ключом, висевшим у нее на поясе, и прошла в комнату за лавкой. Эмиль последовал за ней со шляпой в руках.
– Дайте мне вашу шляпу, Эмиль.
– О, не беспокойтесь, пожалуйста.
Задняя комната представляла собой маленькую гостиную с желтыми обоями в цветах и старыми красными портьерами. Под хрустальным газовым рожком стояло пианино, уставленное фотографическими карточками. Табурет перед пианино затрещал, когда мадам Риго села на него. Она пробежала пальцами по клавишам.
Эмиль сидел на самом краешке стула около пианино, держа шляпу на коленях и вытягивая лицо так, чтобы мадам Риго, играя, могла видеть его. Мадам Риго запела:
Прелестная резвая птичкаВ клетке сидит золотой,Поет и порхает,И никто не знает,Как пленнице тяжко порой.
В лавке громко зазвенел колокольчик.
– Permettez![69] – крикнул Эмиль, выбегая.
– Полфунта болонской колбасы. Нарежьте, – сказала маленькая девочка с крысиным хвостиком.
Эмиль провел ножом по ладони и старательно нарезал колбасу. Он на цыпочках вернулся в гостиную и положил деньги на край пианино. Мадам Риго продолжала петь:
Несладко бедняжке живется,Она раньше пела в лесу,Но старик богатыйКупил за златоЕе молодую красу.
Бэд стоял на углу Вест-Бродвей и Франклин-стрит. Он грыз фисташки. Был полдень, и у него не было больше денег. Над его головой грохотала воздушная железная дорога. Пылинки танцевали перед глазами в изрешеченном солнечном свете. Обдумывая, в какую сторону пойти, он в третий раз произносил названия улиц. Черная, блестящая коляска, запряженная двумя черными лошадьми с блестящими крупами, обогнула угол прямо перед ним, грохоча по мостовой красными блестящими колесами. Подле кучера лежал желтый кожаный чемодан. В коляске мужчина в коричневом котелке громко разговаривал с женщиной в сером боа и с серыми страусовыми перьями на шляпе. Мужчина выстрелил себе в рот из револьвера. Лошади рванули и врезались в сбежавшуюся толпу. Полисмены локтями пробивали себе дорогу. Они вынесли на мостовую мужчину, плевавшего кровью: голова его свесилась на клетчатый жилет. Женщина стояла подле него, высокая и бледная, дергая боа; серые перья на ее шляпе кивали в полосатых лучах солнца.
– Его жена хотела увезти его в Европу… «Дойчланд» уходит в двенадцать… Я хотела проститься с ним навсегда… Он должен был уехать на «Дойчланд» в двенадцать… Он хотел проститься со мной навсегда…
– Прочь с дороги!
Фараон толкнул Бэда локтем в живот. Его колени тряслись. Он вышел из толпы и, дрожа, зашагал прочь. Машинально он очистил орех и положил его себе в рот. Остальные лучше сохранить до вечера. Он свернул кепи и сунул его в карман.
Под дуговым фонарем, плававшим в розовых и лиловых с зелеными краями пятнах, человек в клетчатом костюме встретил двух девушек. У той, что ближе, было овальное лицо с полными губами; глаза ее были как удар ножа. Он прошел несколько шагов, потом повернул и пошел за ними, ощупывая свой новый шелковый галстук. Он удостоверился – булавка с бриллиантовой подковкой была на месте. Он перегнал их. Она отвернула лицо. Может быть, она… Нет, он бы не сказал… Хорошо, что пятьдесят долларов при нем. Он сел на скамейку и пропустил их вперед. Еще ошибешься и попадешь в участок. Они не заметили его. Он пошел за ними по аллее и вышел из парка. Его сердце колотилось. «Я дал бы миллион долларов за… Простите, вы не мисс Андерсон?» Девушки пошли быстрее. На площади Колумба он потерял их в толпе. Он помчался по Бродвею, квартал за кварталом. Полные губы, глаза, как удар ножа. Он смотрел направо и налево в девичьи лица. Куда она провалилась? Он помчался дальше по Бродвею.
Эллен сидела рядом с отцом на Бэттери.[70] Она глядела на свои новые коричневые ботинки с пуговками. Она качала ногами, и, когда ноги выходили из теневого круга платья, на носках ботинок и на каждой круглой пуговке дрожал солнечный блик.
– Подумай, как хорошо было бы, – говорил Эд Тэтчер, – поехать за границу на океанском пароходе. Вообрази только – пересечь великий Атлантический океан в семь дней!
– Папочка, а чем все это время занимаются пассажиры на пароходе?
– Не знаю. Наверно, гуляют по палубе, играют в карты, читают и тому подобное. Потом танцуют.
– Танцуют? На корабле? Я думаю, это ужасно весело. – Эллен хихикнула.
– На современных пароходах все можно делать.
– Папа, почему мы не едем?
– Может быть, когда-нибудь поедем, если я накоплю денег.
