Густав Майринк - Белый Доминиканец
Я вижу, Вам очень не по душе тот факт, что существуют священные тайны, хранимые лишь врагами церкви, о которых сама она ничего не знает. Да, это так. Но лишь с одной существенной оговоркой: те, кто хранит эти тайны, не знает их применения; их братство — это только вторая половина «сломанного меча», и поэтому они не могут понять их смысл. Было бы гротеском считать, что бравые основатели кампаний по страхованию жизни обладают магическим арканом преодоления смерти. Последовала долгая пауза; оба, казалось, предались своим собственным размышлениям. Затем я услышал звон стаканов, и немного погодя, капеллан сказал: — Где Вы могли получить столь странные знания? — Барон молчал. — Или Вы не хотите об этом говорить? — Гм. Смотря о чем, — уклонился барон. — Кое-что связано с моей жизнью, кое-что мне дано свыше, кое-что… гм… я получил по наследству. — Чтобы человек мог получить по наследству знания — это что-то новенькое! Конечно, о Вашем достопочтимом батюшке сегодня рассказывают самые удивительные истории…
— Какие, например? — развеселился барон. — Это меня очень интересует! — Ну, говорят, что он… он… — Был сумасшедшим! — весело продолжил барон.
— Не совсем сумасшедшим. Скорее, чудаком в высшей степени… Кажется, он изобрел, — но не подумайте… я, естественно, в это не верю… — так вот, кажется, он изобрел машину для пробуждения религиозного чувства… религиозного чувства… у охотничьих собак…
— Ха, ха, ха! — засмеялся барон так громко, сердечно и заразительно, что я, лежа в своей постели, вынужден был закусить носовой платок, чтобы не выдать себя смехом.
— Да я и сам думаю, что это глупости, — заизвинялся капеллан.
— О, — барон хватал ртом воздух — о, вовсе нет, вовсе нет! Это правда. Ха, ха! Подождите минутку! Я должен вначале высмеяться. Да, мой отец, действительно, был оригинал, каких свет не видывал. Он обладал огромными знаниями и размышлял обо всем, о чем только может размышлять человеческий мозг. Однажды он пристально посмотрел на меня, потом захлопнул книгу, которую только что читал, бросил ее на пол ( с тех пор он больше не брал в руки книг) и сказал мне:
— Бартоломеус, мальчик мой, я только что понял, что все — чепуха. Мозг — самая ненужная железа, которая только есть у человека. Его нужно удалить как миндалины. Я решил сегодня начать новую жизнь.
Уже на следующее утро он переехал в принадлежаший нам тогда маленький замок в провинции и провел там остаток своих дней. Незадолго до смерти он вернулся домой, чтобы умереть спокойно здесь, на этаже прямо под нами.
Когда я навещал его в замке, он всегда мне показывал что-нибудь новое. Однажды это была прекрасная паутина с внутренней стороны оконного стекла, которую он берег, как зеницу ока.
— Видишь ли, сын мой, — объяснил он мне, — здесь внутри за паутиной по вечерам я зажигаю огонь, чтобы привлечь насекомых. Они прилетают тучами, но однако не могут попасть в паутину, потому что между ними и ею оконное стекло. Паук, который, естественно, понятия не имеет, что такое стекло, не может объяснить всего происходящего и, видимо, ломает голову над этой загадкой. Поэтому день ото дня он ткет паутину все больше и красивее. Но это никак не улучшает ситуацию! Таким образом я хочу постепенно отучить эту тварь от бесстыдного доверия к всемогуществу рассудка. Позже, когда он будет на пути к своему следующему воплощению в человека, он будет мне благодарен за такой урок, потому что отныне он понесет с собой неосознанный клад знания, чрезвычайно важного и необходимого для него. Очевидно, у меня, когда я был пауком, такой воспитатель отсутствовал, иначе я еще ребенком забросил бы все книги!
В другой раз он подвел меня к клетке, в которой сидели суетливые сороки. Он сыпал им чрезмерно много корма; они жадно набрасывались на него, и каждая наполняла свой желудок до отказа из зависти, что другие могут ее опередить. Они до того набивали себе клюв и зоб, что не могли более ничего глотать.
— Так я отучаю этих тварей от жадности и алчности, — объяснил мне отец.
— Я надеюсь, что в будущих воплощениях они уже никогда не увлекутся стяжательством — самым безобразным из человеческих качеств.
— Или, — добавил я, — они вынуждены будут изобрести потайные карманы и несгораемые сейфы! — после чего мой отец задумался и, не произнеся ни слова, выпустил птиц на волю.
— Ну уж против этого ты ничего не сможешь возразить, — сказал он гордо и повел меня на балкон, на котором стояла баллиста — машина предназначенная для метания камней. — Видишь ли ты стаю дворняг, там, на лугу? Слоняясь без дела, они умудряются принять за Господа Всевышнего простого, но изобретательного человека. Этот инструмент я сделал для них. — И он взял камень и метнул его в одну из собак, которая в ужасе вскочила и стала оглядываться по сторонам, пытаясь понять, откуда прилетел камень. Наконец в недоумении она уставилась в небо. Поглядев туда и немного повертевшись снова, она легла. По ее растерянному виду я заключил, что подобное с ней уже случалось неоднократно.
— Эта машина предназначена для милосердного пробуждения в собачьих сердцах даже самых атеистических, зародыша религиозного чувства, — сказал мой отец и ударил меня в грудь. — Не смейся, дерзкий мальчишка! Попробуй выдумать профессию, которая была бы важнее! Неужели ты думаешь, что провидение обращается с нами иначе, чем я с дворнягами?
— Видите, каким безудержным чудаком и вместе с тем мудрецом был мой отец! — закончил барон.
После этого они оба от души посмеялись, и он продолжил рассказ: — Вся наша семья находится под влиянием особой судьбы. Вы не подумайте, пожалуйста, что я претендую на какую-то исключительность и избранность, и пусть мои слова Вам не покажутся обыкновенным хвастовством! Разумеется, у меня есть миссия, но довольно скромная. Но мне она представляется великой и даже священной, и я должен ее исполнить во что бы то ни стало.
Я — одиннадцатый из рода Йохеров. Нашего первопредка мы обычно называем нашим корнем. Мы, десять баронов его потомков, — ветки. Наши имена все начинаются с буквы «Б», например: Бартоломеус, Бенджамин, Балтазар, Бенедикт и так далее. Только имя нашего первопредка — Христофор — начинается с буквы «Х». В нашей семейной хронике записано, что основатель рода предсказал: вершина родового древа — двенадцатая ветвь — снова должна носить имя Христофор. «Странно, — часто думал я, — все, что он предсказал слово в слово сбылось, только последнее не исполнилось: у меня нет детей». Просто замечательно, что я взял маленького мальчика из приюта, которого усыновил. Я взял его только из-за того, что он бродил во сне; это свойство присуще всем нам, Йохерам. Потом, когда я узнал потом, что его зовут Христофор, для меня это было как удар молнии. Когда я взял мальчика к себе домой, меня обуяла такая радость что от волнения перехватило дыхание. В хронике мой дед сравнивается с пальмой, от которой отламываются ветки, чтобы уступить место новым — до тех пор, пока не останутся только корень, крона и гладкий ствол, в котором не будет препятствий для сока, поступающего из земли к вершине. Все наши предки имели только сыновей и никогда дочерей, так что сходство с пальмой остается безупречным.
Я как последняя ветвь живу здесь, на верху дома, под крышей; меня тянет сюда не знаю, почему. Никогда мои предки более чем двух поколений не жили на одном и и том же этаже. Мой сын,… конечно, он — прекрасный мальчик… но он не принадлежит моему роду. В этом пророчество сбывается только наполовину. Это меня часто огорчает, потому что, конечно, я хотел бы, чтобы крона родословного древа стала побегом из моей крови и крови моих предков. И что станется с духовным наследством? Но что с вами, капеллан? Почему Вы на меня так уставились?
Из шума падающего кресла я заключил, что священник резко вскочил. С этого момента меня охватила горячая лихорадка, которая усиливалась с каждым словом капеллана.
— Послушайте, барон! — начал он. — Сразу, как только я вошел, я хотел сказать Вам это, но промолчал, выжидая благоприятный момент. Затем Вы начали говорить, и в ходе Вашего рассказа я забыл о цели моего визита. Я боюсь, что нанесу сейчас рану Вашему сердцу…
— Говорите же, говорите! — разволновался барон.
— Ваша пропавшая без вести супруга…
— Нет, нет! Она не пропала. Она убежала. Называйте все вещи своими именами!
— Итак, Ваша супруга и незнакомка, тело которой 15 лет назад принесла река, погребенная на кладбище в могиле с белыми розами, где стоит только дата и нет имени — это одна и та же женщина. И… теперь ликуйте, мой дорогой, старый друг! Маленький подкидыш Христофор — не кто иной, как Ваше собственное дитя! Вы же сами говорили, что Ваша жена была беременна, когда она ушла от Вас! Нет, нет! Не спрашивайте, откуда я это знаю! Я Вам этого не скажу! Считайте, что кто-то сказал мне это на исповеди. Кто-то, кого Вы не знаете…
