Джон Стейнбек - Благостный четверг
Они ели моллюсков, подцепляя их из раковин булавками и окуная в лимонный сок; потом похлебку – месиво из мидий, моллюсков, крабов и мелкой рыбешки, приправленное чесноком и розмарином. («Не всем это нравится», – сказал ясновидец.)
Поев, Док улегся на ковер из сосновых игл, закинул руки за голову. Ему было хорошо и покойно. Чистый воздух, мягкая сосновая подстилка… Густой запах хвои, водорослей и матэ… Пение ветра в кронах сосен… К Доку вернулся прежний душевный лад.
– Удивляюсь, – сказал он лениво. – Отчего вас до сих пор не посадят? Мы живем в такое время, что всех, кто не бегает, не суетится, считают опасными. Ну а если человек к тому же не верит, что близится конец света, это уж и вовсе подозрительно.
– Близится-то он близится, – сказал ясновидец. С первого дня творенья…
– Нет, правда, отчего вы до сих пор не за решеткой? Подумать только, человек счастлив без житейского хлама! В нашей стране это преступление.
– А меня и сажали – несколько раз. Кроме того, время от времени меня берут на обследование.
– Ах да, – сказал Док. – Вы ведь сумасшедший?..
– По-видимому, – сказал ясновидец. – Но я не опасный сумасшедший. А с леденцами меня ни разу не поймали! Я ворую ловко. И никогда не беру больше одного.
– Только не вздумайте собирать вокруг себя учеников, – посоветовал Док. – А то вас распнут как миленького.
– О, это мне вряд ли грозит. Я никого ничему не учу.
– Вот в этом я не уверен, – сказал Док. – Беда нашего проклятого времени в том, что хочешь не хочешь, а ввязываешься в жизнь общества. Может, вы и не проповедуете никаких антиобщественных идей. Зато ваше житие почище всяких проповедей.
– Просто я лентяй, – сказал ясновидец. – Вы когда нибудь пробовали парагвайский чай матэ?
– Нет.
– Сейчас попробуете. Он крепок и ароматен. От него немного слабит. Вы не возражаете, если я вам его подам в пивной бутылке?
– Ничуть.
– Пожалуйста. Осторожно, бутылка горячая. Прихватите прутиком.
Немного погодя ясновидец спросил:
– Что все-таки вас гложет? Или вы не хотите об этом говорить?
– Эх, кабы я сам знал… – вздохнул Док. – По правде говоря, сейчас отлегло, не пойму отчего.
– А-а, понятно, – сказал ясновидец. – Вы мне вот что скажите: есть у вас жена, дети?
– Нет.
– А хотите, чтоб были?
– Не знаю. Наверное, нет.
– Знаете, – слазал вдруг ясновидец, – вчера ночью я видел русалку. Если помните, в небе стоял полумесяц, все окутывала легкая дымка. Ночь была не простая – черно-серо-белая, – ночь была цветная! У берега в одном месте есть подводный выступ. Отлив был сильный, вода с него сошла, и обнажилось каменное ложе, выстланное мягкими водорослями. Ну вот, подплыла туда русалка, забила хвостом, как семга на пороге, и взлетела на ложе из водорослей, и давай выгибать свои чудные белые руки как будто танцует! Долго я смотрел… Потом вода стала прибывать…
– Она вам, верно, приснилась? Или возникла в вашем воображении?
– Не знаю. Но если я смог такое вообразить, то это прекрасно! Все-таки скажите, чего вы хотите от жизни?
– Как бы это получше выразить… Я хотел бы все, что перевидал, передумал, все, что узнал, – сжать, связать воедино, очистить от постороннего сора, оставив одну нагую суть, чтобы мне наконец явился смысл вещей. Пока же у меня это не выходит…
– Может, вы к этому не готовы? А может, вам нужна помощь?
– Помощь?
– Есть вещи, которые человек не может делать один. Я бы, например, не отважился ни на что такое большое без… – он примолк.
Волны тяжко бились о берег; облако, превратившееся в лучах заходящего солнца в слиток червонного золота, медленно уплывало к востоку…
– Без чего? – спросил Док.
– Без любви, – ответил ясновидец. – Извините, но я вынужден вас покинуть. Мне надо на берег. Кажется, солнце дошло до того места, откуда дальше без меня опускаться не может. – Он поднялся, отряхивая сосновые иголки со своих потрепанных одежд.
– Я к вам еще наведаюсь, хорошо?
– Боюсь, вы меня не застанете, – сказал ясновидец. – Во мне живет беспокойство. Скорей всего, вы меня не застанете.
Док посмотрел ему вслед: ясновидец вскарабкался на край дюны; ветер вздернул поля соломенной шляпы – солнце высветило лицо и позолотило бороду.
11. Тяжкие думы Элена
Мак отправился к Доку узнавать день его рождения (кстати, Дока он не застал); другие тоже разошлись по делам. В Ночлежке остался один Элен: он сидел задумавшись в кресле-качалке. Лишь теперь начал он постигать своим неповоротливым умом суть речей Мака: Док не сможет написать книгу! Разумеется, мысль, что Док уже не прежний великий Док, все более овладевавшая жителями Консервного Ряда, была недоступна Элену; он только понимал – с Доком какая-то беда. Испытывать к Доку дружеское презрение он не мог – Док оставался для него величайшим из людей. Если бы у Элена спросили, когда конец света, – он отправил бы за ответом к Доку… Вот почему дума его была не о слабости Дока, а о предательстве друзей, которые усомнились… посмели усомниться в таком человеке!
Элен стукнул кулаком по подлокотнику, вскочил и пошел в заведение Могучей Иды. За стойкой стоял Эдди Элен скоренько пропустил два виски, а заплатил как за одну кока-колу…
Пройдя между двумя корпусами консервного завода, он очутился на берегу моря. Тут его сочувственное внимание привлекла чайка с перебитым крылом. Он погнался за ней – хотел помочь, – а она поплыла в море и утонула.
Док в беде! Для Элена это было вроде землетрясения; но кто же потрясатель?
Элен брел вдоль прибрежных скал, пока не вышел на пляж Пасифик-Грова. Коричневые от загара юноши стояли на руках перед восторженными девушками; Элен не обратил никакого внимания на эту акробатику. Он поднялся по дороге в город и осмотрел весь нижний этаж универсального магазина Холмана. Заведующий этажом сопровождал его неотступно – право, такой чести удостаивались немногие посетители. Элен был так задумчив, что даже не остановился у любимой витрины с блестящим слесарным инструментом…
Еще бы, разве можно, вырвав у человека почву из-под ног, ожидать, что он поведет себя нормально? На обратном пути Элен проходил мимо похоронного бюро; как раз собирались кого-то хоронить. В другую пору Элен с великой охотой присоединился бы к процессии. Теперь он смотрел равнодушно, как выносят все новые и новые венки – и ни малейшего участия не пробуждалось в душе его… Покойник мог проститься с мыслью, что Элен почтит присутствием его пышные похороны…
В Новом Монтерее Элен, вместо того чтоб обойти дерущихся собак, проложил дорогу прямо сквозь свору.
Все вышеописанные поступки немало бы обеспокоили его друзей, но если б друзья узнали его мысли, то попросту бы устрашились.
Мыслить – вообще не просто. Для Элена же это был сущий подвиг. Разрозненные образы, обрывки воспоминаний, отдельные слова, осколки фраз толклись беспомощно у него в голове. Ни дать ни взять автомобильная пробка на бойком перекрестке; машины фырчат, сигналят, а Элен стоит посередке, размахивает руками – направо, налево, прямо – куда там, не разъехаться…
Добравшись до Консервного Ряда, Элен не пошел в Королевскую ночлежку, а улегся под черным кипарисом на пустыре, улегся по старой памяти: прежде, до Ночлежки, он много лет жил под этим деревом…
Мысли Элена не отличались сложностью. Спасибо, что они вообще были!.. Элен любил Дока. У Дока какая-то беда. Кто же виноват? То, что виноваты могли быть обстоятельства, а не люди, было выше понимания Элена. Надо спасать Дока, пускай даже для этого понадобится убить того, кто портит ему жизнь. Лишить человека живота Элен бы не убоялся – до этих пор он никого не убил только потому, что не было нужды и соответствующего настроения… Что там говорили про доково несчастье? Ничего конкретного, все растекается. Хотя стоп. Мак сказал, что Доку ни за что не написать книжку. Вот оно! Неужто Мак? Раз Мак так в этом уверен, значит, он и навредил? Да, как ни грустно, все сходилось на Маке. Мака Элен тоже любил, поэтому подумал: может, еще сговоримся по-доброму, не придется убивать?..
Под кипарисом становилось темно, так темно, что уж и читать нельзя (Элен всегда судил о свете по тому, можно ли читать, хотя книжек и в руки не брал). Зажегся фонарь над парадным входом в «Медвежий стяг». У Дока света не было. С холма, из окон Королевской ночлежки, лился тусклый свет керосиновой лампы… Снова и снова Элен пробовал вернуться к сладкому бездумью, да не тут то было. В голове неотвязно вертелось: «Мак виноват. Пускай все исправляет!»
Элен встал, отряхнулся от кипарисовых чешуек и направился домой. Он прошел вдоль ржавых труб, пересек колею железки, вот и родная тропка. Издалека, приглушенные корпусами консервного завода, долетали звуки трубы Какахуэте. Мальчишка играл «Шторм на море», и морские львы у Китайского мыса вторили ему лаем.
В Ночлежке вовсю шла игра в крестики-нолики. Играли на полу. Поблизости, чтоб далеко не ходить, стоял кувшин с вином.
