Избранные произведения - Пауль Хейзе
Ему приснилось, что Псевда носится по своей спальне, одна нога у нее в чулке, другая голая. «Где мой чулок? — сердито кричит она. — Помоги мне найти чулок, лентяй! А, снимем и этот! Пусть ищет своего собрата». Она села на пол, сняла чулок и подбросила его вверх. Оба чулка летали под потолком, кружась, точно крылья ветряной мельницы. Потом на какое-то время все спуталось. Внезапно она оказалась рядом с его кроватью, на ней была короткая детская рубашка. «Ну-ка, подвинься!» — приказала она, подтолкнула его к стене и легла рядом. Широко раскрыв глаза, он удивленно спросил: «Разве ты не замужем за наместником?» «Я? За наместником? Что за странная мысль взбрела тебе в голову? Хорошенькая вышла бы история! Мне пришлось бы лечь к нему в постель! Фу! Фи!» Он вздохнул с огромным облегчением, как человек, которого помиловали на пути к эшафоту. «Значит, это правда? Ты и в самом деле моя жена, а не жена наместника? О Господи, я все еще не решаюсь поверить в это. Что, если все окажется только сном?» «Что это с тобой сегодня, — недовольно отчитала она его. — Будь это сном, то в колыбели, вон там, спал бы не наш ребенок, а наместника. Это же ясно, как день!» «О Псевда, Псевда, знала бы ты, каким невыразимо несчастным и жалким я был, когда мне приснилось, что ты жена наместника!» «Как можно видеть такие глупые сны! — побранила она его. — Да к тому же еще и неприличные! Тьфу! Стыдись!» — Она толкнула его ногой и похлопала ладошкой по его губам.
Когда он проснулся и, проведя пальцем по обоям, понял, что дело как раз обстоит наоборот — он лежит в постели один, а Псевда с наместником — ему стало ясно, до чего он дошел; этот сон приснился ему не случайно, в нем была печаль; сон сочинила засевшая в его душе тоска. Себя не обманешь: он страдает от любви, страдает тяжело, любовь проникла в сокровенные глубины его существа. И кого выпало ему любить? О стыд и унижение! Женщину, к которой он относился свысока, чужую, безразличную ему, безымянную, женщину, которая его ненавидит. Ему, жениху возвышенной Имаго. Теперь он не рад был самому себе; лучше всего было бы и вовсе уйти из жизни. Он мрачно повернулся головой к стене и попытался ничего не чувствовать и ничего не думать. Но как только какая-нибудь мысль приходила ему на ум, стыд давил на него, точно облако, Нагруженное камнями. В конце концов он решил жить; и так как здоровое тело нетерпеливо заявляло о себе, Виктору не оставалось ничего другого, как поднять это тело с кровати и поставить его на ноги. Как ни крути, а стыдно все равно, стоя или лежа.
Обескураженный и безвольный, он просидел весь долгий день, тупо размышляя о своем унижении. Ближе к вечеру он вдруг с отвращением вспомнил: сегодня же пятница, а в пятницу он обещал ужинать у наместника! Сейчас, в таком состоянии, идти туда, к ней! Мысль об этом невыносима. Но обещание неотвязно преследовало его, как собака мясника преследует теленка; и он заставил себя идти к директору.
Какой же это был грустный, незадавшийся вечер! Его не ждали, он заметил это сразу, как только вошел, он только мешал всем.
Он же, при его похоронном настроении, мог вести себя по-другому где угодно, только не здесь. Это почувствовали и остальные, что вряд ли способствовало общему веселью. Ко всему прочему он еще и музыкальную программу им испортил; правда, против воли, так как в этот день меньше всего был расположен к нападкам; однако унылое расположение духа не позволяло ему терпеливо сносить то, что было по душе другим, нет, это было выше его сил.
Вид Псевды причинял ему боль, вызывал в нем глубокое сочувствие; она безутешно смотрела перед собой, думая о своем испорченном музыкальном вечере, так безутешно, что он даже забыл рассердиться за нее. «Знаешь, бедная Псевда, — твердо решил он про себя, — потом я буду вести себя иначе; но сегодня, не правда ли, ты должна понять меня и простить; печаль моя и вправду слишком велика».
Разошлись раньше времени, разочарованные и недовольные. Виктор забыл свой зонтик и вернулся за ним.
— Подождите, — сказала служанка, когда он уже держал зонтик в руках, — газовый рожок только что погасили, сейчас я принесу свечу.
— Ни к чему, — ответил он и уже дошел до входной двери. И тут сверху донесся голос Псевды:
— Будьте осторожны, за дверью еще три ступеньки.
Предостережение растрогало его, как солнечный лучик, прорвавшийся с затянутого тучами неба прямо к нему в сердце, усеянный тысячами смеющихся ангелов, которые разом спрыгивали с него слева и справа. Как, тревожиться о том, чтобы с ним ничего не случилось! С ним, кого она ненавидит, причем с полным на то основанием, с ним, испортившим ей гостеприимный вечер! О великодушное благородство, о безграничная душевная доброта! И ты, слепой, слабоумный простофиля, ты смел не уважать эту возвышенную женщину. Если кто здесь и заслуживает презрения, то кто — ты или она? Ты, несчастный, ибо ты злой, а она добра. «Будьте осторожны», ты слышал? Она это сказала тебе, для тебя звучал ее голос. Как псалом под сводами храма, как колокола звенели эти слова в его сердце; вне себя от восторга бросился он от ее дома, шатаясь на бегу, точно в лихорадке.
Дома, у входной двери, он повернулся в ту сторону, где жила она, и распростер руки.
— Имаго, — воззвал он к ней. — Нет, больше чем Имаго, ибо твое величие облагорожено пафосом телесности. Тевда и Имаго слились в одной персоне.
Ворвавшись в комнату, он собрал вокруг себя все население своей души.
— Дети! Восхитительная новость. Вам позволено ее любить; любить безусловно и безоговорочно, безмерно и безгранично, чем сильнее и искреннее, тем лучше. Ибо она само благородство и сама доброта.
В ответ на позволение раздались бурные, радостные крики восторга и благодарности; обитатели Ноева ковчега пустились вокруг него в пляс. Все новые толпы обитателей, о существовании которых он и не догадывался, с ликованием вырывались из глубины; они размахивали факелами, головы их были украшены венками. Улыбаясь, смотрел он на этот праздник и сам был счастлив от своего позволения; как король, который после многолетнего яростного сопротивления наконец даровал народу конституцию и на которого обрушилась нежданная народная благодарность. Тут сквозь толпу торжественным шагом прошествовала делегация во главе с гордым рыцарем в белых мирных одеяниях; льва
