Пелам Вудхаус - Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)

Хозяина она всегда называла он, выделяя это местоимение, тогда как ее соратница предпочитала прозвище «Обезьян».

Вернувшись, она сообщила, что требуется завтрак, но не хозяину, а узнику, и прибавила:

– Велел сперва занести ему.

– Кто, он?

– Уж известно, Обезьян.

– Какой он тебе обезьян?!

– Похож очень. Что, нет?

Кухарка вместо ответа стала рассуждать о том, что сделала бы ее мать. Однако Рози это не заинтересовало.

– Значит, надо туда отнести бекон, яички, тосты и кофей. Только сперва Обезьян посмотрит. А насчет барышни, это как кому. Волосы выкрасить, глаза подвести, как эти, вампы…

– Хватит, – сказала кухарка. – Помолчи-ка.

И впрямь, воцарилось молчание, лишь бекон потрескивал на сковородке да фыркала девица, иначе понимающая красоту, чем те, кто мудрее и старше.

– Ну вот, – сказала наконец миссис Ивенс. – Бери поднос, ставь перец, соль, горчицу. Смотри не урони!

– Когда я чего роняла?

– Ну и не роняй.

– У этой, в «Сердцах и шелках», такие самые глаза, – заметила Рози с тем холодным презрением, какое испытывает добродетель к пороку. – А чего она творила! Чертежи украла, это первое…

– Ты кофе не пролей!

– Когда я чего проливала?

– Ну и не проливай.

Сержант сидел в зеленых кущах, скрывающих его от тех, кто вечно велит трудиться, и курил самую лучшую из трубок, а именно ту, которую курят после завтрака. На Рози он слегка сердился. Долли зачаровала его, и сомнение в ее красоте представлялось ему кощунством. Но он понимал, что горничной владеет ревность. К тому же трубка умягчает нрав, и постепенно, понемногу раздражение его сменилось чем-то вроде покровительственной нежности.

Именно в эти мгновения он услышал шаги, шорох веток – и насторожился. Вообще-то ему не дозволялось курить на службе, чтобы не вводить в соблазн пациентов. Он выбил трубку и осторожно выглянул из-за листьев. Спиной к нему стояла Рози с подносом. Оглядевшись, она позвала:

– Мистер Флан-не-ри-и-и!

Сержант исключительно редко позволял себе беспечные выходки, но воздействие трубки и самый ход мыслей привели его к озорству, если не к добродушной удали. Солнце сияло, птички пели, он сбросил бремя тягот и лет. Положив трубку в карман, он прокрался к тропинке и нежно прошептал:

– У-лю-лю!

Великие люди несовершенны. Что поделать, у всех свой потолок. Тем самым мы сообщаем не в укор, а ради исторической точности, что старший сержант шептать не умел. Одно дело – замысел, другое – плоды. Звук получился примерно такой, какой издает в тумане атлантический лайнер, и на Рози он произвел то самое впечатление, которое, если помните, произвел шум у аптеки на полковника Уиверна. Ничтожные причины приводят к серьезным последствиям. Рози подскочила на три фута и уронила поднос. После чего, тяжело дыша, схватилась за сердце.

Сержант сразу понял свою ошибку. Если он хотел сообщить Рози, что все прощено и забыто, он должен был тихо-мирно выйти и прямо ей это сказать. Теперь он наделал дел. На траве валялись кофейник, молочник, сахарница, перечница, масленка, солонка, баночка с горчицей, тосты, яйца и бекон. Они валялись, а он озабоченно на них смотрел.

Рози, как ни странно, не рассердилась, но обрадовалась.

– Я думала, это ваш нервотик, – выговорила она. – Ка-ак заорет! А значит, это вы.

– Не бойся, дурочка, – сказал сержант. – Со мной – чего бояться?

– Ой, мистер Фланнери!

– Ну-ну… – ответил он, обнимая ее могучей дланью. Кроме того, он ее поцеловал. Вообще-то он не собирался так себя связывать, но что теперь поделаешь!

Рози успокоилась и сказала:

– Поднос упал…

– Да, – согласился приметливый сержант.

– Пойду скажу Обезьяну.

– Мистеру Твисту?

– Так ведь надо же, а?

Мистер Фланнери поразмыслил. Если сказать, придется и объяснить, а тут он, сержант, предстанет в таком виде, что хозяин может и уволить.

– Слушай-ка, – начал он, – мистер Твист – человек занятой, ему не до подносов. Ты лучше сбегай на кухню и скажи миссис Ивенс, чтобы еще сготовила. Чашка с блюдцем целы, и тарелки, и все эти перечницы. Я их соберу, а ты никому не говори. Что от яиц осталось, я закопаю. Ты, главное, помни: хозяин – человек нервный, его беспокоить грех.

Отнеся наверх завтрак и слезая вниз по стремянке, Фланнери встретил хозяина.

– А, Фланнери! – сказал тот.

– Да, сэр?

– Как там… э… буйнопомешанный? Позавтракал?

– Сидит, ест, сэр.

Шимп немного помолчал.

– А кофе выпил? – между делом осведомился он.

– Да, сэр, – почтительно ответил Фланнери.

– Так-так… Спасибо.

– Не за что, сэр, – сказал сержант.

2

Сообщив, что Джон сидит и ест, сержант Фланнери, не такой уж мастер слова, выразился очень точно. Джон именно ел, и с большим аппетитом. Мысль о том, что его кормят сквозь решетку, как в зоологическом саду, ему не мешала. Головная боль прошла, сменившись голодом, которому позавидовали бы волки. Управившись мгновенно с одним яйцом, он уничтожил и второе, и бекон, и тосты, и масло, и кофе, и молоко. Лишь убедившись, что ни крошки не осталось, он счел завтрак оконченным.

Ему стало немного лучше. Утолив голод и жажду, вытесняющие всяческую мысль, он смог обратиться к другим предметам. Найдя под салфеткой кусок сахара, он взял его и лег. Думать лучше лежа. Итак, он лежал, сосал свой сахар и напряженно размышлял.

Тем у него хватало. Ну хорошо, преступный Твист запер его, чтобы спокойно сбежать. Это безнравственно, однако понятно. Но не сбежал! По словам сержанта, он здесь, как и его сообщник Моллой. Почему? Что они собираются делать? Сколько они могут держать взаперти порядочного человека? Тут уж ничего не поймешь.

Потом он стал думать о Пэт и забеспокоился. Он обещал заехать за ней в час, и вчера, а не сегодня. Наверное, она решила, что он забыл. Наверное, она…

Он мучил бы себя такими вопросами, если бы не услышал странного звяканья. Напоминало оно звук ключа, открывающего дверь, а именно этот звук мог отвлечь его от размышлений.

Он поднял голову и взглянул. Да, дверь отворялась. Мало того, она отворялась так медленно, осторожно, подло, как отворял бы ее этот мерзкий Твист. Его мыслительные процессы были не совсем понятны. Когда его спас бы лишь побег, он не сбежал; а теперь, опоив, оглушив и заперев человека, он является к нему в гости.

Но, что бы он ни замыслил, главное – не это. Главное – воспользоваться его замыслами, как бы глупы они ни были. Пришла пора хитрить. Джон снова лег, закрыл глаза и мерно задышал.

Это сработало. Вскоре дверь открылась. Потом закрылась. Потом донесся шепот, который ему что-то напомнил. А, вот! Давно, в детстве… под Рождество… папа и мама проверяют, спит ли он, чтобы подойти к постели и положить в чулок подарки.

Воспоминание его ободрило. Он ни разу не спал, всегда притворялся, а родители верили. Если мастерство не исчезло, он обманет и злодеев. Джон задышал громче, с небольшим присвистом.

– Все в порядке, – сказал голос Твиста.

– Ага, – сказал голос Моллоя.

И оба, уже не таясь, подошли к постели.

– Я думаю, выпил весь кофейник, – сказал Твист. Джон снова удивился. Он не знал, что кофе обладает снотворным действием. – Вот что, Мыльный, – сказал Твист. – Пойди-ка постереги у двери.

– Зачем? – суховато спросил Моллой.

– Посмотреть, не идет ли кто.

– Да? А ты мне скажешь, что квитанции нет?

– Ну, если ты мне не доверяешь!..

– Шимпи, – сказал мистер Моллой, – я бы тебе не поверил, даже если бы ты сказал правду.

– Ах вот как? – обиделся Твист.

– Да, именно так.

Они помолчали.

– Ну что ж… – произнес наконец медик.

Джон удивлялся все больше. Какая квитанция? Да, Болт дал ему талончик на сумку, что ли, в камере хранения. Но зачем им?..

Он почувствовал, что к внутреннему карману кто-то крадется. Когда пальцы коснулись его, он понял, что время действовать. Напружив спину, он вскочил, одним прыжком достиг двери и привалился к ней плечом.

3

Пока он стоял там, опираясь на дубовую филенку и глядя на злодеев, ему подумалось, что если бы сцену пришлось украсить беседой, говорил бы только он. Посетители надолго лишились дара речи. Шимп напоминал обезьяну, раскусившую гнилой орех, Мыльный – американского сенатора, получившего телеграмму: «Все открылось. Бегите немедленно». Словом, поведение Джона поразило их так, как поразило бы хирургов, если бы их пациент, лежавший на столе, порывисто встал и начал танцевать чарльстон.

Тем самым говорить пришлось Джону.

– М-да! – сказал он. – Ну как?

Вопрос был риторический и ответа не требовал. Мистер Моллой издал странный, сдавленный звук, словно где-то вдалеке кот подавился рыбной костью, а у Шимпа обвисли усики. Оба они заметили, как мускулист их пленник. Кроме того, они подумали о том, что высоких, крупных мужчин зря считают незлобивыми. Джон напоминал тренированного убийцу.

– Сверну-ка я вам шеи, – заметил он.