Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь
Уже брезжил рассвет, когда Жак наконец забылся, однако и в полудреме он продолжал ужасный спор с самим собою. Наступившие затем дни были самыми горестными в его жизни. Он избегал Северины, боялся взглянуть ей в глаза и отменил назначенное на субботу свидание. Но в понедельник они все же увиделись, и, как спасался Жак, ее кроткие, бездонные голубые глаза наполнили его отчаянием. На этот раз она даже не упомянула о муже, ни словом, ни жестом не пыталась подтолкнуть Жака к действию, только глаза се красноречиво вопрошали его, молили. Читая в них нетерпение и упрек, Жак пытался отвести взор, но Северина снова и снова пристально глядела на него, будто удивляясь, как можно колебаться, когда речь идет о счастье. Уходя, он порывисто обнял ее, давая ей этим понять, что принял решение. Но не успел он спуститься по лестнице, как в душе его вновь началась борьба. Когда спустя два дня они опять встретились, он был бледен и в замешательстве опускал глаза, точно трус, у которого недостает мужества совершить нужный поступок. Не говоря ни слова, Северина кинулась ему на шею и горько зарыдала — она так несчастна!.. Жак был потрясен, он глубоко презирал себя. Нет, больше тянуть было нельзя.
— Встретимся там, в четверг, хорошо? — сказала она чуть слышно.
— Да, да, я буду тебя ждать.
В тот четверг ночь была очень темной, на небе, затянутом плотным густым туманом, пришедшим с моря, не видно было ни единой звезды. Как обычно, Жак пришел первым и, остановившись за домом Сованья, ожидал Северину. Но мрак был столь непроницаем, а она приблизилась такими легкими шагами, что он не мог ее разглядеть и вздрогнул, когда она прикоснулась к нему. Обняв его, Северина почувствовала эту дрожь и с беспокойством прошептала:
— Я тебя напугала?
— Что ты, ведь я ждал тебя… Походим немного, сегодня нас никто не увидит.
Обнявшись, они неторопливо бродили по пустырям. Позади депо газовые рожки попадались редко и не в силах были победить тьму, но вдали, у вокзала, они горели во множестве, напоминая яркие искорки.
Любовники долго прогуливались, не произнося ни слова. Северина опустила голову на плечо Жака, время от времени она приподнимала ее и целовала его в шею, тогда он наклонялся и возвращал поцелуй, касаясь губами корней ее волос у виска. И вдруг тишину разорвал одиночный низкий звук: это на далеких колокольнях пробило час ночи. Молодые люди по-прежнему ходили в обнимку, они молчали, но и без слов понимали друг друга. Оба думали об одном — достаточно им было встретиться, и роковая мысль, как навязчивая идея, овладевала ими. Безмолвный спор все еще длился, но зачем произносить вслух ненужные слова, пора начать действовать. Каждый раз, целуя Жака и прижимаясь к нему, она чувствовала, как от ножа оттопыривается его брючный карман. Стало быть, он решился?
Однако мысли лихорадочно теснились в ее голове, губы сами собой раскрылись, и Северина неслышно зашептала:
— Он только что заходил домой, сперва я не поняла для чего… А потом увидела, как он схватил револьвер, который забыл на столе… Вот увидишь, он сейчас пойдет с обходом.
Опять воцарилось молчание, они прошли так шагов двадцать, и только тогда Жак проговорил:
— Прошлой ночью воры утащили отсюда свинец… Он наверняка сейчас сюда явится.
При этих словах Северина затрепетала, любовники опять умолкли и замедлили шаг. И тут молодую женщину охватило сомнение: а вдруг у него в кармане вовсе не нож? Она дважды подряд поцеловала Жака, чтобы окончательно убедиться. Однако, хотя она прижималась при этом к его бедру, полной уверенности у нее не было, тогда она опять поцеловала его и, будто ненароком, ощупала рукой вздувшийся карман. Да, то был нож. Догадавшись, в чем дело, Жак сильно прижал ее к груди и, запинаясь, прошептал на ухо:
— Он придет… Ты будешь свободна.
Итак, они решились на убийство! Теперь им казалось, что они уже не ступают по земле, что какая-то неведомая сила слегка приподнимает их и несет вперед. Их чувства — особенно осязание — внезапно крайне обострились, даже чуть заметное пожатие руки приносило боль, а когда они едва прикасались друг к другу губами, им казалось, будто что-то царапает их по коже. Сейчас оба отчетливо слышали звуки, которые до того не достигали их слуха: далекий шум колес и слабое пыхтение паровозов, приглушенные удары и чуть слышные шаги во тьме. Отныне ночной мрак не мешал им видеть, они различали темные очертания предметов, как будто туман, прежде застилавший их зрение, рассеялся; возле них пронеслась летучая мышь, и они долго следили, как она петляет вокруг. Укрывшись за грудой каменного угля, они замерли в неподвижности, напрягая зрение и слух, внутренне собравшись, точно готовясь к прыжку. Они тихо перешептывались:
— Слышишь, там кто-то зовет на помощь?
— Нет, это передвигают вагон на запасной путь.
— Взгляни налево, там кто-то идет. Шуршит песок.
— Да нет, это крысы уголь ворошат.
Прошло несколько минут. Внезапно Северина теснее прижалась к Жаку:
— Вот он…
— Где? Я ничего не вижу.
— Он обогнул товарное депо и идет прямо на нас… Смотри, его тень видна на белой стене!
— Как? Вот это темное пятнышко?.. Стало быть, он один?
— Ну да, один, совершенно один.
И в этот решающий миг она в страстном порыве бросилась ему на шею и приникла пылающими губами к его губам. Казалось, этим долгим страстным поцелуем она стремится влить в его жилы свою кровь. О, как она любила его, Жака, и как ненавидела того, другого! Если б только у нее хватило мужества, она бы уже давно совершила это сама, чтобы избавить Жака от такого ужаса, но нет, убийство — не женское дело, ее руки слишком слабы, они не удержат нож, такое по плечу лишь мужчине. Пусть же по крайней мере этот бесконечный поцелуй вдохнет в него решимость, ведь это ее молчаливый обет — всецело и безраздельно принадлежать ему, ее священная клятва. Издали донесся свисток паровоза — он прозвучал в ночи, как скорбный сигнал бедствия; откуда-то докатился грохот, точно размеренно поднимался и опускался гигантский молот; с моря полз туман, по небу медленно плыли клубящиеся волны, от них то и дело отрывались огромные хлопья и словно гасили на мгновение яркие искры газовых рожков. Когда Северина оторвалась наконец от Жака, ей почудилось, будто она слилась с ним, растворилась в нем без остатка.
Порывистым движением он раскрыл нож. Но тут же выругался сквозь зубы:
— Проклятье! Все пропало, он уходит!
И в самом деле, тень, двигавшаяся по стене, замерла шагах в пятидесяти от них, а потом переместилась влево: человек удалялся размеренным шагом ночного сторожа, который не обнаружил ничего подозрительного.
Тогда Северина толкнула Жака:
— Вперед, вперед!
И оба двинулись — он первый, она за ним, — оба бесшумно заскользили во тьме, выслеживая человека, за которым охотились. На мгновение, возле ремонтных мастерских, они потеряли его из виду, потом пересекли напрямик запасной путь и вновь различили Рубо в каких-нибудь двадцати шагах. Они пробирались, прячась в тени строений, — один неосторожный шаг мог их выдать!
— Нет, не нагнать нам его, — пробурчал Жак. — Коли он дойдет до будки стрелочника, считай — ускользнул.
Она по-прежнему жарко шептала ему в спину:
— Вперед, вперед!
В эту минуту Жак ощущал в себе решимость убить; погруженные во тьму огромные пустыри, по-ночному унылая территория большой станции укрепляли его в этом решении, как укрепляет злую волю преступника разбойничий притон. Торопливо пробираясь вперед крадущейся походкой, он подстегивал себя, продолжая рассуждать, приводить все новые и новые доводы, подтверждавшие, что задуманное убийство — мудрый и законный акт, что такой выход подсказан логикой. Совершив его, он лишь осуществит свое право, жизненное право, ибо для того, чтобы жить, ему необходимо пролить кровь другого. Один удар ножом — и он завоюет свое счастье!
— Не нагнать нам его, не нагнать! — в ярости повторял Жак, заметив, что тень уже переместилась за Судку стрелочника. — Все пропало, он как пить дать уйдет!
Но она вдруг судорожно вцепилась в его руку и вынудила остановиться:
— Гляди, он опять сюда приближается!
И в самом деле Рубо возвращался. Он было двинулся направо, но потом повернул назад. Быть может, смутно почувствовал, что за ним по пятам следуют убийцы. Но, так или иначе, он, как и раньше, шел спокойной походкой, точно добросовестный сторож, который не хочет вернуться к себе, самолично не проверив, что все обстоит благополучно.
Жак и Северина разом остановились и замерли как вкопанные. По воле случая они очутились возле груды угля. Плотно прижались спинами к черной стене, словно стремясь уйти в нее, слиться с нею, и будто растворились в чернильной тьме. Оба затаили дыхание.
Жак видел: Рубо идет прямо на них. Их разделяло всего каких-нибудь тридцать метров, и каждый шаг этого человека — размеренный и четкий, чем-то напоминавший неумолимый маятник судьбы, — сокращал расстояние. Осталось двадцать шагов, потом десять, вот-вот Рубо окажется перед ним, и тогда он, Жак, размахнется и всадит ему нож в глотку, а потом повернет справа налево, чтоб задушить крик. Секунды тянулись бесконечно, мысли бурным потоком проносились в голове, он потерял представление о времени. Доводы, толкавшие его на убийство, вновь промелькнули в мозгу, он отчетливо увидел картину убийства, мгновенно оценил его причины и последствия. Еще пять шагов. Жак весь напрягся, как струна, его решение было непоколебимо. Да, он убьет и твердо знает почему.
