Роберт Вальзер - Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры
Один плакат или вывеска особенно привлекла мое внимание. Она гласила следующее:
ПАНСИОН
или прекрасная столовая для мужчин рекомендует светским или по меньшей мере порядочным господам свою первоклассную кухню, а она такова, что мы со спокойной совестью можем сказать: наш стол потрафит не только самому избалованному гастрономическому вкусу, но и удовлетворит самый большой аппетит. Что касается слишком голодных желудков, то мы их насытить не беремся.
Предлагаемое нами кулинарное искусство отвечает наилучшему воспитанию, — этим мы хотели бы дать понять, что нам будет приятно видеть пирующими за нашим столом лишь воистину образованных людей. С субъектами, пропивающими свой недельный или месячный заработок и потому неспособными расплатиться на месте, мы никакого дела иметь не желаем. Напротив: в том, что касается нашей высокоуважаемой клиентуры, мы всецело рассчитываем на тонкое обхождение и учтивые манеры.
За нашими нарядно накрытыми столами, дразнящими аппетит и украшенными всеми видами цветов, обычно прислуживают очаровательные, воспитанные девушки. Мы говорим это для того, чтобы господа претенденты поняли, насколько необходимо выказать благоприличие и вести себя действительно красиво и безукоризненно с той самой минуты, как будущий господин пансионер переступит порог нашего престижного, респектабельного пансиона.
С кутилами, драчунами, хвастунами и гордецами мы решительно не желаем иметь дела. Лиц, полагающих, что у них есть причины считать себя принадлежащими к названному сорту людей, мы нижайше просим держаться как можно дальше от нашего пансиона — заведения первого ранга, и любезно избавить нас от своего неприятного присутствия.
Напротив: всякий милый, деликатный, вежливый, учтивый, предупредительный, любезный, жизнерадостный, но не слишком веселый, а скорее скромный, пристойный, тихий, однако прежде всего платежеспособный солидный господин будет у нас несомненно принят с распростертым и объятиями. Его наилучшим образом обслужат и обойдутся с ним превежливо и прелюбезно, — это мы обещаем со всей искренностью и надеемся неизменно соблюдать к обоюдному удовольствию.
Подобный милый, обходительный господин найдет за нашим столом такие изысканные и лакомые блюда, какие ему едва ли удастся сыскать в других местах. Наша изумительная кухня действительно создает шедевры кулинарного искусства, и возможность подтвердить это представится каждому, кто пожелает отведать наше угощение, а мы вас к этому всячески побуждаем и всегда горячо и настойчиво приглашаем.
Еда, которую мы подаем на стол, как по добротности, так и по количеству превосходит всякое мало-мальски здравое разумение. Самая буйная фантазия не в силах даже приблизительно представить себе те возбуждающие аппетит деликатесы, каковые мы обычно один за другим ставим на стол перед командами наших дорогих радостно изумленных едоков.
Как уже подчеркивалось, речь может идти исключительно о порядочных господах, о господах из лучших, и для того, чтобы избежать заблуждений, а также устранить сомнения, да будет нам позволено кратко изложить наше суждение по этому поводу.
В наших глазах порядочным господином в действительности является лишь тот, кого, можно сказать, прямо-таки распирает от утонченности и порядочности, тот, кто во всех отношениях лучше прочих простых людей.
Люди просто-напросто простые нам совершенно не подходят.
Господином из лучших, по нашему мнению, является лишь тот, кто вбил себе в голову превеликое множество всяких суетных пустяков и решительно убедил себя в том, что его нос гораздо тоньше и лучше, нежели нос любого другого хорошего и разумного человека.
В повадках господина из лучших четко проявляется именно эта подчеркнутая нами особая предпосылка, и мы на это полагаемся. Следовательно, человека попросту доброго, прямого и честного, но не выказывающего никакого другого важного преимущества, мы просим и близко к нам не подходить.
Для тщательного отбора исключительно светских и положительно порядочных людей мы наделены сверхтонким чутьем. По походке, тону, манере завязывать разговор, по лицу и движениям, а особенно по костюму, шляпе, трости, по цветку в петлице, — есть он или нет, — мы определяем, принадлежит тот или иной господин к числу лучших или не принадлежит. Зоркость, какою мы обладаем на этот счет, на грани колдовства, отчего мы берем на себя смелость утверждать, что в этом отношении можем похвастать даже известной гениальностью.
Вот так. Теперь, стало быть, ясно, на какого рода людей мы рассчитываем, и если к нам заявится человек, по виду которого мы еще издали установим, что для нас и нашего заведения он не очень-то годится, мы ему скажем:
«Мы очень сожалеем и нам весьма прискорбно».
Кое-кто из читателей, возможно, возымеет некоторые сомнения в достоверности такого плаката и сочтет, что всерьез поверить в подобное трудно.
Возможно, что там и сям у меня случались повторения, но я хотел бы заявить, что рассматриваю природу и человеческую жизнь как столь же последовательное, сколь и увлекательное бегство от шаблонов, и это явление нахожу прекрасным и благодатным.
Мне хорошо известно, что кое-где встречаются охотники за новизной, развращенные неоднократно изведанными острыми ощущениями, падкие на сенсации и чувствующие себя несчастными, если они не могут чуть ли не каждую минуту усладить себя еще небывалым удовольствием.
В общем и целом постоянная потребность наслаждаться и пробовать все новые и новые яства представляется мне признаком никчемности, отсутствия духовных интересов, отчуждения от природы и посредственных или дефектных умственных способностей. Малые дети — вот кому надо все время предлагать что-нибудь новое, незнакомое, иначе они будут недовольны. Серьезный писатель никак не может чувствовать призвания к тому, чтобы заниматься накоплением сюжетного материала и быть расторопным слугой неуемной алчности. Он с полным правом не чурается некоторых повторений, при этом он, разумеется, всегда и всемерно избегает частой схожести ситуаций.
Тем временем наступил вечер, и по красивой тихой дороге, вернее, по боковой дорожке, осененной деревьями, я подошел к озеру, где моя прогулка заканчивалась.
В ольховой роще невдалеке от воды собрался целый класс школьников: мальчиков и девочек, и то ли священник, то ли учитель давал им на лоне вечереющей природы наглядный урок естествознания. Я неспешно пошел дальше, и мне представились два различных образа.
Возможно, от охватившей меня усталости или по какой другой причине я подумал об одной красивой девушке и о том, как одинок я на целом свете, в чем ничего хорошего быть не может.
Упреки, которые я делал самому себе, догоняли меня сзади и преграждали дорогу вперед. На меня нахлынули неприятные воспоминания. Всевозможные обвинения против самого себя отягощали мое сердце. Мне пришлось выдержать тяжелую борьбу.
Пока я искал и собирал в окрестностях цветы — то в роще, то в лесу, — начал потихоньку накрапывать дождик, отчего этот милый край стал еще милее и тише. Когда я прислушивался к плеску дождя, тихо струившегося по листве, мне казалось, что кто-то плачет. Как приятен такой теплый, слабенький летний дождик!
Мне вспомнились мои старые, давно минувшие прегрешения — измена, упрямство, фальшь, коварство, ненависть и множество некрасивых, грубых поступков, дикие желания, необузданная страсть. Я отчетливо осознал, что многим людям причинял боль, ко многим был несправедлив. Под тихий шепот и лепет вокруг моя задумчивость усугубилась и перешла в печаль.
Прежняя жизнь предстала передо мной, словно спектакль, полный напряженных драматических сцен, предстала так ярко, что я невольно изумился многим проявлениям слабости, недружелюбия, а также черствости, которую я давал почувствовать людям.
И тут перед моими глазами возник другой образ. Я вдруг снова увидел одинокого, бедного старика, которого несколько дней назад видел лежащим на земле, — он был такой жалкий, бледный, больной, обессиленный, такой бесконечно несчастный, что это гнетущее зрелище сильно меня испугало. Этого изможденного человека я увидел теперь моими духовными очами, и мне едва не стало дурно.
Мне хотелось где-нибудь прилечь, а вблизи случайно оказалось уютное местечко на берегу, поэтому я, чувствуя сильную усталость, как мог удобнее расположился на земле, под надежной сенью раскидистого гостеприимного дерева.
Когда я окинул взглядом окружающее — землю, воздух и небо, меня охватила печальная, необоримая мысль, заставившая признаться себе в том, что я жалкий пленник между небом и землей, что все мы таким плачевным образом заточены здесь и для нас нет никакого пути в другой мир, кроме единственного, низводящего в темную яму, в глубь земли, в могилу.
